по Садовой без затеков в Собачьи переулки*. Меньше самотека.
Вкус приемщика (библиотекаря тоже) должен быть подчинен плану.
Ю. М. Стеклов* часто морщился на приносимые мной в «Известия» стихи:
— Что-то они мне не нравятся.
Думаю, что я отвечал правильно:
— Хорошо, что я пишу не для вас, а для рабочей молодежи, читающей «Известия».
Самый трудный стих, комментируемый двумя-тремя вводными фразами (что — к чему), становится интересен, понятен.
Мне часто приходится по роду своей разъездной чтецкой работы встречаться лицом к лицу с потребителем.
Картина платных публичных выступлений тоже показательна: пустые первые дорогие ряды — расхватанные входные стоячие и галерка.
Вспомним, что расхватывать билеты наших народных Гельцер, Собиновых* и других начинают с первых — душку виднее.
Если кто и займет на моем чтении перворядный билет, то именно он кричит:
— Вас не понимают рабочие и крестьяне!
Я читал* крестьянам в Ливадийском дворце. Я читал за последний месяц в бакинских доках, на бакинском заводе им. Шмидта, в клубе Шаумяна, в рабочем клубе Тифлиса, читал, взлезши на токарный станок, в обеденный перерыв, под затихающее верещание машины.
Приведу одну из многих завкомовских справок:
Дана сия от заводского комитета Закавказского металлического завода имени «Лейтенанта Шмидта» тов. Маяковскому Владимиру Владимировичу в том, что сего числа он выступил в цеху перед рабочей аудиторией со своими произведениями.
По окончании читки тов. Маяковский обратился к рабочим с просьбой высказать свои впечатления и степень усвояемости, для чего предложено было голосование, показавшее полное их понимание, так как «за» голосовали все, за исключением одного, который заявил, что, слушая самого автора, ему яснее становятся его произведения, чем когда он их читал сам.
Присутствовало — 800 человек.
Можно обойтись и без справок, но ведь бюрократизм — тоже литература. Еще и распространеннее нашей.
[1928]
Стихи с примечаниями*
Уважаемый Владимир Владимыч,
Если прилагаемые стихи для «Нового Лефа» подходят, не откажите их напечатать.
Не то укажите недостатки — буду очень благодарен.
Для ответа прилагаю 8-копеечную марку. С приветом Л. Томашпольский
Мой адрес: г. Харьков, Толкачевская ул., 5 ДПС, корпус № 11, комната № 288, студенту ИНХ Л. Томашпольскому.
Ночь у Дуная
Мягко с лапы на лапу ступая,
Грузная, как автобу̀с,
Тащит ночь к берегам Дуная
Свою лунную грусть.
Ночи дела нет никакого
Ни до каких политик.
Вот оскорбительный звон подковий
Из тишины вытек.
Трудно лунеть при таком отношении —
Луна будто обваренная.
И вот в это буржуазное окружение
Вдруг выстрел ударил…
Тихо, успокойтесь!
Никакой дрожи!
Ничего не попишешь —
Спрячьте, луна, вашу милую рожу!
За дальнейшее кто поручѝтся?..
Бабахнуло снова где-то ликующе,
А потом сразу — симфонией.
Ночь поползла в агонии.
Так и удрала,
звезд мелочье
По дороге растеривая…
…Больше еще говорить о чем?
— Трудно ночам в Эсэсэрии.
Мечты о «Фиате»
Под окном прошуршал «фиат»,
У «фиата» глаза горят.
Пауки по углам и тьма —
Моего ли дело ума?
Льется с неба черная тушь,
Полюбуйтесь-ка — тоже «душ»!
Наверно, часа с три
Я гляжу на противный «стрит»,
Не пройдет ли еще «фиат» —
У «фиата» глаза горят…
Подожду и еще час,
А потом разозлюсь и… раз!
Миллионами киловатт
Засверкаю сам, как «фиат».
В редакцию «Нового Лефа» массой идут «хорошие» стихи.
«Новый Леф» их не печатает и печатать не будет.
Мы помещаем стихотворение (очевидно, молодого) товарища Томашпольского не потому, что оно отвлеченно «хорошее», пришлось кому-то на вкус.
Нет.
Печатаем два стиха образчиком того —
— что в этом стихе есть лефовского,
— чего лефовского в этом стихе нет.
Хорошо, по-лефовски:
1. Ощущение социального заказа, внесшего злободневность, сегодняшность в лирическое состояние автора и читателя.
Есть ощущение лозунга — «хочешь мира, готовься к войне».
Есть ощущение лозунга — «автомобиль не прихоть, а культурная потребность».
