за то, что редко пишу. Ей-богу же, я, в сущности, очень милый человек.
Я переехал в другую комнату. Пока пишите по старому адресу на Жуковскую, Брик.
Целую всех крепко.
Володя.
Триоле Э. Ю., 12 октября 1916*
33 Э. Ю. ТРИОЛЕ [Петроград, 12 октября 1916 г.]
Милый Элик!
И рад бы не ответить на твое письмо, да разве на такое нежное не ответишь?
Очень жалею, что не могу в ближайшем будущем приехать в Москву, — приходится на время отложить свое непреклонное желание повесить тебя за твою мрачность.
Единственное, что тебя может спасти, это скорее приехать самой и лично вымолить у меня прощение.
Элик, правда, собирайся скорее!
Я курю.
Этим исчерпывается моя общественная и частная деятельность.
Прости за несколько застенчивый тон письма, ведь это первое в моей двадцатитрехлетней жизни лирическое послание.
Отвечай сразу и даже, если можешь, несколькими письмами: я разлакомился.
Целую тебя раза два-три, любящий тебя всегда
дядя Володя.
Рад, что ты поставила над твоим И точку*.
Маяковским А. А., Л. В., О. В., декабрь 1916*
34 А. А., Л. В., О. В. МАЯКОВСКИМ [Петроград, декабрь 1916 г.]
Дорогие мамочка, Людочка и Оличка!
Поздравляю вас всех с праздниками.
Мне очень хочется в Москву.
В первых числах января мне разрешают на недельку отпуск. Приеду к вам*.
Выкройте (если можно) мне клочок места спать.
Целую всех.
До скорого свидания.
Любящий Володя.
Триоле Э. Ю., 5 февраля 1917*
35 Э. Ю. ТРИОЛЕ [Петроград, 5 февраля 1917 г.] Там дом в проулке весь в окошках; Он Пятницкой направо от. И гадость там на курьих ножках Живет и писем мне не шлет. А. С. Пушкин
Что с тобой?
Пиши. Скучаю без тебя.
Целую много,
дядя Володя.
Брик Л. Ю., О. М., 25 сентября 1917*
36 Л. Ю., О. М. БРИК [Москва, 25 сентября 1917 г.]
Дорогая Личика, дорогой Оська!
Целую вас в самом начале письма, а не в конце, как полагается: не терпится! Что у вас? Счастливые люди, побывавшие в этой сказочной стране, называемой «у вас», отделываются, мерзавцы, классической фразой: «Лиля как Лиля».
Вчера читал*. Был полный сбор, только, к сожалению, не денег, а хороших знакомых. Доклад можно было спокойно начать не с холодного «граждане», а с нежного «дорогие Абрам Васильевич, Эльза и Лева!»
Живу на Пресне*. Кормят и ходят на цыпочках.
Первое — хорошо, второе — хуже. Семейный гений. Чуточку Аверченко.
Удастся ли сфантазировать что-нибудь с поездкой в деревню, не знаю.
Детки, милые, напишите!
Целую.
Ваш полнеющий Володя.
25/IX. Всем! Всем! Всем!
Афишу б.* Как «Война и мир»?*
Маяковским А. А., Л. В., О. В., 30 октября — ноябрь 1917*
37 А. А., Л. В., О. В. МАЯКОВСКИМ [Петроград, 30 октября — начало ноября 1917 г.]
Дорогие мамочка, Людочка и Оличка!
Ужасно рад, что все вы целы и здоровы. Все остальное по сравнению с этим ерунда. Я уже писал вам (передавал письмо через знакомого). Теперь опять передаю через знакомого москвича; почте не очень сейчас доверяю.
Я здоров. У меня большая и хорошая новость: меня совершенно освободили от военной службы, так что я опять вольный человек. Месяца 2–3 пробуду в Петрограде. Буду работать и лечить зубы и нос. Потом заеду в Москву, а после думаю ехать на юг для окончательного ремонта.
Целую вас всех крепко.
Ваш Володя.
Пишите!
Брик Л. Ю., О. М., декабрь 1917*
38 Л. Ю., О. М. БРИК [Москва, середина декабря 1917 г.]
Дорогой, дорогой Лилик! Милый, милый Осик!
«Где ты, желанная, где, отзовися»*.
Вложив всю скорбь молодой души в эпиграф, перешел к фактам.
