наших больших газет.
Вновь ожила традиция времен гражданской войны, когда стихи Маяковского и басни Демьяна Бедного перемежались в газетах с боевыми сводками.
Карикатуры и эпиграмматические надписи заняли место и в ежедневной печати, и на армейских пакетах с концентратами, как острая приправа к гороховому супу или к пшенной каше. Рисунки и стихи, воспроизведенные на броне танка, участвовали с ним вместе в жарких боях, а когда осколки вражеских снарядов сбивали и стирали их с брони, танковая бригада бережно обновляла изображение и слова.
Во всех фронтовых газетах, в листовках, переправляемых партизанами и забрасываемых в тыл врага, — всюду нашла себе применение советская сатира.
Оружие проверяется во время войны.
Приходит пора проверить качество нашего колющего и рубящего словесного оружия.
Есть ли оно у нас?
Да, есть.
Служит ли оно тому делу, которое сейчас для нас важнее важного, — войне с фашизмом?
Да, служит.
«Но будем говорить прямо — не всегда оно у нас достаточно остро.
Мы еще не научились подслушивать и улавливать тот устный юмор, которым так богат наш народ, а народ на войне в особенности. Улавливать и подслушивать не для подражания и механической переработки фольклора, а для того, чтобы заразиться задором, горячностью, силой и непосредственностью, которая так радует нас в ответном письме защитников Ханко барону Маннергейму {3} или в меткой поговорке и частушке.
На фронте острое, крепкое слово зачастую идет рядом с подвигом, и жаль пропускать эти слова мимо ушей.
Во времена войны сатира приобретает широко народный характер. Она проявляется в боевых лозунгах, в эпиграммах, в насмешливых частушках.
Но и во время войны не следует забывать о тех огромных возможностях, которыми располагает писатель-сатирик.
Сатира столь же многообразна, как и вся литература в целом. От эпиграммы в две — четыре строчки до поэмы, стихотворной или прозаической, от прутковского афоризма до щедринского «исследования нравов», — все это могло бы быть нашим хозяйством.
Комедия, басня, сказка, лукиановский диалог {4}, роман в письмах, дневник, шутливая баллада, анекдоты, куплеты, — да мало ли еще литературных форм и видов, в которых может найти свое воплощение сатирическая мысль.
А мы чаще всего ограничиваем себя несколькими, уже знакомыми нам жанрами, ходим по хорошо изученным дорожкам.
То же самое можно сказать и о содержании нашей сатиры.
III
Само собой разумеется, до победы над фашистами вашей основной темой останется и должна остаться тема военная.
Совершенно естественно, враг оказывается в центре внимания писателя-сатирика. Тем более что враг этот счастливо соединяет в себе все черты, которые когда-либо осмеивались сатириками всех времен.
Лживость, чванство, жадность, тупая жестокость, приправленная лицемерием, мещанство, украсившее себя рогатым рыцарским шлемом, глупость и мракобесие в обличий лженаучных теорий.
Характер и повадку нашего врага мы успели хорошо узнать.
Но мы часто топчемся на месте, говорим все об одних и тех же его чертах, забывая, что он все время меняется, изворачивается, принимает то одну, то другую защитную окраску. Надо уметь хватать его за руку при каждом движении, ловить я поличным.
У сатирика должен быть глаз разведчика.
В некоторой нашей неподвижности, в топтании на месте повинны и мы сами, и редакции, не умеющие вовремя вооружить нас материалом, которым автор не всегда располагает.
Некоторое однообразие нашей работы заключается и в том, что военную тему мы ограничиваем по преимуществу сатирой на врага.
Нельзя забывать, что от нашего поведения, от того, как проявляет себя каждый из нас на своем месте в армии или в тылу, зависит очень многое.
Мы несем полную ответственность за все дурное, что еще сохранилось у нас в быту.
Русская сатира всегда была сильна своей этической стороной. Сатирики, которыми гордится наша литература, умели не щадить себя, умели так любить свой народ, что ради его блага, не содрогаясь, брали в руки каленое железо.
Каждый из нас должен пожелать себе и своему товарищу побольше смелости — литературной и гражданской.
Без этого наше дело немыслимо.
IV
И последнее — о злободневность.
Снижает ли злободневность качество сатиры, лишает ли она ее монументальности » долговечности?
Никто не знает, долго ли будет жить на свете он сам и то, что он пишет сегодня.
Через день, через месяц наши злободневные строки несомненно устареют, умрут. А вот через три года или через тридцать лет некоторые из них, может быть, и оживут. Чем горячее, точнее и злободневнее написанная нами вещь, тем больше у нее шансов ожить. Чем лучше выполняет она свою сегодняшнюю задачу, тем долговечнее может оказаться.
Какие-нибудь два стиха греческой эпиграммы о маленьком происшествии, случившемся более двух тысяч лет тому назад, до сих пор радуют нас своей остротой, точным ощущением времени и места:
Раз довелось увидать Антиоху тюфяк Лисимаха,
И не видал с этих пор своего тюфячка Лисимах {5}.
Будем думать о своих современниках, радовать их, сердить, заставлять действовать, а потомки, если захотят, — подумают о нас сами.
О ЖИЗНИ И ЛИТЕРАТУРЕ
Еще так свежи в памяти времена, когда, для того чтобы писатель поближе познакомился с жизнью страны и народа, устраивались так называемые «творческие командировки».
Но как эти времена от нас далеки! Мы можем с полной ответственностью сказать, что весь период Великой Отечественной войны литература наша без всяких творческих командировок провела с народом и среди народа, переживая с ним трудности, невзгоды и радости. А быть с народом — это значит прикоснуться к земле, к жизни, к житейским будням, без которых немыслима реалистическая литература. На деле это значит проводить дни и месяцы в землянке или блиндаже, мерить ногами километры или трястись в грузовике, ожидать отправки на вокзалах, на пристанях и переправах, ночевать в степи, работать среди заводской сутолоки в редакциях многотиражек и встречать людей в самые трудные и суровые дни их жизни, когда характер их раскрывается до дна.
