око.

Каждый рабочий с ним знаком,

называется око это —

завком.

Во всякой беде,

во всякой невязке

в завком направляйте шаг пролетарский.

(ст. 156)

Всё запомни, —

учит Пров, —

вали работать

и будь здоров! —

Запылал Фадей,

как червонный туз,

записался на биржу

и в профсоюз.

Входит Фадей на заводский двор,

идет

заключать

трудовой договор.

Фадей плечами подпер косяк.

Хозяин жмется и так и сяк.

Хозяйские глазки в стороны лезут, —

чтоб такое с Фадея урезать?

Смеется Фадей:

— Не те времена!

Брось, хозяин, мозги уминать,

верти не верти,

(ст. 27)

крутись, как хочешь,

а через кодекс не перескочишь.

Как ни въедлив хозяйский нрав,

не ужмет

хозяин

рабочих прав. —

Говорит хозяин:

— Прямо противно:

договор трудовой,

да договор коллективный… —

(ст. 28)

Фадей смеется, сощуря глаз:

— Буржуям противно,

а нам как раз!

Нынче

с рабочих

не вымотать лишки —

записано всё в расчетной книжке,

не отменишь условий,

хоть плачь да вой,

расчетная книжка —

(ст. 29)

свидетель живой. —

— Ну, Фадей,

теперь на завод! —

Пров лукаво Фадея зовет.

Вошел Фадей,

растопырил глазища —

куда девалась былая грязища?

Вонь, да пыль, да копоть где?

Всё подмел

закон о труде.

(ст. 138)

Клохчут машины, будто наседки,

для безопасности

скованы в сетки.

Тут и нарочно

рукой

в привод

даже разиня не попадет.

Раньше завод —

не завод, а геенна.

Теперь

по геенне

прошла гигиена.

Прежде машины кропились кровью,

теперь —

берегут трудовое здоровье.

Крепки устои рабочих прав,

хозяйская жадность

раздавлена в пласт.

Прежде,

знай, налетал на штраф,

теперь не штрафнут,

закон не даст.

Раньше выгнать,

что снять картуз.

Лицом не потрафил —

готов расчет.

А теперь

пообструган хозяйский вкус.

Попробуй погнать,

попадешь на сучок.

(ст. 43)

Теперь увольнять

много круче

и только

в следующих случаях:

во-первых,

если закроют завод,

или на месяц работа замрет,

или

если к труду не годны́, —

в этих случаях —

(ст. 47)

требуй выходных.

А если

работник

не нужен в деле,

предупредят его

за две недели.

И пусть хозяин

орет и бесится,

а должен заплатить

за полмесяца.

(ст. 88–89)

Конечно, гонят тех,

кто зря

вместо работы

копает в ноздрях.

Да и то не уволят их,

пока

не обсудит дело

РКК.

Но если

за дело под суд попал,

или, скажем,

дня на три без спросу пропал,

иль в месяц ден шесть прогулял гуртом,

тогда

посидишь с голодным ртом.

— А ежели, скажем, я был нездоров? —

И на это

Фадею ответил Пров:

— Болен — болей!

Коль рабочий болен,

2 месяца не будет уволен.

А у бабы

болезнь и роды

могут тянуться до полгода.

Если ж хозяин,

разгильдяй и мошенник,

в срок тебе не выплатил денег,

если хозяин

с тобою груб,

в ругани кажет свой волчий зуб,

перестал о твоем здоровье радеть

и нарушил

кодекс законов о труде, —

то тебе по закону

даны права

до срока

свои обязательства рвать.

Выполняй лишь

четко и хватко

правила

(ст. 48)

внутреннего распорядка.

А в остальном —

твое слово такое:

— Оставьте, хозяин, меня в покое!

Из правил

лишь те обязательны мне,

что на видном месте

висят на стене.

А если они

лишь в хозяйском мозгу,

(ст. 50)

я этих правил

знать не могу!

Раньше

душил вопрос проклятый —

это

размер заработной платы.

За грош

всю силу рабочую вынь ему,

за грош

на хозяина шею гни.

Теперь

по закону

означен минимум,

ниже которого —

ни, ни, ни!

Мало того:

тогда за получкой

ходи, отработав день труда,

нынче

с этой хозяйской штучкой

(ст. 59)

покончено навсегда.

Теперь

производи расчет,

пока рабочий день течет.

А чтобы рабочим

меньше заботы —

деньги плати на месте работы.

Раньше с отпуском

одна тоска.

Без копья в кармане иди в отпуска.

(ст. 67)

Теперь

пришел другой черед,

за отпуск деньги — давай вперед.

