то, что она справедлива, весела и легка, как настоящая народная сказка.
За то, что ее герой Гвидон молод и хорош собой.
За то, что сказка счастливо кончается.
Но не только в этом ее сила. Сказка полна движения.
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна
К царству славного Салтана.
Вот такой веселый, легкий ветер подгоняет действие во всех сказках Пушкина.
Дети и сами любят двигаться, и вещи они любят двигать, и в сказках любят движение.
В детстве человек бывает нетерпелив. Пушкин как бы рассчитывает на это в своих сказках. Действие у него нигде не замедляется и не застаивается. И даже внешнее построение сказок таково, что кажется, будто они состоят из отдельных, законченных звеньев, все время сменяющих друг друга.
Детским писателям следует учиться у Пушкина этому замечательному умению придавать отдельным двустишиям, четверостишиям, восьмистишиям смысловую и ритмическую завершенность и цельность.
Если бы вся сказка о царе Салтане не была бы написана, а существовали бы только четыре ее строки:
В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут,
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет,
то и они были бы замечательным и законченным произведением искусства.
—-
Народная сказка во времена Пушкина еще не имела прав гражданства. Жила она где-то под спудом, и только первые пионеры, вроде Сахарова, рисковали рыться в этой еще не исследованной и не очищенной руде.
Пушкин не ждал, чтобы фольклористы и присяжные собиратели сказок вложили ему в руки нечто готовое.
Он добыл сказку сам, добыл из первых рук, и с тех пор, как он к ней прикоснулся, она стала достоянием сознательного и культурного искусства.
Пушкин подарил нам сказку как литературный жанр, и мы не имеем права выпустить этот подарок из рук.
Сейчас нам предстоит труднейшее дело — добыть и создать сказку нашего времени. Не будем же и мы рассчитывать на фольклористов и собирателей.
Это должно быть делом поэтов — так же, как во времена Александра Сергеевича Пушкина.
ДЕТИ-ПОЭТЫ
1
Недавно я слышал интересный маленький рассказ. Сочинила его семилетняя девочка, Таня Кротова. Вот он:
На море был остров. На острове сидела жаба. Пришел ослик. Ходил, ходил и жабу раздавил. Пришел лев. Ходил, ходил и ослика раздавил. Пришел слон. Ходил, ходил и льва раздавил. Пришел мамонт. Ходил, ходил и слона раздавил. И остался один. Ходил, ходил и целый остров раздавил. Не стало ни мамонта, ни острова. Одно море осталось.
Этот рассказ запоминается с первого раза, как стихи — так лаконична его форма.
У рассказа есть _начало_ и _конец_ (что не всегда бывает в произведениях взрослых писателей). Продолжать рассказ дальше — после того, как мамонт потопил остров и одно только море осталось, — немыслимо.
Когда читаешь детям книжки, написанные взрослыми, часто приходится присочинять к сказке или повести новый конец. А еще чаще ребенок сам придумывает окончание к рассказу. Это бывает в двух случаях: когда книжка кажется ребенку незаконченной или когда она кончается «грустно».
Ребенок спешит исправить автора. Заключение рассказа во что бы то ни стало должно быть оптимистическим!
Правда, история «про жабу и про мамонта» кончается гибелью всех действующих лиц и даже декорации (остров погибает), но вряд ли кто-нибудь пожалеет героев этого рассказа — жабу, ослика, льва, слона и мамонта. Все они упоминаются мельком и выведены только для того, чтобы можно было сравнить их силу и вес.
Путем таких сравнений (Кто больше? Кто сильнее?) ребенок познает мир.
Та же тема, но в гораздо более сложной и тонкой трактовке звучит в драматической поэме «Человек все победит». Поэму эту написал двенадцатилетний мальчик. Но о ней речь впереди.
Из стихотворений, сочиненных детьми, самым характерным для маленьких поэтов Советской страны я считаю следующее:
ЧелюскИнцы-дорогИнцы,
Как боялся я весны.
Как боялся я весны.