Москва, как говорится, представляет из себя сочный, налившийся плод(ы), который Додя, Каменский и я ревностно обрываем. Главное место обрывания — «Кафе поэтов»*.
Кафе пока очень милое и веселое учреждение. («Собака»* первых времен по веселью!) Народу битком. На полу опилки. На эстраде мы (теперь я — Додя и Вася до рожд<ества> уехали. Хужее.) Публику шлем к чертовой матери. Деньги делим в двенадцать часов ночи. Вот и все.
Футуризм в большом фаворе.
Выступлений масса. На рожд<естве> будет «Елка футур<истов>»*. Потом «Выбор трех триумфаторов поэзии»*. Веду разговор о чтении в Политехническом «Человека»*.
Всё заверте*.
Масса забавного, но, к сожалению, мимического ввиду бессловесности персонажей. Представьте себе, напр<имер>, Высоцкого, Маранца и Шатилова (банки-то ведь закрыты!), слушающих внимательнейше Додичкино «Он любил ужасно мух, у которых жирный зад»*.
Миллион новых людей. Толкуче и бездумно. Окруженный материнской заботливостью Левы, южный фонд безмятежно и тихо растет*. На юг еще трудно.
Как Лиличкина комната, АСИС*, Академия* и другие важнейшие вещи? Прочел в «Новой жизни» дышащее благородством Оськино письмо*. Хотел бы получить такое же.
Я живу: Москва, Петровка, Салтыковский пер., «Сан Ремо», к. № 2. В. В. Маяковский.
Буду часто выходить за околицу и, грустный, закрывая исхудавшею ладонью косые лучи заходящего солнца, глядеть вдаль, не появится ли в клубах пыли знакомая фигура почтальона. Не доводите меня до этого!
Целую Лилиньку.
Целую Оську.
Ваш Володя.
Пасе и Шуре мои овации.
Брик Л. Ю., О. М., январь 1918*
39 Л. Ю., О. М. БРИК [Москва, середина января 1918 г.]
Дорогой, дорогой, дорогой Лилик. Милый, милый, милый Осюха.
До 7-го я вас ждал (умница, еще на вокзал не ходил). Значит, не будете. Лева получил от вас грустное. Что с вами, милые? Пишите, пожалуйста! А то я тоже человек.
У меня по-старому. Живу как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо. Кафе омерзело мне. Мелкий клоповничек. Эренбург и Вера Инбер слегка еще походят на поэтов, но и об их деятельности правильно заметил Кайранский:
Дико воет Эренбург,
Одобряет Инбер дичь его.
Я развыступался. Была «Елка футуристов» в Политехническом. Народищу было, как на советской демонстрации. К началу вечера выяснилось, что из 4-х объявленных на афише не будет Бурлюка, Каменского, а Гольцшмит отказывается. Вертел ручку сам. Жутко вспомнить. Читал в цирке*. Странно. Освистали Хенкина с его анекдотами, а меня слушали, и как! В конце января читаю в Политехническом «Человека»*.
Бойко торгую книгами. «Облако в штанах» — 10 р., «Флейта» — 5 р. Пущенная с аукциона «Война и мир» — 140 р. Принимая в соображение цены на вино, за гостиницу не хватает.
Все женщины меня любят. Все мужчины меня уважают. Все женщины липкие и скушные. Все мужчины прохвосты. Лева, конечно, не мужчина и не женщина.
На Юг-г-г-г-г!
Пишите!
Как Личикино колено?
Целую всех вас сто раз.
Ваш Володя.
Рвусь издать «Человека» и Облачко дополненное*. Кажется, выйдет. Письмо ваше получил 4 января.
Брик Л. Ю., до 15 марта 1918*
40 Л. Ю. БРИК [Москва, до 15 марта 1918 г.]
Дорогой, любимый, зверски милый Лилик!
Отныне меня никто не сможет упрекнуть в том, что я мало читаю, — я все время читаю твое письмо.
Не знаю, буду ли я от этого образованный, но веселый я уже.
Если рассматривать меня как твоего щененка, то скажу тебе прямо — я тебе не завидую, щененок у тебя неважный: ребро наружу, шерсть, разумеется, клочьями, а около красного глаза, специально, чтоб смахивать слезу, длинное облезшее ухо.
Естествоиспытатели утверждают, что щененки всегда становятся такими, если их отдавать в чужие нелюбящие руки.
Не бываю нигде.
От женщин отсаживаюсь стула на три, на четыре — не надышали б чего вредного.
