кругозор этого национального поэта не был ограничен пределами родной страны.
Бернс, никогда не выезжавший из Шотландии не то что заграницу, но даже в Англию, говорит в одной из своих поэм о путешествии некоего лорда по Испании, Италии, Германии. И говорит он о чужих странах не менее уверенно и метко, чем Байрон, так много постранствовавший на своем веку.
Однако существенное его отличие от Байрона заключается хотя бы в том, что, изображая увеселительную поездку великосветского бездельника по Испании, он не теряет своей, крестьянской, точки зрения. Он пишет про путешествующего лорда так:
Заглянет по пути в Мадрид,
И на гитаре побренчит,
Да полюбуется картиной
Боев испанцев со скотиной {8}.
Описывая бой тореадоров и матадоров с разъяренным быком, никто из поэтов высшего круга не назвал бы это могучее животное так запросто и по-деревенски «скотиной».
Бернс иной раз пугал критиков своего времени непривычной для их слуха простонародностью выражений, но при желании он умел быть не менее изысканным и галантным, чем его светские собратья по перу. Сам он пишет о себе:
Как важная знать,
Не могу я скакать,
Но в светском кругу
Я держаться могу
И в грязь не ударю лицом, брат {9}.
В былое время о Бернсе не раз говорили и писали, как о стихотворце-самоучке. Правда, он, как и наш Горький, не окончил ни одной школы, но за короткую жизнь он добросовестно прошел свои житейские «университеты», отлично разбирался в политике, имел представление о мировой истории, читал Вергилия {10} и французских поэтов, а в области английской поэзии и родного фольклора был настоящим знатоком.
Природный ум, поэтическая интуиция и широкая начитанность вместе с богатым жизненным опытом — все это позволило ему стать на голову выше своей среды и так далеко заглянуть в будущее, чтобы спустя полтора с лишним столетия иметь право считаться нашим современником.
Разве не вполне современны его шутливые я вместе с тем очень серьезные, доходящие до сердца любого простого человека строчки о войне:
Прикрытый лаврами разбой,
И сухопутный и морской,
Не стоит славословья.
В том жизнетворческом бою,
Что мы зовем любовью.
Я славлю мира торжество,
Создать приятней одного,
Как стихи нашего современника, написанные не далее чем вчера, читали мы во время последней войны маленькую лирическую балладу:
Что за девушка была!
И любила парня славного она.
Но расстаться им пришлось
Потому что началась война… {12}
И уже музыкой не вчерашнего, а самого сегодняшнего и даже завтрашнего дня звучат сейчас его пророческие слова, призывающие разумные существа на земле к братству и миру.
Забудут рабство и нужду
Народы и края, брат,
Читая и перечитывая эти написанные в восемнадцатом веке стихи и поэмы, понимаешь, почему шотландцы, провозглашая тост в память своего любимого национального поэта, даже не упоминают лишний раз его имени, а говорят коротко и просто:
— Бессмертной памяти!
— То the Immortal Memory!
И всем присутствующим понятно, что речь идет о Бернсе, о чудесном поэте, который оставил миру такое четкое и властное завещание:
Настанет день, и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте! {14}
Подвиг тех, кто за несколько десятилетий перевел на родной язык целую библиотеку классической и современной литературы, лучшие образцы величавого народного эпоса и тончайшей лирики, по достоинству оценен читателями.
Еще больше должны ценить его мы, литераторы. Те из нас, чьи книги переведены на другие языки, знают, как редко выпадает на долю автора счастье увидеть свои стихи или прозу в переводах, сделанных рукою настоящего художника, а не ремесленника литературного цеха.
Только такие переводы по праву входят в золотой фонд поэзии, а не остаются мертвыми душами в библиографических списках.