2. Тема развивается на неожиданностях (мечты о фиате) «улица» становится «стритом», вывод не каждый ждет — «засверкаю сам, как фиат».
Эта не бывшая в употреблении неожиданность на протяжении всего стиха держит, не выпускает ваше внимание, агитируя за тему.
3. Частью выкинут общепринятый поэтический язык и введен говор быта, разговор улицы, слова газеты: «ничего не поймешь», в «буржуазном окружении» и т. п.
4. Истертые вещи вечного поэтического обихода, оживленные новыми, близкими нам определениями, выявлены через современность.
Старый поэт, определяя автобус, скажет:
Новый говорит:
«(Ночь) грузная, как автобус».
Старый скажет:
«Мелочь (деньга) как звезды (сияла, что ли)».
Новый говорит:
«Звезд мелочье», определяя неведомую звезду через знакомую серебряную монету, близкую к звезде и блеском и форматом.
5. Приближение тревоги, возможность борьбы — взяты оптимистически.
«Бабахнуло… ликующе».
Плохо, не по-лефовски:
1. Смутное ощущение социального заказа не расшифровано в советскую злободневность.
Выстрел на румынской границе надо, не снижая квалификации стиха, связать с траурной годовщиной захвата боярами Бессарабии.
Расплывчатую мечту о «фиате» надо конкретизировать на работе и заданиях Автодора.
Надо, чтоб стих стал активным, чтоб он агитировал незамазанно.
2. Нет достаточного расчета на применение (чтение, исполнение).
«Луна будто обваренная» — не читается.
Лучше:
Луна —
будто обваренная,
Полюбуйтесь-ка — тоже «душ»,—
получается:
Полюбуйтесь-ка то — жидуш.
Засверкаю сам, как «фиат»,—
получается:
Засверкаю самка «фиат».
А самец?
3. Нет выбора незаменимых слов. Почему «фиат»?
Нужна ли нам именно эта марка? Что говорят в Автодоре?
Бабахнуло снова где-то (?) ликующе.
Где именно?
Указание места (одна из возможностей), давая незаменимое слово, притягивает к нему массу других, не бывших в поэтическом употреблении, дающих новую возможность поэтической обработки.
Легко поэтому, и незаметно поэтому, и не войдет в голову поэтому, и не удержит идеи — рифма:
Можно и «облегчение», и «орошение», и «оповещение», и «обличение».
А например, на «Барановичи» или «Бобруйск» не всякое слово полезет.
восемь лет прожил в Бобруйске.
4. Не совсем перетерто и вычищено старое поэтическое оружие — «свою лунную грусть», «симфонии — агонии» и т. п.
Уже столько без вас насимфонили, что не продохнуть!
5. Газетный уличный язык в лирическом окружении эстетизируется и из провода для передачи чувства — мысли — идеи становится самодовлеющей побрякушкой. Нельзя отрывать вещь от ее назначения. Это путь к музейщине.
Сегодня — ближе к газете, статье, публицистике.
Стихотворение должно иметь в себе полный политический идейный заряд.
Надо, чтоб этот заряд несся по всей новейшей технике, обгоняя прошлые стрелятельные возможности.
Я лично по двум жанровым картинам проверяю свои стихи.
Если встанут из гробов все поэты, они должны сказать: у нас таких стихов не было, и не знали, и не умели.
Если встанет из гроба прошлое — белые и реставрация, мой стих должны найти и уничтожить за полную для белых вредность.
Пропорция этих моментов — пропорция качеств стиха.
«Леф» не печатает просто «хороших» стихов.
Нас интересует поэтическое культурное производство. Изобретение.
Дальнейшие вещи по лефовскому стандарту — в толщь и в ширь газет и журналов.
Товарищи, шлите новые стихи «Новому Лефу»!
[1928]
Письмо Равича и Равичу*
Уважаемый т. Маяковский!
Решаюсь вам написать письмо. В этом рассказе я описываю действительную жизнь мою и моих товарищей. Разница в том, что здесь я описываю человека уже более взрослого — лет тридцати, а мне 20. Кроме этого, все описываемое правда. Посылаю вам потому, что свой первый стих написал, прочитавши ваши книги. Сам я не из Ленинграда.
Я не ручаюсь, что посылаемый мною рассказ может быть напечатан в вашем журнале, но прошу вас мне лично написать письмо об ошибках, за что буду очень благодарен.
С приветом Л. Равич*.
(Из дневника безработного)
Длинная, длинная очередь.
И тянутся к бирже труда
Хмурые чернорабочие.
Замызганный каменный пол.
Скамейки. На них вповалку
Женский и мужеский пол,
В шапках и полушалках.