Встарь

у рабочего власти нет.

Власть — хозяйский кулак да разбой.

А теперь

изберут тебя в совет —

место и заработок

за тобой.

(ст. 69)

Спокоен и ты,

и жена,

и дети.

Можешь вовсю работать в совете.

А вышел срок,

истек мандат —

на прежнее место вертай назад.

Кодекс на этом стоит непреклонно!

Дивится Фадей,

застыл, как пень.

— Раньше

не до рабочих закону —

трудись

на хозяев

и ночь

и день.

Теперь

пять радостных слов:

для рабочих норма

8 часов.

В целом мире этого нет, —

да из них еще

полчаса на обед.

А если

работница

младенца кормит,

еще додадут по законной норме.

Всем рабочим мира пример

показывает кодекс СССР.

8 часов!

(ст. 98)

(ст. 134)

Выполняйте точно!

К ним не подвесишь работ сверхурочных.

Разве что очень нужда велика,

да и то с разрешенья РКК.

Где ты

раньше

на наших заводах

знавал для рабочего долгий отдых?

С завода

в постель,

(ст. 103)

(ст. 104)

с недосыпа —

к труду.

Так

сплошняком

и тянул нуду.

Раньше

насквозь неделю потели,

некогда

даже

волос причесать.

А теперь

рабочему

раз в неделю

отдых сплошной 42 часа!

Хочешь — на лекцию,

хочешь — в кино,

хочешь —

дома сиди с женой.

Раньше

праздники всем святым,

(ст. 109)

чтоб легче

попам

тянуть оброк,

на клиросный вой,

на кадильный дым

рабочих сбирать за церковный порог.

Теперь

святым не место у нас.

Наша вера —

рабочий класс.

То-то косятся лабазники

на красные праздники.

Наш праздник —

новый год.

Солнце,

на лето ведет поворот.

Наш праздник —

9-е января,

рабочие впервые разглядели царя.

12-е марта —

(ст. 111)

престольник веселый,

мы царя

поперли с престола.

18-е марта —

старый, но юный

день рождения Парижской коммуны.

Первое мая —

рабочий май,

рабочих на всей земле подымай!

7-е ноября —

трубы не коптят,

пролетарии празднуют Красный Октябрь.

Раньше

об отпуске —

год говори!

Особенно,

если хозяин скуп.

Хоть год работай,

хоть два,

хоть три,

а не бывать тебе в отпуску.

Бросили воду в ступе толочь.

В кодексе сказано, —

молвил Пров, —

пять с половиной месяцев прочь —

и двухнедельный отпуск готов.

А если

работа на вредном деле,

еще добавляются две недели.

Раньше —

(ст. 114)

(ст. 115)

пройти цеховую науку —

парень терпел многолетнюю муку.

Где раньше

мальчонку маял мастер

проклятой учебою, злюч и колюч,

теперь

рабочей стране на счастье

вырос советский фабзаву́ч.

Собирает он

в уютные стены

(ст. 121)

молодых гвардейцев для будущей смены.

А у хозяина

морда моржа —

по закону ему фабзавуч содержать.

Тяжелой работой сводили в могилу,

особенно

женщин или ребят.

Теперь

берегут рабочую силу,

законы хозяев весьма теребят.

Старый порядок прошел бесследно.

В работе ночной,

подземной

и вредной

законом

наложен строжайший запрет

на баб и ребят до восемнадцати лет.

Баба на сносях —

хозяину что?

А под машиной рожать

(ст. 129)

не годится.

Кодекс сказал хозяину:

— Стоп!

Бабе

спокойно дай разродиться.

Четырехмесячный отпуск готовь,

по восемь недель

до и после родов.

— Лишь чистотой рабочий здоров, —

гордо

(ст. 132)

Фадею

заметил Пров. —

Кодекс

и здесь стоит на посту

и по заводу блюдет чистоту.

Раньше

работа ли,

нет ли работ, —

полным ходом бежит привод.

(ст. 138–139)

Теперь

в перерыве

не случится беда,

нынче,

в обед, молчат привода.

Раньше

на грязной работе,

как зверь,

треплешь свою одежонку.

Теперь —

свою

(ст. 140)

на заводе

не стану трепать я —

подавай завод —

спецодежду-платье.

Кодекс влезает и в щелочки быта.

Им

ни больница,

ни клуб не забыты.

Лампы ли в темных проходах погасли,

грязно ли в бане,

(ст. 141)

в квартире

и в яслях —

всё заприметит,

везде и всегда

око закона —

инспектор труда.

