и Его смерть — не капюшон и тонзура, не пост и не обет и что, даровав мне Свою победу, Он не был картезианцем. Итак, если Он Сам стал грехом и клятвою, чтобы я был оправдан и благословлен, меня не оттолкнут и шестьсот отрывков из Писания в поддержку праведности по делам, против праведности веры, и никакие вопли о том, что Писание противоречит само себе. У меня есть Автор и Господин Писания, и я предпочитаю быть на его стороне, нежели верить вам. Тем не менее невозможно, чтобы Писание противоречило само себе, разве что в руках несмысленных и упрямых лицемеров — в руках же Божия человека оно указывает на Господа. Поэтому вы можете искать, как примирить Писание, которое, как вы говорите, противоречит само себе. Я, со своей стороны, остаюсь с Автором Писания”.
Если кто-то недостаточно образован, чтобы примирить подобные отрывки Писаний о делах, и вынужден слушать внушения наших оппонентов, упорно вдалбливающих им эти отрывки, то пусть он отвечает так: “Вы обращаете большее внимание на слугу — Писание, причем не на все, или даже не на его сильнейшую часть, а только на некоторые отрывки, относящиеся к делам. Оставляю вам этого слугу. Сам же я буду опираться на Царя Писания. Он стал моею заслугою и платою за мою праведность и мое спасение. Я держусь Его и оставляю вам дела, которых вы все равно никогда не выполняли”. Ни дьявол, ни один “праведник” не может отнять у вас этого ответа. Вы можете без страха стоять перед Богом, так как ваше сердце приковано к объекту веры, называемому Иисусом Христом. Он был распят и проклят, но не по Своей вине, а за нас, как говорится в тексте: ********* **** ***********. Подчеркивайте этот фрагмент, противопоставляйте его всем утверждениям о делах и говорите: “Слышишь ли ты это, сатана?” Тогда ему придется подчиниться, ибо он знает, что Христос — Господь.
15. Братия! говорю по рассуждению человеческому: даже человеком утвержденного завещания никто не отменяет и не прибавляет к нему.
После этого принципиальнейшего и сильнейшего аргумента Павел добавляет еще один довод, построенный на аналогии с человеческим завещанием. Похоже, этот аргумент является риторическим. Конечно, разум мог бы придраться к нему и возразить: “Павел, а не переносишь ли ты человеческие качества в сферу Божественного?” Так Цицерон говорил о Гомере: “Он скорее переносит человеческие качества на богов, чем божественные качества на нас”. Конечно, это правда, что такая аргументация, когда мы переносим [проецируем] человеческое на божественное, является наислабейшей. Именно это обычно делает Скот. “Человек,— говорит он,— может возлюбить Бога превыше всего. Он любит себя превыше всего, и тем более он будет любить Бога. Ибо чем величественнее благой объект нашей любви, тем больше мы можем любить его”. Из этого аргумента он делает вывод, что человек, своими собственными силами, может без особого труда исполнить величайшую из всех заповедей (Втор.6:5): “И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим…” и т.д. “Так как, — говорит Скот, — человек способен возлюбить меньшее благо превыше всего, и даже продает свою жизнь, самое заветное для него благо, за ничтожные и презренные деньги, то он, дескать, несомненно может делать это ради Бога”.
Вы часто слышали от меня, что исполнение гражданских и домашних обязанностей является делом божественным, потому что Сам Бог учредил и одобрил их подобно тому, как Он создал и одобрил солнце, луну и другие творения. Посему аргумент, основанный на установлении Божием или на Его творениях, имеет силу до тех пор, пока используется надлежащим образом. Так, пророки часто использовали аналогию с творениями, называя Бога солнцем, церковь луною, а духовенство — звездами. У пророков встречается также неисчислимое множество других аналогий — это аналогии с деревьями, терниями, цветами и плодами земными. Новый Завет также содержит множество таких аналогий. Посему везде, где имеется Божественный порядок в творении, на этом можно основывать аргументацию и переносить все это затем в область Божественных явлений.
Подобным же образом аргументация Христа в Мат.(7:11) направлена от человеческого — к божественному, когда Он говорит: “Итак если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него”. И Павел в Деян.(5:29) говорит: “Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам”. И в Книге Иеремии (35:16) мы читаем: “Так как сыновья Ионадава, сына Рехавова, выполняют заповедь отца своего, которую он заповедал им, а народ сей не слушает Меня”. Таковы божественные установления, что отцы должны давать своим детям материальные блага и средства, а дети должны повиноваться своим отцам. Следовательно, такие аргументы являются вполне уместными и благими, поскольку они основываются на божественном установлении. Но если аргументы основываются на человеческих чувствах, которые весьма превратны, то такие аргументы порочны и недейственны совершенно. Таков аргумент Скота: “Я люблю меньшее благо, значит большее благо я люблю тем более”. Здесь я отвергаю это заключение, потому что моя любовь является не божественным установлением, но дьявольской развращенностью. Действительно [кажется] должно было бы быть [именно] так, что, если я люблю себя или какое-то другое творение, я еще больше люблю Бога, Творца, но этого не происходит, потому что моя любовь к себе является чем-то порочным, и я люблю себя, пребывая в противостоянии по отношению к Богу.