Великая русская литература сохранила и усыновила немало вдохновенных переводов различных времен. Вспомним «Илиаду» Гнедича {1}, «Одиссею» Жуковского {2}, «Горные вершины» и «На севере диком» Лермонтова {3}, Коринфскую невесту и «Бога и баядеру» Алексея Константиновича Толстого {4}, «Не бил барабан перед смутным полком» И. Козлова {5}, «Во Францию два гренадера» М. Михайлова {6}, «Песнь о Гайавате» Ивана Бунина… {7}
Разве не стали русскими стихами полные лиризма и юмора песни Беранже Курочкина: {8}
Как яблочко румян,
Одет весьма беспечно,
А весел бесконечно… {9}
или знаменитые стихи ирландца Томаса Мура в переводе И. Козлова:
Как много дум наводит он…
Правда, речь здесь идет о поэтах, занимавшихся не только переводами. Но ведь именно в переводах проявилось особенно сильно и ярко дарование В. Курочкина и М. Михайлова.
Впрочем, история литературы знает и поэтов, прославившихся исключительно переводами. Таковы, например, переводчики Омара Хайяма англичанин Эдуард Фицджеральд {10} и русский Иван Тхоржевский {11}, или известный ученый Л. В. Блуменау {12}, который посвятил много лет жизни русскому переводу «Греческих эпиграмм». (Эта книга превосходных, поражающих своей остротой и лаконичностью переводов была издана в 1935 году благодаря стараниям я заботам Алексея Максимовича Горького и с тех пор, к сожалению, не переиздавалась {13}.)
Организуя в первые годы революции беспримерное по размаху издательство «Всемирная литература», Горький всячески заботился о том, чтобы переводы стали важной и неотъемлемой областью нашей большой литературы.
Можно с полным правом сказать, что поэты и прозаики, занимающиеся у нас переводом художественной литературы, в значительной степени оправдали надежды и ожидания Горького.
Настоящим искусством, кровно и неразрывно связанным со всей нашей литературой, являются переводы К. Чуковского, М. Лозинского, М. Исаковского, Н. Заболоцкого, М. Рыльского, М. Бажана, П. Антокольского, Л. Мартынова, В. Левика, В. Державина, В. Рождественского, Н. Любимова, М. Зенкевича, Л. Пеньковского, С. Липкина, И. Кашкина, Н. Волжиной, М. Лорие, Евг. Калашниковой, О. Холмской, В. Марковой, А. Адалис, В. Потаповой, В. Звягинцевой, М. Петровых, Аре. Тарковского, Л. Гинзбурга, Е. Благининой, Н. Гребнева, Т. Спендиаровой… Но перечислить все имена выдающихся мастеров художественного перевода, к сожалению или к счастью, невозможно.
И все же нам могут возразить, что далеко не все переводчики прозы и поэзии имеют право называться полноценными писателями, что есть среди них и весьма посредственные мастера и подмастерья переводного искусства, коих и следует, дескать, выделить в особую категорию.
Но ведь не собираемся же мы создавать особые объединения или союзы посредственных поэтов и прозаиков, которых тоже немало среди литераторов.
Каждый трудится в меру своих сил и таланта. Нередко писатель, не суливший нам до сих пор ничего значительного, нежданно-негаданно радует нас превосходными страницами, и, напротив, недавний призер может глубоко разочаровать своих читателей. То же относится и к переводчикам.
Но будем говорить о переводчиках-художниках, богато или скромно одаренных талантом, а не о простых перелагателях чужих мыслей, чувств и наблюдений.
Ведь стоит — сознательно или бессознательно — подменить одно понятие другим, чтобы окончательно и бесповоротно запутать вопрос или придать ему ложное направление.
Переводя «Гайавату», Бунин отнюдь не занимался механическим переложением поэмы Генри Лонгфелло, простой заменой английских слов и предложений русскими. Он внес в свой труд присущее ему тонкое и свежее «бунинское» — чувство природы, поэтическое видение мира и то богатство образов, красок и звуков, которое заключено в самом русском словаре.