Если с хозяином начаты споры,

суд под рукой

правый и скорый,

это

(ст. 148)

рабочей власти рука —

защита рабочего —

РКК.

Недоволен решеньем —

решенье не камень,

есть пересуд примирительных камер.

(ст. 168–172)

Там не прошло,

не копай в носу,

неси протест в третейский суд.

А если хозяин начнет уголовщину,

например,

фабзавкому работать не даст,

для таких молодцов порядок упро́щенный

завела рабоче-крестьянская власть.

Народного суда трудовая сессия

рассмотрит хозяйские мракобесия.

Суд укротит хозяйский нрав:

хозяину за провинность такую —

год отсидки,

либо

тысячный штраф.

А то и всё добро конфискует.

А последнее завоевание —

социальное страхование.

Раньше

смерть или безработица —

о рабочем

никто не позаботится.

Либо станешь

громилой и вором.

(ст. 175)

Либо

собакой умрешь под забором.

А теперь

по кодексу

дан наказ:

— кипи работа страховых касс!

Взносы с хозяев

берутся строго.

Эти взносы —

рабочим подмога.

Если

тебя

постигла болезнь,

вмиг

за пособием

в кассу лезь.

Касса

тебе

даст и врача,

и денег,

чтобы лечёбу начать.

Руку отшибло,

стал инвалид

закон

пособие дать велит.

Сел без работы,

не гляди исподлобья —

в кассу иди,

получай пособие.

Кормильца ль схоронят

(ст. 176)

в семействе рабочем,

касса

и тут сумеет помочь им. —

— Ишь ты, —

на это ответил Фадей, —

кодекс твой,

ей-ей, чудодей.

Спасибо тебе,

и будь здоров.

Всё объяснил, товарищ Пров.

Самому бы мне

нигде,

никогда

не узнать про эти законы труда. —

Молвит Пров:

— Погоди, парнишка! —

Порылся за пазухой, вынул книжку.

— Вот он!

Весь!

Совсем не длинен.

От корки до корки —

час прочесть.

А при нем закон

и надпись:

Калинин. —

Фадей, улыбаясь, ответил:

— Есть! —

С тех пор

у всех Фадеев водятся

эти книжки рабочего кодекса.

Силком не вырвешь,

разве пальцы отвалятся.

Такого кодекса

нет нигде.

Живут Фадеи

и не нахвалятся

на советский кодекс

законов о труде.

[1923]

Ткачи и пряхи!.. Пора нам перестать верить заграничным баранам!*

«Три девицы под окном пряли поздно вечерком».

(Сказка А. С. Пушкина «О царе Салтане, его сыне Гвидоне и царевне Лебеди»).

I

Так — недаром прозвучало

сказки старое начало,

про забытый

древний быт

эта сказка говорит…

Те девицы — перестарки,

хоть и были пролетарки,

несознательностью их

полон сказки легкий стих.

Ну о чем они мечтали?

Ну про что они болтали,

сидя

ночью

до поздна

у раскрытого окна?

Речи их подслушал Пушкин:

щебетали те подружки —

как бы,

сбыв работу с плеч,

спать с царем скорей залечь!

Первой —

радость только в кухне,

а у третьей

брюхо пухни

бесперечь хоть каждый год.

(Сказка старая не врет.)

Пред подобным разговорцем

волокно вставало ворсом,

от лучины едкий дым

тмил глаза и разум им.

И — единственно вторая,

даль в окошко озирая,

молвит:

— Я б на всех одна

наткала бы полотна. —

Эта девушка мудрее —

знать, над ней тогда уж реял,

не касаясь старших двух,

пролетарской воли дух!

За кустарной сидя прялкой,

настоящей пролетаркой

становилася она,

хоть семья была темна.

И Салтану

и Гвидону

набок сбили мы корону…

До конца ж их покачнем —

сказку новую начнем.

Эта сказка всем знакома:

не сидят ткачихи дома,

а идут,

закрыв окно,

на работу

в Моссукно.

Им

спорей

работать вместе

за станком в суконном тресте,

заключив

с недавних пор

коллективный договор.

Старины рассыпься иней

хрупким снегом-серебром!

Не царицу героиней,

а ткачиху мы берем!

От ткачихи

этой самой

род ткачей идет упрямый;

вишь у ней какая прыть:

тканью

весь бы мир покрыть.

И она его покроет,

лишь сырья запас утроит…

Думает —

ночей не спит:

как бы

нам

повысить сбыт!

Под ее заботным взглядом

двадцать дочек стали рядом,

не для игр,

а для работ

завивая хоровод.