Спасаюсь изданием. С девяти в типографии. Сейчас издаем «Газету футуристов»*.
Спасибо за книжечку*. Кстати: я скомбинировался с Додей относительно пейзажа*, взятого тобой, так что я его тебе дарю.
Сразу в книжечку твою написал два стихотвор<ения>. Большое пришлю в газете (которое тебе нравилось) — «Наш марш», а вот маленькое:
Город зимнее снял.
Снега распустили слюнки.
глупа и болтлива как юнкер.
В. Маяковский.
Это, конечно, разбег.
Больше всего на свете хочется к тебе. Если уедешь куда, не видясь со мной, будешь плохая.
Пиши, детанька.
Целую тебя, милый, добрый, хороший.
Твой Володя.
В этом больше никого не целую и никому не кланяюсь — это из цикла «тебе, Лиля». Как рад был поставить на «Человеке» «тебе, Лиля»*!
Брик Л. Ю., март 1918*
41 Л. Ю. БРИК [Москва, конец марта 1918 г.]
Дорогой и необыкновенный Лиленок!
Не болей ты, христа ради! Если Оська не будет смотреть за тобой и развозить твои легкие (на этом месте пришлось остановиться и лезть к тебе в письмо, чтоб узнать, как пишется: я хотел «лехкия») куда следует, то я привезу к вам в квартиру хвойный лес и буду устраивать в оськином кабинете море по собственному моему усмотрению. Если же твой градусник будет лазить дальше, чем тридцать шесть градусов, то я ему обломаю все лапы.
Впрочем, фантазии о приезде к тебе объясняются моей общей мечтательностью. Если дела мои, нервы и здоровье будут идти так же, то твой щененок свалится под забором животом вверх и, слабо подрыгав ножками, отдаст богу свою незлобивую душу.
Если же случится чудо, то недели через две буду у тебя!
Картину кинемо кончаю*. Еду сейчас примерять в павильоне фрейлиховские штаны*. В последнем акте я денди.
Стихов не пишу, хотя и хочется очень написать что-нибудь прочувствованное про лошадь*.
На лето хотелось бы сняться с тобой в кино*. Сделал бы для тебя сценарий.
Этот план я разовью по приезде. Почему-то уверен в твоем согласии. Не болей. Пиши. Люблю тебя, солнышко мое милое и теплое.
Целую Оську.
Обнимаю тебя до хруста костей.
Твой Володя.
P. S. (Красиво, а?) Прости, что пишу на такой изысканной бумаге. Она из «Питореска»*, а им без изысканности нельзя никак.
Хорошо еще, что у них в уборной кубизма не развели, а то б намучился.
Маяковской О. В., 15 июля 1918*
42 О. В. МАЯКОВСКОЙ [Левашово, 15 июля 1918 г.]
Милая и дорогая Оличка!
Дуешься ты зря. Дело в следующем. Я живу не в Питере, а в деревне, за 50 верст. Когда я получил твое первое письмо, я потелефонил бриковской прислуге, чтоб она немедленно отослала тебе деньги, зная, что это к спеху, а значит, и не мог сам написать ничего на переводе при всем своем желании. При первой же оказии хотел послать вам письмо, но теперь от нас в город никто не ездит, не езжу и я, потому что в Питере холера страшная. Сегодня случайно получил твое письмо (приехали ко мне на именины) и отвечаю сейчас же. Из всего из этого можно умозаключить, что свинья ты, а не я, потому что злишься ты.
Поздравляю тебя, киса, с рождением и ангелом. Желаю вам пожить на даче и отдохнуть.
Я живу хорошо.
Пишите про себя.
Страшно целую мамочку, Людочку и тебя.
Ваш Володя.
15 июля 1918 г. Левашово.
Пишите на прежний адрес Брикам. Сюда письма совсем не доходят.
Меня до того тут опаивают молоком (стаканов шесть ежедневно), что если у меня вырастет вымя, скажи маме, чтоб не удивлялась.
Центральной комиссии по устройству Октябрьских торжеств, 10–12 октября 1918*
43 ЦЕНТРАЛЬНОЙ КОМИССИИ ПО УСТРОЙСТВУ ОКТЯБРЬСКИХ ТОРЖЕСТВ [Москва, 10–12 октября 1918 г.]
Центральной комиссии по устройству Октябрьских торжеств
Краткое изложение моей «Мистерии-буфф» и мотивов, требующих ее постановки в дни Октябрьских торжеств.
