Медный всадник и гнался за богатыми санями призрак бедною чиновника Башмачкина, Невский проспект, навсегда неразлучный с «Петербургскими повестями» Гоголя, стали в равной степени достоянием нашей истории и нашей поэзии.
И совсем другой город — иного времени — встает перед нами в стихах Некрасова.
Огни зажигались вечерние,
Когда из Полтавской губернии
Я в город столичный входил {1}.
Это — тот Питер, где толкутся перед тяжелой дубовой дверью парадного подъезда ходоки, пришедшие из деревни за правдой, где на Сенной площади бьют кнутом крестьянку молодую; это — город промышленных хищников, акционеров и биржевых маклеров, типографских наборщиков, извозчиков, рассыльных, город балетных феерий и военных парадов… Не тех блистательных и стройных парадов, которые пленяют нас в стихах Пушкина:
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою {2}.
У Некрасова не сияют медные шапки, «кивера не блестят». Парад происходит у него при самой ненастной, промозглой питерской погоде:
На солдатах едва ли что сухо,
С лиц бегут дождевые струи,
Артиллерия тяжко и глухо
Подвигает орудья свои {3}.
Да и Пушкин, создавая образ северной столицы, видел не только ее блеск и стройность. Он писал:
Дух неволи, стройный вид,
Эта двойственность образа проходит через всю дореволюционную поэзию.
В памяти старших поколений еще живет Петербург — Петроград Александра Блока:
Вновь оснеженные колонны,
Елагин мост и два огня.
И голос женщины влюбленной.
И хруст песка и храп коня… {5}
А рядом с этим поэтическим Петербургом возникает суровый образ военного Петрограда четырнадцатого года, уже овеянный предчувствием надвигающейся бури.
Петроградское небо мутилось дождем,
На войну уходил эшелон.
Без конца — взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон {6}.
От этих стихов идет уже прямая тропа к завьюженным переулкам «Двенадцати», к тем настороженным, опустелым улицам, по которым шагает в поисках притаившегося врага патруль:
Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг! {7}
Со всей силой, на какую способен подлинный поэт революции, запечатлел в своих четких, резких, как пулеметная очередь, строчках живую хронику Петрограда семнадцатого года Владимир Маяковский:
И снова
валы
революции
поднял в пене.
Литейный
залили
блузы и кепки.
«Ленин с нами!
Да здравствует Ленин!» {8}
В краткой и беглой статье невозможно, конечно, охватить все то, что внесла в наше представление о Питере — Ленинграде современная поэзия. Ленинграду-строителю и Ленинграду-воину посвящали стихи все наши лучшие советские поэты, свидетели и участники его титанического мирного труда, его беспримерного боевого подвига.
Этот строгий и величавый город, дышащий морем, город труда, искусства, науки, навсегда останется славой нашей страны и неиссякающим источником вдохновения для поэтов.
РОБЕРТУ БЕРНСУ 200 ЛЕТ
Минуло двести лет со дня рождения Бернса, но многие из его строк звучат так, будто написаны в наше время.
О мире и братстве между народами говорил он и в торжественных стихах:
Пусть золотой настанет век
И рабство в бездну канет,
И человеку человек
Навеки братом станет {1},
и в стихах шутливых, полных здорового народного юмора:
Я славлю мира торжество,
Создать приятней одного,
У нас в стране Бернс обрел как бы вторую родину. Переводить его начали более ста лет тому назад.
Томик его стихов лежал на столе у величайшего нашего поэта — Пушкина и до сих пор хранится в пушкинской квартире-музее. Четыре строчки из стихотворения Бернса, послужившие эпиграфом к «Абидосской невесте» Байрона, перевел другой великий русский поэт — Лермонтов.
Известно, что поэт Некрасов, не знавший языка, на котором писал Бернс, просил Тургенева сделать для него подстрочный перевод песен шотландского барда, чтобы дать ему возможность перевести их стихами.