Застыли люди иль спят?
Какая коса их скосила?..
Черна от бровей до пят,
Черна рабочая сила…
С лопатами ждут копачи,
Глядят лесорубы хмуро.
И в тесном углу молчит
Белая кисть штукатура.
Встает от пьяного сна
Веселая Фенька уборщица.
И Фенька тащит меня,
Рыгая капустой и водкой…
Но вдруг толпа загудела, звеня,
У грязной перегородки.
Тре-бо-ва-ние пришло…
Сто человек на работу.
И стало как будто светло,
И жизнь стала в охоту…
Толпа зашумела, как дуб,
И выросли руки, как сучья,
На плотника лез лесоруб,
Копальщики перли, как тучи.
И карточки зрели в руках,
И ширился гул безработных…
Волна волновалась, пока
Не набрали полную сотню.
В счастливцах вспыхнул огонь,
В глазах наливалась настойка,
Ушли они стадом на стройку.
На башне высокой завыли.
Все ушли, как голодные псы,
И биржу труда закрыли.
Улица так и гудит.
Мы с Фенькой пошли бродить
В карманах у нас ни боба.
Ей шамать охота с похмелья.
А там на панелях гульба —
Растратчикам пир и веселье…
Водят дамы собак на цепке,
И собаки, как дамы, толсты,
И парень в новенькой кепке
Покупает девчонке цветы.
А Фенька моя пьяна…
Я чую, что девка тает.
Для других пахнет весна,
А для нас она воняет.
На руке моей виснет Фенька,
Ей от голода стало невмочь,—
Мы присели на камень ступеньки.
Эх, пошамать бы рыбы теперь!
Аж во рту стало нудно и сухо.
Мое неуемное брюхо.
Эх, на поясе сколько дыр
Я сегодня гвоздем продырявил!
Над бульваром вечерний дым —
Там поют больные лярвы.
Закусила Фенька губу.
Отодвинулась. Стало ей тесно,
И зовет ее на гульбу
Отдаленная пьяная песня.
Я за нею в потемки пошел,
Проводил ее до бульвара.
В нем насыпаны пьяные шмары.
Люди, гнилые, как пни.
И голодная добрая Фенька
Потеряет хорошие дни…
Я ушел в темноту бездорожья,
Видел Фенькины угли-глаза.
Ее грубо за руку взял.
И такая жальба за подругу,
Я за пазуху сунул руку,
Но не нашел ножа.
Хлеба купил, папирос…
Оглянулся… пропал прохожий
И Феньку с собою увез.
Я долго по улицам шлялся,
Горела моя голова.
Запела цыганским вальсом
И слюни пускала Нева…
А где-то гремящие трубы
Запели на сто голосов,
Как будто вошли лесорубы
В чубатые чащи лесов.
А в тумане пегом и диком,
Где глохнет ветровый свист,
Стоит Петька Великий
И дремлют заржавленной болью
Оскаленные стены дворца…
· · ·
Неужели те годы уплыли
И растаяли песни свинца?
Да… Теперь мне, пожалуй, за тридцать,
Чуб мой стал понемногу седым,
Даже самым простым рядовым.
Революции дал я немного.
Но гореть за нее хорошо.
С военкомом одной дорогой
Я в шинели растрепанной шел.
И в холодные дымные ночи,
Я в отряде — простой наводчик —
С пулеметом стоял у костра.
Мне мерещится шум барабана
В духоте ночлежных ночей.
Я люблю, когда старая рана
В непогоду болит на плече.
Вспоминаю былое горение.
Эти ночи ко мне не придут…
Эх, добряга ты, ветер весенний,
Мне придется издохнуть с голоду,
Ишь как лопает звезды-жолуди
За Невою рассветом кроются
Сытые небеса…
На углу домина строится —
Размахнулось руками строение,
А стена высока и нова.
Это началась стройка весенняя —
Эй ты, сердце, до жизни охочее.
Веселее и жарче стучи!..
Скоро утро —
Придут рабочие.
Попрошусь таскать
Кирпичи…
Л. Равич (1928)
Дорогой т. Равич.
Я отвечаю Вам в журнале, думая, что замечания, высказанные относительно Вашего рассказа в стихах, будут полезны и другим поэтам, начинающим работу над словом.
Я смотрел Ваш стих несколько раз и читал его многим понимающим в словах товарищам.
Выводы такие: Вы очень способны к деланию стихов (если это действительно «первое» и если описываемое действительно «правда»).
Хорошо, по-лефовски:
1. Все образы произведены обдуманно от двух главных тем — «безработица» и «голод».
Эх, на поясе сколько дыр
Я сегодня гвоздем