Оттого-то русский «Гайавата» оказался ничуть не слабее английского. Я бы не побоялся сказать больше: русский перевод этой поэмы, при всей его близости к оригиналу, живет своей жизнью и подчас лучше и непосредственнее передает благоуханную прелесть и причудливость народного сказания, чем английский подлинник.
Переводчик поэтических творений неизбежно окажется механическим перелагателем, если для него мысли, чувства, воля переводимого поэта не станут живыми и своими. К такому переложению остается равнодушен и читатель.
Но дело не только в том, чтобы заново глубоко и по-своему пережить то, что переводишь.
Одного этого мало.
Поэт-переводчик (стихотворец или прозаик) не может и не должен быть глух к голосу своего времени. Недаром каждая эпоха переводит наиболее близких и созвучных ей писателей. Одно поколение выбирает Байрона, другое Эдгара По {14}, Бодлера {15}, Метерлинка, третье — Уитмена, Роберта Бернса, Петефи.
Переводчик не стоит вне идеологической борьбы и не освобождается от идеологической ответственности.
Мы знаем, как сильно отличался первый перевод «Коммунистического манифеста», сделанный Бакуниным, от перевода Плеханова и какие значительные, глубоко принципиальные поправки вносил Ленин в плехановский перевод {См.: И. И. Прейс, «Манифест Коммунистической партии» в русских переводах». «Вестник Академии наук СССР», э 2, 1948. (Прим. автора.)}.
Переводя Бернса, В. Костомаров {16} и некоторые другие дореволюционные стихотворцы превращали этого бунтующего поэта в мирного и благочестивого поселянина, певца идиллической «Скоттии»:
Но стол накрыт, и уж паррич здоровый,
Родное блюдо Скоттии, их ждет.
И сливки, дань единственной коровы,
Что, чай, траву в хлеву теперь жует…
Нельзя перекрашивать писателя другой эпохи в цвет своего времени — это было бы фальсификацией, подделкой. Однако художественный перевод — не нотариальный. Он не бесстрастен. Внимательный глаз читателя и критика всегда уловит в нем почерк века, почерк поколения, индивидуальный почерк поэта-переводчика.
И глубоко заблуждаются те, кто считает, что переводчику стихов и прозы нужны всего только письменный стол с креслом, самопишущая ручка, знание языка, с которого он переводит (или хороший подстрочник), да еще некоторая степень формального мастерства.
Нет, ему нужны также — и прежде всего! — тесное общение с людьми, с народом, знание жизни и живого современного языка, богатый опыт чувств. Без всего этого переводимые стихи и проза будут также бескровны и мертвы, как и оригинальные произведения, созданные людьми, заслонившимися от жизни шорами и шторами.
ВЫСОКАЯ ТРИБУНА
В эти дни, когда происходит далеко не заурядное на «улице младшего сына» событие — пленум трех правлений Союза писателей, посвященный детской литературе, мне хотелось бы высказать несколько мыслей о нашем общем деле.
Книга для детей, о которой в разные времена думали и заботились крупнейшие писатели века — такие, как Лев Толстой и Горький, — заняла видное и ответственное место в нашей большой литературе. Она давно перестала зависеть от вкусов и коммерческих целей частных издательств, среди которых лишь очень немногие ставили перед собой воспитательные задачи.
Партия и Советское правительство не только создали небывалое по масштабу государственное издательство детской книги, но и дали нам — после введения в стране всеобщей грамотности — великое множество читателей.
Детские книги выходят в баснословных тиражах.
И вот когда я смотрю на шестизначные и семизначные числа тиражей, обозначенные таким скромным, мелким шрифтом на оборотной стороне обложек, я и в самом деле вижу перед собой это море детских голов и думаю: на какую же высокую трибуну поднимаемся мы каждый раз, выступая перед сотнями тысяч и даже миллионами ребят нашей страны!
Перед тем как взобраться на такую трибуну, надо серьезно подумать, с чем же мы идем к нашим многочисленным читателям, какими мыслями, чувствами, знаниями, наблюдениями можем с ними поделиться; есть ли у нас для
