со держит традиционной трагедийной развязки, драматизм финала определяет не гибель главной героя, а его невозможность действовать, трагическое предстает как нравственная вина художника перед городом и миром. Мотив нравственной вины лирического героя и его искупительной жертвы получит свое дальнейшее развитие в поэма; «Облако в штанах», «Война и мир», «Человек» а в послеоктябрьском творчестве М. трансформируется в тему долга, осознанного как ответственность художника перед духовным и природным многообразием бытия в целом: «Поэт / всегда / должник вселенной, / платящий / на га ре / проценты и пени. / Я / в долгу / перед Бродвейской лампионией, / перед вами, / багдадские небеса, / перед Красной Армией, / перед вишнями Японии – / перед всем, / про что / не успел написать» («Разговор с фининспектором о позии»).
С декабря 1913 по март 1914 г. М. предпринимает поездки по семнадцати городам России задуманные как турне футуристов. Говоря о новых задачах нового искусства, М. связывал их с изменением самой жизни, на улицах и площадях хотел он «словами простыми как мычание открыть свою душу, кричащую о катастрофичности и безумии буржуазной действительности: «Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда; Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного который не кричал бы: «Распни, распни его!» Вот что писал М. вскоре после начала первое мировой войны: «Вдумайтесь только во всю злобу; в весь ужас нашего существования: живет десяток мечтателей, какой-то дьявольской интуицией провидит, что сегодняшний покой – только бессмысленный завтрак на подожженном пороховом погребе…»
В первые месяцы войны М. работает над текстами для народных лубков в духе официальной гражданственности и патриотизма, пишет статьи для газеты «Новь».
Однако лирика М. этого периода опять вступает в противоречие с его теоретическими высказываниями. В стихотворениях «Мама и убитый немцами вечер», «Война объявлена», «Я и Наполеон» идее защиты отечества противостоят не только подступившие к сердцу поэта страдания и муки жертв войны; но и открытый протест всему буржуазному обществу, губящему человека теперь еще и на империалистической бойне. В «Гимнах», опубликованных в 1915 г. в журнале «Новый сатирикон» М. издевается над всеми основными «столпами» современного мира. Гротескная гиперболизации «Гимнов» напоминает раблезианскую логику построения художественного образа, когда все идеологические уродства поставлены в ряд уродств телесных («желудок в панаме») либо ситуационных нелепостей. Двуплановое содержание этих произведений обусловлено не столько маскировкой политической сатиры, сколько характерным для раннего М. приемом издевательской клоунады (аналогичным примером могут служить «вздорные» оды Сумарокова, «Похвала глупости» Э.
Роттердамского). Сатирический пафос «Гимна судье», «Гимна ученому», «Гимна здоровью», «Гимна обеду», «Гимна взятке», «Гимна критику» предполагал переход этой художественной доминанты от гневной иронии до грустного юмора и горькой шутки автора над самим собой в стихотворениях «Теплое слово кое-каким порокам»,
«Себе, любимому…», «Ко всему», «Надоело», «Дешевая распродажа».
Трагикомическая тональность этих стихотворений связана с тем, что их лирический герой, романтически прекрасный и в то же время беззащитный и одинокий, ощущает свою огромность и неприкаянность в этом мире, преждевременность и мучительность своего бытия: «Грядущие люди! / Кто вы? / Вот – я, / весь боль и ушиб. / Вам завещаю я сад фруктовый / моей великой души».
Догадкой об этой нарушенной, но исконно гуманной связи человека и мироздания исполнено стихотворение «Послушайте!»: «…Ведь, если звезды зажигают – / значит – это кому-нибудь нужно?» Искренняя, трогательно-доверительная интонация этого стихотворения связана с поиском М. морально-психологической опоры в реальном мире, глубине единой и взаимосообразной сути человека и природы, напоминающей о высоких началах добра, нравственности, красоты, которые в конечном счете должны победить в жизни.