Это прикосновение к народу не может не повести к богатому и небывалому литературному урожаю. Литература, до такой степени сомкнувшаяся с жизнью, несомненно, станет и реалистичнее и романтичнее.
Война научила писателей многому. Прежде всего научила писать _много_, и при этом в самых неблагоприятных условиях. А ведь еще Чехов говорил, что если писать мало, то испишешься прежде, чем начнешь писать по-настоящему.
Война научила нас наблюдать точнее, запоминать бережнее, чувствовать сильнее и глубже, чем мы умели прежде.
Научила ценить простые и прямые проявления душевной жизни. Не оттенки настроения, а чувства и страсти.
Мы теперь хорошо знаем цену смеха и цену слез. И знаем, что людей, переживших эти военные годы, не развеселишь тем, что не слишком весело, и не растрогаешь сантиментами.
Все это относится к литературе в целом — и к прозе, и к стихам, и к драме.
Своих урожаев ждет и детская литература. Она заслуживает, чтобы мы отнеслись к ней сейчас особенно внимательно, потому что дело воспитания детей в эти послевоенные годы приобретает значение еще более глубокое и серьезное, чем прежде. Да к тому же разговор о детской книге неизбежно затрагивает основные вопросы, которые волнуют и всю литературу в целом.
В своем докладе на пленуме Союза писателей Н. Тихонов сказал, что в прозе и поэзии для детей наблюдается сейчас некоторое оживление. Разумеется, успехи в этой области далеко еще не соответствуют огромности наших задач и читательского спроса, но тем не менее они очевидны.
Это совершенно верно. У детской литературы есть большие удачи. В ней работают не литераторы второго сорта, не бедные неудачники, которые занимались детской книжкой когда-то, а настоящие писатели, люди со своим характером, лицом, почерком.
Для детей писал Алексей Толстой {1}, пишут Михаил Пришвин, Катаев, Тихонов {2}, Федин {3}, Аркадий Кулешов, Сергей Михалков, М. Ильин, Паустовский, Каверин, Пантелеев, Кассиль, Фраерман, К. Чуковский, Лев Квитко, Агния Барто, Нехода {4}, Забила, Копыленко, Оксана Иваненко. Всех уже и не перечислишь. Желание Горького, чтобы вся наша большая литература принимала участие в создании детских книг, уже близко к осуществлению.
Недаром многие заметные книги последних лет могут быть с полным правом названы книгами для детей и юношества.
Таковы, например, повесть о краснодонцах Александра Фадеева, «Два капитана» Каверина, «Дорогие мои мальчишки» Льва Кассиля и другие.
Писать о войне для читателя-ребенка не так-то просто. Записью фактов, документом, хотя бы и самым точным, Этого читателя уж никак не удовлетворишь. Война должна предстать перед ним неприкрашенной и в то же время романтической, суровой, даже грозной, но без излишнего количества окровавленных бинтов.
Одной из лучших наших книг о войне и при этом вполне соответствующей запросам маленьких читателей я назвал бы повесть Валентина Катаева «Сын полка», хотя написана она не только для детей.
Катаев не пожалел на нее душевной теплоты и наблюдательности — тонкой, точной, любовной. Поэтому ему так удался главный герой повести — мальчик с копной волос, похожих на соломенную крышу, и ногами, темными, как картофель.
Ваня Солнцев — это подлинный романтический герой, со своей сложной судьбой, подвигами, приключениями, настоящими дружбами, — и в то же время обыкновенный деревенский мальчишка, совершенно живой и неподдельный.
И окружен этот герой такими же, как он сам, живыми людьми, хорошими, простыми, — теми солдатами Красной Армии, которые победили в этой беспримерной войне.
Книжка полна прелестных подробностей, но главная ее удача, быть может, в каком-то особом писательском такте.
Мальчик, будучи героем повести, занимает в ней скромное и надлежащее место. Он — лирический, а не исторический центр книги о войне.
И поэтому, несмотря на то, что, читая повесть, мы чаще всего смотрим вокруг глазами этого мальчика, любуясь вместе с «ним то ярко-алым башлыком и черной кубанкой кавалериста, то пушечками на артиллерийских погонах, то настоящими пушками в натуральную величину, — война ни на минуту не кажется нам обстановкой, фоном для условного детского спектакля, как это часто бывает в повестях, и не только детских.
Мальчик изображен во весь рост, но он не заслоняет собой войны и тех серьезных человеческих отношений, которые создаются на фронте.
Катаев нисколько не щеголяет фронтовым жаргоном, а уж если и ловит словечко, то вовремя и к месту.
Вот первый разговор мальчика с разведчиками, испытанными мастерами разведки:
— Я, дяденька, — маленький. Я всюду пролезу» — с радостной готовностью сказал Ваня. — Я здесь вокруг каждый кустик знаю.
— Это и дорого, — серьезно отвечает разведчик.
Читатель с хорошим слухом непременно уловит и оценит благородную точность интонации этих трех простых слов: «Это и дорого». Тут и мужская густота голоса, и спокойная уверенность, которая сразу обнаруживает, что говорит специалист, и тот оттенок поощрительного уважения, с каким умный взрослый разговаривает с ребенком. Это и дорого!
Я так подробно остановился здесь на небольшой повести Катаева отнюдь не потому, что считаю ее «Войной и миром» нашего времени. Война у нас позади, а мир со всеми своими сложностями и трудностями еще впереди.
Повесть Катаева радует своим здоровьем, как может радовать хороший, красивый