И все же первым переводчиком, по-настоящему познакомившим русского читателя с Бернсом, надо считать поэта-подвижника, сосланного царским правительством в Сибирь на каторгу, — М. Л. Михайлова.
Это он впервые подарил своим соотечественникам переводы таких знаменитых стихов, как «Джон Ячменное Зерно», «Полевой мыши», «Горной маргаритке», «Джон Андерсон» и др.
И все же только после революции поэзия великого шотландца была оценена по достоинству в нашей стране. Его стали переводить не только на русский, но и на языки многих народов Советского Союза.
Немало стихов Бернса положено на музыку нашими лучшими композиторами Шостаковичем, Свиридовым, Кабалевским, Хренниковым {3}.
Гравюры к его «Балладам и песням» сделаны таким замечательным русским художником, как В. А. Фаворский {4}.
Я счастлив, что на мою долю выпала честь дать моим современникам и соотечественникам наиболее полное собрание переводов из Бернса. Более двадцати лет посвятил я этому труду и до сих пор еще считаю свою задачу незавершенной.
Русский читатель знает и любит «Тэма О’Шентера» и «Веселых нищих», «Двух собак» и множество лирических стихотворений, послании и эпиграмм, однако все это еще не исчерпывает сокровищницы, оставленной миру Робертом Бернсом.
Много чудесных часов и дней провел я за этой работой, но побывать на родине великого поэта Шотландии довелось мне только недавно — всего три года тому назад.
Я увидел крытый соломой дом, где он родился, поля, по которым он ходил за плугом, полноводную реку Нит, на зеленом берегу которой сочинял он своего бессмертного «Тэма О’Шентера».
Побывал я и в гостинице «Глоб» в Дамфризе, где на стекле поэт вырезал алмазом только что сочиненные им стихи, и в таверне — «Пузи Нэнси», где пили и пели когдато «Веселые нищие».
Возлагая венок у подножия памятника в городе Эйр, я смотрел на статую, изображающую стройного молодого человека со сложенными на груди руками, и думал о том, как много потрудились эти руки при жизни.
Мне приходили на память строки, посвященные Берисом своему собрату по поэзии Фергюссону, погибшему от нужды и лишений в ранней молодости:
Зачем певец, лишенный в жизни места,
Так чувствует всю прелесть этой жизни?
А на другой день, выступая на большом собрании в память великого барда, я сказал, что, может быть, никогда бы не попал в Шотландию, если бы меня не привели туда тропинки, идущие через поэзию Бернса.
И когда я высказал пожелание, чтобы народы ходили друг к другу такими тропинками, а не дорогами войны, весь многолюдный зал отозвался дружными аплодисментами, а лорд-мэр города Глазго, облаченный в горностаевую мантию, поднялся с места и сказал, обращаясь ко всем, кто был в зале:
— Как говорила моя старая бабушка, — пусть слова эти будут для вас уроком!
Продолжая мысль этой умной старушки, я сказал бы: пусть стихи Бернса, щедрые, скромные и великодушные, послужат уроком молодым поколениям всего мира!
«БЕССМЕРТНОЙ ПАМЯТИ»
К 200-летию со дня рождения Роберта Бернса
Мы чтим великих поэтов минувших веков — Шекспира, Гете, Пушкина — не потому, что они были когда-то признаны гениями и навсегда зачислены в разряд классиков, а потому, что эти поэты до сих пор находят живой отклик в душах людей.
Можно сказать, что они держат экзамен у каждого нового поколения и блестяще выдерживают эти испытания. Иначе бы их сдали в архив или, в лучшем случае, в музей.
Из поэтов прошлого нам в первую очередь нужны те, что в свое время были поэтами будущего. Они оказываются нашими современниками и деятельно участвуют в жизни, несмотря на то, что кости их давно истлели в земле.
Каждая эпоха ищет и находит в прошлом своих любимцев, своих избранников, родственных ей по духу.