Не бывало это в сказках:

двадцать фабрик слилось ткацких,

собралось

Москвы окрест,

сорганизовавши трест.

Этот трест

не знает страха,

так как

та

седая пряха

в нем осталась навсегда

Героинею Труда.

Спросишь: «Это кто ж такая?»

В ткацких много их мелькает,

в пряхах —

целые рои

этих самых героинь.

Посмотри —

стоит у кросен

пряха. Пряхин голос грозен.

Клеймит Керзона хитрого

простая пряха Викторова.

(Керзоны! Не противно ль вам

от гнева беспартийного?)

И Калинина жена —

в ту ж работу впряжена,

тоже бьет разруху в прах

посреди таких же прях.

Не вглядевшись в дело ткачеств,

не опишешь пряхи качеств —

в тысячах рабочих лиц

отразился сказки смысл.

II

А теперь,

без переносу,

обратимся

к мериносу…

Мериносовая шерсть

туго

лезет

к нам

лет шесть!

Тот баран

пред нашим братом

стал давно аристократом,

и его —

из-за блокад

не осталось ни клока!

Без него ж в суконном деле

не прожить

одной недели.

Приуныл суконный трест.

Просто —

ставь на дело крест.

Снится раз ткачихе старой,

что бесчисленной отарой

тонкорунные стада

направляются сюда.

Впереди

баран вприпрыжку

сам бежит

ложиться в стрижку.

И немедля

у станка —

шерсть, как облако, тонка.

Повернулась пряха на́ бок

сжать барана в пальцах слабых,

только он

оскалил пасть

да и ну

ногами прясть.

Отбежав, проблеял веско:

«Без меня — какая ж смеска*?!

Все высокие сорта

уплывают изо рта!

Мы решили так:

пора нам,

заграничным всем баранам,

переждать годок, другой —

к вам

в Россию

ни ногой!

Ах, почтенная подружка,

злит меня фабком Петрушкин;

чтоб мою умерить месть,

дайте мне фабкома съесть!»

Пряха сон с лица согнала,

головою покачала

и подумала:

— Ведь впрямь

дело он испортит нам;

на одном,

на грубом сорте,

нам машины только портить:

сберегать пора всерьез

пуще золота сырье! —

Всех смутила сном ткачиха:

«Без расчету нам, мол, лихо!

Принимайся ж, млад и стар,

сам учитывать угар*!»

Глядь —

с тех пор

и вправду в тресте

стал расчет на первом месте.

И великая беда

пронеслася без следа.

III

Клонит пряхе сон ресницы

и — опять баран ей снится:

хитро кручены рога,

морда глупая строга.

Только стал теперь он франтом —

нэпачом и спекулянтом:

ловко сшит по моде фрак,

на ботинках блещет лак.

Он идет к ней шагом скорым,

хочет в бок боднуть пробором,

блеет:

«Будешь ты, карга,

мериноса в гнев ввергать?!

Всё равно вас доконаю,

слабость вашу твердо знаю:

ведь на каждом

на шагу

вас преследует прогул!

Тот запьет,

а тот закурит,

тот в окно глаза прищурит.

Смотришь —

каждый полчаса

языки —

не шерсть — чесал!

Если б так ходили, тычась,

все двенадцать ваши тысяч —

в день ушло бы,

мне видней, —

тысяча рабочих дней.

Со статистикой не спорьте,

дело здесь совсем не в черте!

Я ж

нисколько не боюсь

ваших жалоб в профсоюз!»

Пряха встала ранним-рано

и расчет того барана,

что глумился по ночам,

рассказала всем ткачам.

Стонут фабрики от гула:

ни отлучек,

ни прогула,

все мгновенья на счету, —

производство же в цвету.

Шаг там звонкий слышен чей-то?

Это наша комячейка;

аккуратности мерило

секретарь ее Кириллов!

Без заморских компаньонов

сберегут они тканьё нам:

коли что не так течет —

кличь

правленье на отчет.

Глядь —

товар, как из Парижа,

а расценка — даже ниже!

IV

Только этот сон забылся —

пряхе

в третий раз приснился,

ставши толстым, как гора,

мериносовый баран.

Так пристав к ней, хуже клея,

он

теперь

иначе блеял.

Кинув кроткий взгляд окрест,

он жалел суконный трест:

«Ах-ах-ах, какая жалость,

хвост и сердце задрожало!

То ли дело было встарь!

Весь погибнул инвентарь!

Все машины в беспорядке,

на стальных частях заплатки,

ворсовальных шишек нет,

паутина на стене!

А жилища для рабочих!

Где ж уютный уголочек?

Где рояль?

И где диван?

Даже