Скачать:PDFTXT
Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Том 9. Стихотворения 1928

папа,

в меру

средств и способностей,

в служебное время

лезет на жилицу.

Тут где ж

невинность вынести?

И сын,

в семейке оной,

страдая от невинности,

ходит возбужденный.

Ему

от страсти жарко,

он скоро

в сажень вытянется…

А тут уже —

кухарка,

народа представительница.

Но жить

долго

нельзя без идеолога.

Комсомолец

в этой роли

агитнуть ужасно рад:

что любой из граждан

волен

жить с гражданками подряд.

Сердце не камень:

кухарка

в ту же ночку

обеими ногами

лезет

на сыночка.

Но только лишь

мальчишеских уст

коснулись

кухаркины уста

в комнату

входит

один хлюст

в сопровождении

другого хлюста.

Такому

надо много ли:

монокль в морщине,

и дылда

в монокле

лезет к мужчине.

Целует

у мальчика

десять пальчиков.

Пока

и днем и ночью

вот это длится,

не отстают

и прочие

действующие лица.

Я сбежал

от сих насилий,

но

вполне уверен в этом,

что в дальнейшем

кот Василий

будет жить

с велосипедом.

Под потолком

притаилась галерка,

места у нее

высоки́…

Я обернулся,

впиваясь зорко:

— Товарищи,

где свистки?!

Пускай

партер

рукоплещет —

«Браво!» —

но мы, —

где пошлость,

везде, —

должны,

а не только имеем право

негодовать

и свистеть.

[1928]

Две культуры*

Пошел я в гости

(в те года),

не вспомню имя-отчества,

но собиралось

у мадам

культурнейшее общество.

Еда

и поэтам —

вещь нужная.

И я

поэтому

сижу

и ужинаю.

Гляжу,

культурой поражен,

умильно губки сжав.

Никто

не режет

рыб ножом,

никто

не ест с ножа.

Поевши,

душу веселя,

они

одной ногой

разделывали

вензеля,

увлечены тангой.

Потом

внимали с мужеством,

упившись

разных зелий,

романсы

(для замужества!)

двух мадмуазелей.

А после

пучили живот

утробным

низким ржаньем,

слушая,

кто с кем живет

и у кого

на содержании.

Графине

граф

дает манто,

сияет

снег манжет…

Чего еще?

Сплошной бонтон*.

Сплошное бламанже*.

Гостям вослед

ушли когда

два

заспанных лакея,

вызывается

к мадам

кухарка Пелагея.

«Пелагея,

что такое?

где еще кусок

жаркое?!»

Мадам,

как горилла,

орет,

от гнева розовая:

«Снова

суп переварила,

некультурное рыло,

дура стоеросовая!»

Так,

отдавая дань годам,

поматерив на кухне,

живет

культурная мадам

и с жиру

мордой пухнет.

В Париже

теперь

мадам и родня,

а новый

советский быт

ведет

работницу

к новым дням

от примусов

и от плит.

Культура

у нас —

не роман да балы,

не те

танцевальные пары.

Мы будем

варить

и мыть полы,

но только

совсем не для барынь.

Работа

не знает

ни баб, ни мужчин,

ни белый труд

и не черный.

Ткачихе с ткачом

одинаковый чин

на фабрике

раскрепощенной.

Вглубь, революция!

Нашей стране

другую

дорогу

давая,

расти

голова

другая

на ней,

осмысленная

и трудовая.

Культура

новая,

здравствуй!

Смотри

и Москва и Харьков —

в Советах

правят государством

крестьянка

и кухарка*.

[1928]

Кино и вино*

Сказал

философ из Совкино:

«Родные сестры —

кино и вино.

Хотя

иным

приятней вино,

но в случае

в том и в ином —

я должен

иметь

доход от кино

не меньше

торговца вином».

Не знаю,

кто и что виной

(история эта —

длинна),

но фильмы

уже

догоняют вино

и даже

вреднее вина.

И скоро

будет всякого

от них

тошнить одинаково.

[1928]

Детский театр из собственной квартирки — вышибают товарищи сатирики*

Было

У «Театра

сатиры»

не было квартиры.

Сатириков этих —

приютили дети.

Приходили тёти,

толще —

не найдете.

Приходили дяди

смеха ради.

Дяди

разных лет

покупали билет

смотреть

на сцену

за хорошую цену.

Пирожное жрут,

смотрят,

ржут.