Зря боялся я весны:
ЧелюскИнцы-дорогИнцы,
Все равно вы спасены.
Существительного «дорогинцы» в русском языке до этих стихов не было. Слово это образовано от прилагательного «дорогой» и звучит очень ласково. Гораздо ласковее, чем «дорогой».
А «челюскинцы» — это участники нашей полярной Экспедиции, высадившиеся с погибшего парохода «Челюскин» на льдину и спасенные летчиками — Героями Советского Союза.
Вся наша страна принимала участие в спасении челюскинцев, — начиная с ее правительства и кончая каждым отдельным рабочим, который срочно ремонтировал ледокол и снаряжал аэропланы, посланные на выручку героической Экспедиции.
Наши дети — даже самые маленькие — тоже не были безучастны к судьбе челюскинцев.
Когда ребенок говорит, что он «боялся весны» (а ведь мы знаем, с каким нетерпением и с какой радостью все Дети мира обычно ждут весны), это значит, что весна грозила ребенку каким-то личным горем.
Я уверен, что очень немногие профессиональные поэты могли бы отозваться на далекое от них событие такими горячими, такими непосредственными стихами.
Как прекрасен этот неожиданный переход от глубокого отчаяния к радости и торжеству в стихах маленького поэта:
Как боялся я весны…
Зря боялся я весны:
ЧелюскИнцы-дорогИнцы,
Все равно вы спасены!
В этих стихах чувствуется настоящий детский голос, искренний и звонкий.
2
Мне кажется, никогда и нигде нельзя было встретить среди ребят такого множества стихотворцев и прозаиков, как в нашей стране и в наше время. Правда, и в пору моей юности в каждой гимназии был обязательно свой поэт, чаще всего самонадеянный рифмоплет, выступавший с декламацией на всех торжественных, актах и вечерах.
Но такие поэты-лауреаты были украшением только классических гимназий и кадетских корпусов. В школе, где учились дети «простых» людей, — в городском училище и * сельской школе, — стихописанием занимались редко. Может, там и были никому не ведомые сочинители песен или частушек, но это было творчество устное, которое трудно поддается учету.
Сейчас вы не найдете класса без своих поэтов и прозаиков.
У нас нет больше ни гимназий, ни кадетских корпусов. Все дети учатся в «единой советской трудовой школе». И эта школа необыкновенно богата поэтическими дарованиями. На детский литературный конкурс, организованный Ленинградским советом, было представлено около 12 000 рукописей.
Мало сказать, что воздух революции рождает поэтов и героев.
Должны быть еще какие-то простые, конкретные причины. А их-то не так легко установить.
Может быть, это влияние наших обыкновенных школьных «стенгазет» с отчетами о лагерях и с шуточными стихами.
Может быть, это влияние радио, выездных концертов и спектаклей в колхозах и заводских клубах.
А вернее всего, расцвет школьной поэзии — прямое следствие того демократического объединения городских, окраинных и деревенских ребят, которое стало возможным только в советской школе.
У одних ребят в этой школе есть какие-то наследственные книжные навыки, у других еще жива традиция народной песни или частушки.
Я думаю, что это хорошее сочетание. Оно много обещает в будущем.
На одном из детских собраний я слышал, как читали свои стихи разными голосами и разным говором ленинградские, пригородные и деревенские, вологодские ребята.
Один из школьников, недавно приехавший из колхоза, читал такие стихи про старую русскую деревню:
Избенка наша маленька,
В ней сыро и темно,
Я не один у маменьки,
Другой мальчик, из интеллигентской семьи, торжественно скандировал:
…И над вершиной Кара-Дага
Летают горные орлы,
И Чертов Палец, точно шпага,
Вонзен средь неба синевы.
Я слушал обоих и думал о том, как несовместимы были бы раньше, в годы моего детства, эта «избенка маленька» и «вершина Кара-Дата».
Не знаю, из всех ли ребят, которые сидели передо мной на собрании, выйдут настоящие поэты.
Но сейчас они учатся в какой-то новой поэтической школе, — в единой советской трудовой поэтической школе.