Я говорю все это для того, чтобы никто не возражал, что аргументирование “от человеческого — к божественному”, дескать, является необоснованным и вовсе не имеет силы. Я не обсуждаю здесь вопроса о том, каким является этот аргумент — риторическим или диалектическим. Я утверждаю лишь то, что аргумент, в котором человек проводит логическую параллель от человеческого — к божественному, является достаточно убедительным, покуда он основан на божественном установлении, что имеет место в рассматриваемом случае. Ибо гражданский закон содержит нечто, являющееся божественным установлением, а именно — то, что завещание человека не должно отменяться. До тех пор пока жив завещатель, оно [завещание] еще не имеет силы, но как только завещатель умирает, оно не может быть более изменено. И все же это сказано не де-факто, но де-юре, то есть— что должно произойти и как надлежит сделать, если закон утверждает, что завещание не должно изменяться. Фактически законы заповедуют, что последняя воля должна соблюдаться из религиозных побуждений, и последняя воля является самым святым делом среди людей.
Опираясь на эту традицию, касающуюся человеческих завещаний, Павел приводит, по сути дела, следующий довод: “Как это происходит, что по отношению к людям проявляется покорность, а по отношению к Богу — нет? Политические и гражданские установления соблюдаются из религиозных побуждений. Здесь ничего не изменилось, ничего не было ни добавлено, ни убавлено. Только наше богословие, хотя о нем и свидетельствует все творение, претерпевает изменения и добавления”. Это выглядит очень убедительно, когда Павел основывает свои доводы на примерах из жизни людей и на параллелях с человеческими законами. Поэтому он заявляет: “Говорю по рассуждению человеческому”. Это то же, как если бы он сказал: “Завещания и другие человеческие установления [дела] исполняются, равно как и то, чего требует [гражданский] закон. Так почему же все это, и даже большее, не соблюдается, когда речь идет о завете Божием, который Сам Бог заключил с Авраамом и его потомством?” Таким образом, это достаточно сильный довод, основанный, по сути дела, на Божественном установлении.
16. Но Аврааму даны были обетования и семени его. Не сказано: и потомкам, как бы о многих, но как об одном: и семени твоему, которое есть Христос.
Здесь Павел использует новый термин, называя завет Божиими обетованиями. Завет — это не что иное, как обетование, с той лишь разницею, что он не был пока еще открыт, но является лишь знамением [предзнаменованием]. Завет не является законом. Он является даром, ибо наследники не ищут законов или принуждения по отношению к себе, но они ожидают от завета наследства. Посему Павел сначала объясняет термины, а затем использует аналогию и особым образом подчеркивает термин “семя” — “и семени твоему”. “Аврааму, — говорит он, — даны были обетования”, то есть завет был создан для него и дан ему. То есть ему было что-то обетовано и даровано. И ему были даны не законы, но завет о духовном благословении. Таким образом, если мы соблюдаем человеческие заветы или обетования, то почему мы также не соблюдаем заветов и обетований Божиих, ведь человеческий завет — это только аллегорический образ, или “маска” завета Божия? И опять же если мы соблюдаем знамения и символы, то почему мы не соблюдаем того, что эти символы означают? Ибо завет, данный Аврааму, был не человеческим, но Божественным, и он не мог быть нарушен.
Итак, обетования были даны ему не о всех иудеях или о многих потомках, но об одном Потомке [Семени], Который есть Христос. Иудеи не принимают этого павлова истолкования. Они ошибочно полагают, что здесь имеет место неверное написание [формы] числа и что здесь вместо множественного числа [ошибочно] использовано единственное . Но мы остаемся верны мнению Апостола, который не случайно подчеркивает термин “семя”. Он объясняет это воистину по-апостольски: Семя есть Христос. Несмотря на то что иудеи отрицают это, мы имеем достаточно веские аргументы, которые Павел приводил ранее. Этого они не могут отрицать, и эти аргументы также поддерживают настоящее утверждение. Пожалуй, достаточно говорить об аналогии, или аллегорической картине божественного установления, то есть о человеческом завете. Далее он расширяет и применяет этот прием.
17. Я говорю то, что завета о Христе, прежде Богом утвержденного, закон, явившийся спустя четыреста тридцать лет, не отменяет так, чтобы обетование потеряло силу.
Здесь иудеи могли бы возразить: “Бог не удовлетворился тем, что дал Аврааму обетования, но четыреста тридцать лет спустя Он даровал также и Закон”. Распространив Свои обетования, как нечто такое, что не может оправдывать, Бог якобы добавил к ним нечто лучшее, а именно — Закон, так чтобы после его появления — появления, так сказать, более “достойного преемника” — не просто какие-то “никчемные люди”, но исполнители Закона могли получать оправдание его [Закона] посредством. Таким образом, дескать, Закон, последовавший за обетованием, упразднил последнее. У иудеев имеется множество уверток и отговорок подобного рода. Но Павел ясно и четко опровергает такое возражение и убедительно говорит: “Закон не может отменять обетований. Напротив, фактически завет, который был заключен: ‘Семени твоему и т.д.’,— это завет Божий, завет, утвержденный еще до обрезания всего иудейского народа. Ибо обетования, которые содержит Писание, были “письменами”, позже они были скреплены “печатями”, а именно