Есть

В «Театре сатиры»

дяди —

задиры.

Дяди

те

прогнали детей —

вышибли

сатирики

детей из квартирки.

«Марш

с малышами

в подвал с мышами.

Будет

немало

вам

и подвала».

Будет

Граждане —

тише.

Помягше манеры.

Нет детишек,

есть

пионеры.

Чего нам бояться

этого паяца?!

Пусть

чуть свет

гремит война:

«Даешь,

Моссовет,

театр

нам!»

[1928]

Парижская коммуна*

Храните

память

бережней.

Слушай

истории топот.

Учитывай

в днях теперешних

прошедших

восстаний

опыт.

Через два

коротких месяца,

почуяв —

Коммуна свалится! —

волком,

который бесится, —

бросились

на Коммуну

версальцы*.

Пощады

восставшим рабочим —

нет.

Падают

сраженными.

Их тридцать тысяч —

пулей

к стене

пришито

с детьми и женами.

Напрасно

буржуева ставленника

молить,

протянув ладони:

тридцать тысяч

кандальников

звенит

по каторгам Каледонии.

Пускай

аппетит у пушек

велик

насытились

до отвала.

А сорок тысяч

в плевках

повели

томить

в тюремных подвалах.

Погибла Коммуна.

Легла,

не сумев,

одной

громадой

бушуя,

полков дисциплиной

выкрепить гнев

разбить

дворян и буржуев.

И вот

выползает

дворянстволиса,

пошло,

осмотревшись,

праздновать.

И сам

Галифе*

припустился плясать

на клочьях

знамени красного.

На нас

эксплуататоры

смотрят дрожа,

и многим бы

очень хотелось,

чтоб мы,

кулак диктатуры разжав,

расплылись —

в мягкотелость.

Но мы

себя

провести не дадим.

Верны

большевистскому знамени,

мы

помним

версальских

выстрелов дым

и кровью

залитые камни.

Густятся

военные тучи,

кружат

Чемберлены-во́роны,

но зрячих

история учит —

шаги

у нее

повторны.

Будет

война

кануном —

за войнами

явится близкая,

вторая

Парижская коммуна

и лондонская,

и римская,

и берлинская.

[1928]

Фабрика мертвых душ*

Тов. Бухов. — Работал по погрузке угля. Дали распространять военную литературу, не понравилось. — Бросил.

Тов. Дрофман. — Был сборщиком членских взносов. Перешел работать на паровоз — работу не мог выполнять. Работал бы сейчас по радио.

Тов. Юхович. — Удовлетворяюсь тем, что купил гитару и играю дома.

Из речей комсомольцев на проведенных собраниях «мертвых душ» транспортной и доменной ячеек. Днепропетровск.

Дело важное творя,

блещет

ум секретаря.

«Ко мне,

товарищи-друзья!

Пошлю,

работой нагрузя.

Ванька здесь,

а Манька —

там!

Вся ячейка по местам».

Чисто,

тихо,

скоро,

мило…

Аж нагрузок не хватило!!!

От удовольствия горя,

блестят

глаза

секретаря.

В бюро

провел

докладов ряд.

Райком

надул при случае.

«Моя

ячейка

лучшая».

Райком с бюро

и горд

и рад —

одно благополучие!

Иван Петров

ушами хвор,

мычанье

путал с музыкой,

а на него

фабричный хор

навьючили нагрузкой.

По сердцу

Маше

«друг детей»,

ей —

детям

петь о гусельках,

а по нагрузке

вышло

ей —

бороться

против сусликов.

Попов —

силач.

Испустит чих —

держусь на месте еле я.

(Ведет

нагрузку

у ткачих

по части рукоделия.)

Ося Фиш —

глиста наружно,

тощи

мускулов начатки.

Что

на тощего

нагружено?

Он —

инструктор спортплощадки.

Груза

много

на верблюде

по пустыням

возят люди.

И животное блюдя,

зря

не мучат верблюдья.

Не заставите

верблюда

подавать

в нарпите

блюда.

Что во вред

горбам верблюдьим,

то

и мы

таскать не будем.

И народ,

как верблюды́,

разбежался

кто куды.

Заплативши

членский взнос,

не показывают

нос.

Где же

«мертвые души»

околачивают груши?

Колбаси́на чайная,

водка

и арии.

Парень

отчаянно

играет на гитаре.

От водки

льет

четыре пота,

а пенье

катится само:

«Про-о-ща-а-й,

активная работа,

про-оща-ай,

любимый комсомо-о-л!»