3
Мы все знаем, что наши школьные библиотеки еще не очень богаты. Ведь наша детская литература молода, как наша революция. Тем удивительнее видеть, что у нас есть ребята, рядовые советские школьники, которые сами находят пути к подлинным богатствам мировой культуры.
Мы еще не успели ввести их в права наследства, а они уже выбирают из большой литературы для себя то, что им нужно на сегодняшний день.
Им нужна героическая эпопея, нужна трагедия, нужна комедия нравов, философская лирика, баллада.
И нужно им все это потому, что их занимают серьезные, ответственные темы.
«Человек все победит» — так называется драма в шести частях, написанная школьником, которому двенадцать лет.
Тема не новая. Она легла в основу множества весьма холодных и дидактических аллегорий. Но автор шестиактовой драмы верит в эту тему всерьез, как верит в нее революция.
Поэтому у него возникают не схематические, а живые и причудливые образы — наивные, но зато величественные. «Действующие лица драмы»: лев — царь; Парамона — царь Вестигмона и брат льва (необходимое примечание автора: «Вестигмон — дружественное льву царство»), тигр, слон, лиса, человек, жена человека, заяц — гонец из Вестигмона, звери, собаки.
Вот несколько стихов, показывающих, как говорят и ведут себя эти разнообразные действующие лица.
Действие пятое
Поляна, окруженная лесом. В скале — пещера, из которой
видна голова льва, лежащего там.
Лев
Хоть царь зверей я, но скрываюсь,
Хоть род мой знатен, но бегу;
От Человека я спасаюсь,
Вести войну с ним не могу.
Пусть я красив, громаден, мощен,
Пусть я свиреп, могуч, силен,
Пусть Человек так слаб, немощен,
Но ум зато имеет он.
И потому он побеждает
Зверей и все, что на пути,
И потому он сокрушает
Все, что не даст ему пройти.
С такими торжественными монологами выступают только главные герои драмы — лев и человек.
Лиса, как ей и подобает, говорит рассудительным и простым языком басни.
Лев
(озабоченно)
Он мрачен потому, что я не победила.
Лев
Проклятие! Но почему?
Да потому,
Что там вкруг домика собачья стая,
Не помогла мне хитрость никакая.
Когда собаки на пути.
Героям вторит почти классический хор — остальные звери. Они жалуются льву на человека.
Палкой громовою
Множество зверей
В день он убивает
И еще грозит,
Что тебя убьет он,
Что с тебя сдерет он
Шкуру и продаст;
Кости ж с мясом даст
Острозубым псам.
Даже по этим отрывкам можно сказать, какие литературные воздействия прямые или косвенные — испытал двенадцатилетний драматург. Тут есть и отзвук гетевского «Рейнеке-Лиса», и, вероятно, влияние шекспировских трагедий.
Недавно я слышал, как на одном из библиотечных собраний один школьник 5 или 6 класса говорил другому почти таинственно: «Ты хочешь, я дам тебе «Отелло»? Вот интересная вещь. Я уже знаю, где ее достать».
Гете, Шекспир — мальчик выбрал себе хороших учителей. Вряд ли многие из наших взрослых поэтов могут похвастаться такими.
Чем же это объяснить? Как набрел двенадцатилетний школьник на первоклассные образцы поэзии? Случайно ли это? Нет, не случайно.
В стихах и прозе его сверстников и товарищей тоже чувствуется влияние крупнейших поэтов. Мы имеем в виду не то вредное, засушливое воздействие классики, которое приводило когда-то поэзию к убожеству, к эпигонству или стилизации. Нет, у ребят это влияние выражается в стремлении к торжественному и вескому слову, к строгому синтаксису, а главное — большой героической теме.
Именно она, большая тема, указывает двенадцатилетним ребятам дорогу к одам, трагедиям и философским стихам.
О чем эти ребята пишут?
Один о водном пути, прорезавшем массивы Карелии и соединившем два моря, — о Беломорском канале:
Теснились гор угрюмые громады,
Озера разливалися
