У вас уже есть на Западе. Где у вас Малявин*? Где у вас Пастернак*? Все они на Западе, вырисовывают буржуазных дам, все они на Западе. А назовите мне одного левого художника, который бы уехал на Запад и остался там. Единственный — т. Бурлюк*, который сейчас находится в Америке, собирает там пролеткульт и выпускает сборник… <пропуск в стенограмме> к десятилетию Октября, где на первой странице портрет Ленина. Это, товарищи, надо запомнить, и надо запомнить второе — европейская левая живопись дает работников, нужных для коммунистической культуры, для коммунистического искусства. Например, Диего Ривера* — это человек, воспитанный на последних достижениях французской живописи. Возьмем коммуниста Георга Гросса*, который вышел из самых левых течений живописи на Западе. Весь революционный коммунистический резервуар нашей культуры на Западе — это только так называемое левое искусство. Я глубоко убежден, что каждого из этих молодых людей, перетащив на Запад, можно там оставить. Например, ваш Анненков* до войны может быть… <пропуск в стенограмме>, но сейчас он только ноздри и носики рисует. (Голос с места: «Это ваш Анненков».) Возьмите его себе. (Голос с места: «А Ривера наш».) Где он у вас?

Теперь о снятии памятников*. Ну конечно, постановление снять памятник — это звучит довольно доказательно, но вы не забудьте, товарищи, что не в снятии памятника дело. Где ваши не снятый Шевченко на Цветном бульваре, где ваш Каляев, который стоял и никем не снят на Солянке*, это такая штучка, с которой… <пропуск в стенограмме> на которую гадят птицы. Это у вас движет сегодняшнюю культуру?

Бросьте, т. Кацман, припутывать к вашему маленькому дельцу революцию и Ленина, который говорил совершенно другие вещи, чем говорите и делаете вы. (Голос с места: «Почему Лефу можно это делать?») Леф может это делать, потому что у нас есть… <пропуск в стенограмме>. (Голос с места: «У вас ее отняли, Ленин вас к чорту послал».) Я не буду переругиваться, я всегда успею, а то вы бы подумали, что наш приход сюда является приходом полемического порядка. У нас были десятки диспутов, мы не хотели путаться в этот «собез», занимайтесь и работайте, сколько вам угодно.

Мы приходим сюда — и этого вы не понимаете — потому, что сейчас лозунг культурной революции становится одним из основных наших лозунгов. В слове «культура» и в слове «революция» имеется одно важное значение для вас: что революции нет без насилия, нет революции без насилия над старой системой понимания задач в области культуры, и вы, которые идете по проторенной дорожке старой культуры, вы, которые умеете растушевкой разделывать ноздри у старичков, вы даже молодого не умеете разрисовать, вы себе подписываете смертный приговор. Но вы, конечно, не поставили в Советском Социалистическом Союзе вопроса о революции и культуре. (Аплодисменты.)

На собрании Федерации объединений советских писателей 22 декабря 1928*

I

Я опасался говорить слишком рано, так как ожидал, что будет впереди еще много, так сказать, «мордобойных» моментов, по которым захочется еще выступать, но так как вижу их и при данной ситуации достаточное количество, — я, оставляя за собой право вгрызться в прения еще раз в последующем, решил выступить сейчас. С этим, так сказать, я беру себе слово сейчас.

Прежде всего о докладе Платона Михайловича*. С докладом я лично согласен. Правильно, что пролетарским писателям — и на основании резолюции Центрального Комитета партии*, и на основании той ситуации, которая сложилась сейчас, — нужно отдавать и будем отдавать преимущества.

Правильно, что так называемых «попутнических» писателей нужно с наибольшей локомотивной скоростью переводить в коммунистичность и всяческим образом содействовать, чтобы они из этой коммунистичности с той же поспешностью не вылезли.

Правильно, что сейчас, когда мы не можем обращать такое поголовное внимание на вопросы литературы, нам нельзя разговаривать о том, какая из литературных форм является определяющей для сегодняшнего дня, за которую мы должны вступиться, которую мы должны считать своей. Все это правильно.

Но неправильно тут то, что по всей этой правильной по существу ситуации распространяется неправильная номенклатура существующих литературных готовых сил, а именно: если бы мне говорили, что пролетарским поэтам преимущество — потому, что их произведения оказались пролетарскими произведениями, что они оказываются массовыми, выношенными на основании массового опыта, оказываются соответствующим оружием этой массы в ее классовой борьбе, — я бы, конечно присоединился к такому положению.

Но у нас существуют десятки группировок, которые замазывают, на мой взгляд, фальсифицируют и фальшиво покрывают не по этой линии проходящие классовые различия. Я беру примеры. Я очень рад, например, что Платон Михайлович Керженцев привел цитату из журнала «На литературном посту» с характеристикой Лефа*, где было сказано, что Леф является организацией, которую нельзя реформировать, а надо уничтожить, в параллель приводимому абзацу из Прудона на этот случай, что наложничество нельзя реформировать. Но там написано наложничество — это сказано только для литературной корректности, на самом же деле здесь, очевидно, речь шла о проституции, но это неважно.

Дальше в этой же статье существуют абзацы*, соответствующие <повествующие?> о том, что творчество Лефа, давшее за десять лет… <пропуск в стенограмме> вещи, это творчество является «фальсифицированием и приходо-расходной книгой». До такой наглости еще не доходила ни одна характеристика нашего литературного течения.