Одним из высших проявлений универсальной связи человека и мира в творчестве М. является любовная лирика. Внутренний закон лирического рода – познание жизни через любовь – способен органично включать в себя эпический тип художественного мышления, целостное, концептуальное осмысление мира. Именно поэтому ощущение творческой зрелости было необходимым для М. условием постановки главных тем его творчества – любви и революции. В главе автобиографии «Начало 14-го года» поэт напишет: «Чувствую мастерство. Могу овладеть темой. Вплотную. Ставлю вопрос о теме. О революционной. Думаю над «Облаком в штанах». Осмысление трагедии «украденной любви» усугубляется в поэме до понимания сути причин постигшего человека горя, движение конфликта, развитие сюжета определяют кризисные узлы самой предреволюционной действительности, раскрытые М. в монологах лирического героя – «четырех криках» четырех частей поэмы: «Долой вашу любовь!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!», «Долой вашу религию!» Сознание лирического героя «Облака» отражает предельно острое и драматичное ощущение двойственности бытия – психологической близости революции и, казалось бы, абсолютной несовместимости ее идеалов с наличной буржуазной действительностью. В поэме эта двойственность разрешается созданием образа «положительно прекрасного человека» – лирического героя и утверждением искусства как непосредственно революционного действия («Как вы смеете называться поэтом / и, серенький, чирикать, как перепел! / Сегодня / надо / кастетом / кроиться миру в черепе!»). В лирическом герое «Облака» не только своеобразно сочетаются основные типы авторского сознания ранней поэтической системы М., но и фокусируется концепция «нового человека», которую в каждую новую эпоху выдвигает вновь формирующаяся прогрессивная социальная группа.
«Тринадцатым апостолом» считал героя «Облака» М., так же первоначально называлась поэма, однако заглавие это не было пропущено цензурой. Ярко выраженная жертвенность, индивидуализм лирического «я» оказывается верностью интересам новой духовной общности – пролетариату. В ходе русской революции 1905 г. Горький писал: «Коллективная психология в наши дни должна быть наиболее интересна и близка всякому мыслящему человеку». Главную роль в становлении этой психологии играла, по мнению писателя, «историческая и политическая юность русского народа, русского пролетариата». И хотя развязка поэмы не содержит какого-либо традиционного разрешения коллизии, поскольку все главные мотивы конфликта – буржуазная мораль, строй, искусство, религия – сохраняют пока свое господство, герой «Облака» в финале полон оптимистического ощущения своей силы, красоты, молодости: «Эй, вы! / Небо! / Снимите шляпу! / Я иду!..», «Мир огромив мощью голоса, / иду – красивый, / двадцатидвухлетний». Мотив дороги, возникающий в прологе и заключительных строках «Облака», связывает индивидуальную судьбу героя с широким мировым пространством и бесконечно углубляет перспективу произведения. Мироздание не представляется больше М. царством абсурда и хаоса, залог разрешения мучительного противоречия между буржуазной действительностью и революционным грядущим – в высочайшем напряжении духа лирического героя поэмы, мужественной воле его исторического предвидения и пророчества, эмоциональном предощущении в себе гармонии и гуманности грядущей жизни. «Ему действительно надо было «мир огромить мощью голоса»,- пишет о М. Л.
Тимофеев.- Его стих действительно должен был стать криком, превращенным в определенную эстетическую, художественно функционирующую категорию». Уже в «Облаке» проявляются основы тех новых принципов стиха, которые сделали поэзию М. новаторским явлением и в области формы. М. освободил стих от обязательных канонов размера, акцентируя смысловую ударность и усиливая внимание к содержанию неожиданной рифмовкой. Он не только ввел в язык поэмы «корявый говор миллионов», но и сдвинул слово с мертвой точки вписывания, доведя до предела его эмоциональную емкость.
В течение осени – зимы 1915 г. М. работал над новой поэмой «Флейта-позвоночник», продолжившей, вслед за «Облаком», трактовку любви как знамени и знамения нового мира и человека. В октябре 1915 г. М. был призван на военную службу. «Теперь идти на фронт не хочу,- напишет он в автобиографии.- Притворился чертежником.