Сегодня во весь рост встает перед нами фигура великого барда Шотландии — смелого, веселого и жизнелюбивого Роберта Бернса, неугомонного Робина, голосом которого впервые заговорил простой народ его страны.
Читая стихи Бернса, удивляешься, как могли загрубелые руки землепашца создать все эти непревзойденные по изяществу и тонкости песни, баллады, послания, эпиграммы. И еще удивительнее то, что тяжелый, подчас непосильный труд и постоянная нужда в самом насущном не заглушили в поэте бьющей ключом веселости, веры в человека и в будущее его счастье.
Ведь, в сущности, о себе, о своей судьбе говорит он в скорбных строчках, посвященных Роберту Фергюссону, поэту, тоже писавшему на шотландском диалекте и погибшему от нищеты и голода в ранней молодости.
Бернс на свои скудные средства соорудил ему памятник, а под его портретом написал:
Проклятье тем, кто, наслаждаясь песней,
Дал с голоду поэту умереть. О
старший брат мой по судьбе суровой,
Намного старший по служенью музам,
Я горько плачу, вспомнив твой удел.
Зачем певец, лишенный в жизни места,
Так чувствует всю прелесть этой жизни? {1}
Но наперерез и наперекор этим полным слез и гнева стихам несутся задорные, проникнутые отвагой и силой строчки, написанные тою же рукой:
Мы с горем
Поспорим.
Нам старость — нипочем!
Да и нужда
Нам не беда.
И с ней мы проживем {2}.
Или:
У которых есть, что есть, — те подчас не могут есть,
А другие могут есть, да сидят без хлеба.
А у нас тут есть, что есть, да при этом есть, чем есть,
Значит, нам благодарить остается небо! {3}
Кажется, ни один поэт, которого судьба наделила богатством и славой, не знал такой радости, как Бернс. Он никогда не жалуется на судьбу, а бросает ей гордый вызов.
Не нажил я денег.
Свой хлеб добываю я сам, брат.
Немного я трачу,
Нисколько не прячу,
Но пенса не должен чертям, брат!.. {4}
Поэт знает, что ничего по-настоящему ценного нельзя купить за деньги ни любви, ни дружбы, ни вдохновенья. Он не раз повторяет в различных вариантах дорогую ему мысль:
У нас любовь — любви цена! {5}
А в песне о любимой девушке он говорит:
Она не прекрасна, но многих милей.
Я знаю, приданого мало за ней,
Но я полюбил ее с первого дня
За то, что она полюбила меня! {6}
Немногие народы так ценят и любят поэтов, как шотландцы своего Роби Бернса. Он стал для них как бы символом единства нации, выразителем дум и чаяний простых людей страны.
Когда несколько лет тому назад мне довелось объехать города, городки и деревни, связанные с биографией поэта, меня наперебой угощали чтением его стихов и целых поэм люди самых различных званий, положений, возрастов пожилой шахтер и старый рыбак, странствующий агент компании швейных машин и молодая девушка, так похожая на Highland Mary — строгую и скромную горянку Мэри, как ее изображают художники.
Бернс — поэт народный в самом подлинном и глубоком значении этого слова. В его стихах живет и дышит сама природа Шотландии
Скалистые горы, где спят облака,
Где в юности равней резвится река,
Где в поисках корма сквозь вереск густой
Птенцов перепелка ведет за собой {7}.
В поэмах, проникнутых метким и крепким народным юмором, в «Тэме О’Шентере» и «Веселых нищих», в песнях о ткачах и пахарях шотландцы узнают себя и своих земляков, смеются их шуткам и повторяют вслед за бродячим поэтом бушующие буйным задором строфы из «Веселых нищих»:
Вам, милорд, в своей коляске
Нас в пути не обогнать,
И такой не знает ласки
Ваша брачная кровать,
Жизнь — в движенье бесконечном:
Репутации беречь нам
Не приходится — их нет!
Роберт Бернс неотделим от Шотландии, от ее земли и народа. Но