Дальше тут имеется абзац, обрушивающийся на Асеева за то, что он пробует подвести классовый анализ. Ну, кажется, скажите, что плохого в том, чтобы подводить классовый анализ. Если плохо подвел — и крой его по существу классового анализа. Но нет, тут не на это обрушиваются, а на самую попытку «какого-то Асеева» подводить, не будучи приобщенным к рамкам определенного журнала, классовый анализ. Как будто классовый анализ является прерогативой какого-то определенного литературного течения и другие, занимающиеся им, будут в этом отношении являться политическими преступниками.

Мы очень рады, что т. Керженцев и каждый из товарищей, которые будут выступать, будут говорить с нами по вопросам литературной политики, и рады не потому, что это персонально — Платон Михайлович Керженцев, а потому, что мы свою литературную работу хотим связать с массовой работой, с ее выразителем — с партией, с профессиональными союзами и т. д. Но не безработные анархисты* <из> «На посту»*, перебегающие из одной литературной бредни <передней?> в другую, должны исправлять коммунистическую идеологию Лефа. Этого я понять никак не могу. Для меня ясно, что в данном случае линия литературных наименований с линией литературного существа не совпадает и нужно свои дряхлые отрепья литературных группировок сбросить, сбросить с самой большой решительностью, с какой мы способны.

Я не беру сейчас прозаическую часть литературы, не беру драматическую часть, о которых я мало осведомлен. Я беру поэтическую часть. Товарищи мне, может быть, подскажут более точные цифры, но я знаю, что на последнем съезде ВАППа* из пяти-шести тысяч человек, а может быть из четырех тысяч или 400 человек, но на этом съезде приблизительно 52% было поэтов.

Где эти поэты, под каким ухом этого Александра Сергеевича Пушкина они гнездятся, где, в какой газете, в каком журнале, в каком общественном предприятии, кроме потрясающих сводов издательства на Солянке*, где, по замечательному роману «Двенадцать стульев», устроить хотят <возможно, в стенограмме пропуск> как классический Гаврила, который то порубал бамбуки, то испекал булки*. Вот только там они гнездятся, потому что… <пропуск в стенограмме> где сталкиваются действительные литературные интересы, где поэт должен быть оружием классовой борьбы, притом правильным оружием, мы их не видим.

Я слышал за последнее время трех-четырех поэтов, из которых парочка мне говорила на заседаниях: «Эх, было бы в девятнадцатом году, разве бы мы стали с вами разговаривать, мы бы вас прямо за это „ушли“». А сейчас я вижу, что <у> этих поэтов приходится постоянно выправлять идеологию. Я понимаю, если бы мне пришлось выправлять им форму в домашней их жизни. Почему я должен был Молчанова править вместе с Авербахом через «Комсомольскую правду»*, говорить, что ему хотя бы изучить пролетарскую литературу молодняка… <пропуск в стенограмме> недостаточно, хотя он и писал, что «кто раз дрался, имеет право у тихой речки отдохнуть»* и что, мол, при каждом удобном случае мы врежемся в это дело опять, а пока, мол, сидим. Потому мне ему пришлось отвечать, что — «шел я верхом, шел я низом…»* и т. д.

Мне ему пришлось говорить, что для пролетарского поэта негоже писать… (Приводит стихи.)

Дальше — выправлять в последние дни в «Журнале для всех» идеологию т. Жарова?* Но это не нуждается в исправлении, это все равно что вам не туда, куда надо, зубы вставлять, потому что у него есть свои зубы, но обгрызенные на старом мраморе, как их назвать — Аполлон Венерский…

Затем после, скажем, Уткин. Было два знаменитых имени: Страдивариус* и Уткинариус. Один выделывал скрипки, а другой выделывал гитары*. Почему выделку скрипок и гитар я должен считать для своего художественного пролетарского сознания характерной? Поэтому я с полной ответственностью за свои слова заявил три дня тому назад на вечере в Доме печати*: я считаю себя пролетарским поэтом, а пролетарских поэтов ВАППа — себе попутчиками. И сегодня на этой формуле я настаиваю. Я говорю об этом не потому, что обрушиваюсь из какого-нибудь лефовского лагеря на другие лагери, жаждущие на литературном поприще нажить себе политический капиталец, а я также утверждаю, что одряхлевшие лохмотья Лефа надо заменить, потому что у нас наблюдается лирическая контрреволюционная белиберда.

Сейчас Платон Михайлович призывал к поднятию активности Федерации советских писателей*. Нужно точно установить, что уже назрел вопрос о том, чтобы это была федерация писателей, а не федерация торговли различными титулами и патентами от литературных группировок, причем необходимо сохранять непримиримейшую классовую линию. Каким образом мы начнем ее высказывать? Таким образом: вместе с Авербахом, вместе с Фединым, с товарищами из ВАППа, с товарищами из Лефа, отметая правое попутничество и стоя за всех лефовских попутчиков. За это нужно бороться, об этом давайте поговорим.

Я, как вы видите сами, обрушиваюсь не на существо, а так сказать, на то, что за существом доклада т. Керженцева таится. Чего нельзя сказать о схеме, которую предложил нам т. Эфрос*. Это самая — давайте прямо говорить — мистическая контрреволюционная белиберда, которая могла появляться во всей истории человечества. Он говорит о том, что литература не должна быть тенденциозной, и тем не менее признает, что она должна быть классовой. Один там сидит, другой — там, и глазками моргают. Они <классы?> борются друг с другом, а если борются, они заостряют свою литературу, как классовое оружие, в особенности в эпоху войны, потому что мы воюем. Если мы не здесь воюем, мы