Ночью учусь у какого-то инженера чертить…» В этом же году М. знакомится с Горьким, читает ему главы «Облака в штанах», глубоко потрясшие писателя. Чтение это состоялось в июле 1915 г. на даче Горького в Мустамяках, под Петроградом. С возникновения в 1915 г. горьковской «Летописи» все внимание М. привлечено к этому журналу. Сотрудничество в «Летописи», встречи, беседы с Горьким во многом определили направление идейного и художественного развития М. в предреволюционные годы, непосредственно сказались в его работе над двумя большими поэмами – «Война и мир», «Человек». В 1916 г. издательство «Парус», руководимое Горьким, издало первый сборник стихов М. «Простое как мычание», а в 1917 г.- поэму «Война и мир».
События первой империалистической войны, невиданный, поистине мировой масштаб всеобщего страдания сделали для М. проблему «вой-‹ ны и мира» частью проблемы «человек и вселенная». Человек, мыслящий и чувствующий в масштабах вселенной, и вселенная, сопереживающая каждому движению сердца человека,- таков характер поэтического преломления М. традиционной проблематики личности и среды, вобравший в себя высочайшее духовное стремление человечества к обретению своей подлинной, «природной» сути, своего истинного места и предназначения в мироздании. Уже в первых стихотворения* М. о войне определился характерный для всего его последующего творчества ракурс планеты-организма. В поэме «Война и мир» все сущее – живые соучастники «кровавых игр», где государства – гладиаторы, земля – арена, вселенная – зритель. И вновь оптимистическую, как и в «Облаке»,- несмотря ни на что – тональность «Войны и мира» определяет ощущение исконно-братского состояния мира, объединяющего человечество для больших и гуманных целей. По воспоминаниям современников, М. испытывал в эти годы сильное влияние идей русского мыслителя Н. Федорова, предвещавшего начало космической эры, «восстановление родства» земли и космоса. Предчувствие грядущих революционных потрясений вселяло уверенность в скором осуществлении этих предсказаний, и хотя картина, нарисованная поэтом в IV части поэмы, явно идиллична, М. верно предугадал генеральную линию мирового развития, неуклонно влекущую человечество к гармоничной целостности бытия.
Моральный образ будущего, существующий в психологии поэта, обусловил его уверенность в том, что человек «свободный, / ору о ком я, /…придет он, / верьте мне, / верьте!».
Это пророчество, уверенно звучащее в заключительных строках «Войны и мира», сталкивается с, казалось бы, прямо противоположной концепцией поэмы «Человек», над которой М. работал накануне падения самодержавия, в 1916 – нач. 1917 г.
Поэма эта обозначила своеобразный предел мировоззренческой эволюции раннего М., глубоко неудовлетворенного буржуазным характером Февральской революции. Человек – «свободный», «настоящий», предсказываемый в дооктябрьском творчестве М., приходит на Землю, но она, «окаянная», «логово банкиров, вельможей и дожей», оковывает его, противопоставляя «океану любви» «золотоворот» денег. Страстно сопротивляющийся и страдающий герой поэмы оказывается не в состоянии изменить законы бытия: «Встрясывают революции царств тельца, / меняет погонщиков человечий табун, / но тебя, / некоронованного сердец владельца, / ни один не трогает бунт!» Неразрешим мое в границах буржуазного строя противоречие между духовной свободой, неотделимой от сущности человека, и его порабощенностью в реальной действительности, породило специфическую мифологизацию идейно-художественной концепции «Человека». Помещая лирического героя поэмы – Маяковского – в центр евангельской легенды, поэт трансформирует религиозную теоцентрическую модель мира в антропоцентрическую и философски обобщает историю всего-человечества. В самом конце поэмы строки, характерно озаглавленные «Последнее», пронизаны: ощущением неизбежного, близкого краха старого» мира. Человек вновь, как и в «Облаке