[1928]

Нагрузка по макушку*

Комсомолец

Петр Кукушкин

прет

в работе

на рожон, —

он от пяток

до макушки

в сто нагрузок нагружен.

Пообедав,

бодрой рысью

Петя

мчит

на культкомиссию.

После

Петю видели

у радиолюбителей.

Не прошел

мимо

и Осоавиахима.

С химии

в один прыжок

прыгнул

в шахматный кружок.

Играть с Кукушкиным —

нельзя:

он

путал

пешку и ферзя. —

(Малюсенький затор!)

Но… Петя

знал,

врагов разя,

теорию зато.

Этот Петя

может

вскачь

критикнуть

всемирный матч.

— «Я считаю*:

оба плохи —

Капабланка и Алехин,

оба-два,

в игре юля,

охраняли короля.

Виден

в ходе

в этом вот

немарксистский подход.

Я

и часа не помешкаю —

монархизмы

ешьте пешкою!»

Заседания

и речи,

ходит утро,

ходит вечер,

от трудов —

едва дыша,

и торчат

в кармане френча

тридцать три карандаша.

Просидел

собраний двести.

Дни летят,

недели тают…

Аж мозоль

натер

на месте,

на котором заседают.

Мозг мутится,

пухнет парень,

тело

меньше головы,

беготней своей упарен,

сам

себя

считает парень

разужасно деловым.

Расписал

себя

на го̀д,

хоть вводи

в работу НОТ*!

Где вы, Гастев с Керженцевым?!.

С большинством —

проголоснет,

с большинством —

воздержится.

Год прошел.

Отчет недолог.

Обратились к Пете:

— Где ж

работы

смысл и толк

от нагрузок этих? —

Глаз

в презреньи

щурит Петь,

всех

окинул

глазом узким:

— Где ж

работать мне поспеть

при такой нагрузке? —

[1928]

Солнечный флаг*

Первое Мая.

Снега доконавши,

солнечный флаг подымай.

Вечно сияй

над республикой нашей,

Труд,

Мир,

Май.

Рдей над Европой!

И тюрьмы-коробки

майским

заревом

мой.

Пар из котлов!

Заглушайте топки!

Сталь,

стоп,

стой!

Сегодня

мы,

перед тем как драться,

в просторе улиц

и рощ

проверим

по счётам

шагов демонстраций

сил

тыщ

мощь.

В солнце

не плавится

память литая,

помнит,

чернее, чем грач:

шли

с палачом

по лачугам Китая

ночь,

корчь,

плач.

В жаре колоний

гнет оголеннее, —

кровью

плантации мажь.

В красных знаменах

вступайте, колонии,

к нам,

в наш

марш.

Лигою наций

бьются баклуши.

Внимание, ухо и глаз.

Слушай

антантовских

танков и пушек

гром,

визг,

лязг.

Враг

в открытую

зубья повыломил —

он

под земною корой.

Шахты расчисть

и с новыми силами*

в сто

сил

строй.

В общее зарево

слейтесь, мильоны

флагов,

сердец,

глаз!

Чтобы

никто

не отстал утомленный,

нас

нес

класс.

Время,

яму

буржуям

вырой, —

заступы

дней

подымай!

Время

зажечь

над республикой мира

Труд,

Мир,

Май!

[1928]

«Телевоксы»? Что такое?*

Инженером Уэнслеем построен человек-автомат, названный «Телевокс». В одном из отелей Нью-Йорка состоялся на днях бал, на котором прислуживали исключительно автоматы.

Из газет.

С новым бытом!

Ну и фокусы:

по нью-йоркским нарпитам

орудуют —

«Телевоксы».

Должен сознаться,

ошарашен весь я:

что это за нация?

или

что за профессия?

Янки увлекся.

Ну и мошенники! —

«Те-ле-воксы»

не люди

а машинки.

Ни губ,

ни глаз

и ни малейших

признаков личны́х.

У железных леших

одно

ухо

огромной величины.

В это

ухо

что хочешь бухай.

Каждый

может

наговориться до́сыта.

Зря

ученьем

себя не тираньте.

Очень просто

изъясняться

на их эсперанте*.

«До

ре

ми» —

это значит —

— «Посудой греми!

Икру!

Каравай!

Крой, накрывай».

Машина подходит

на паре ножек,

выкладывает вилку,

ложку

и ножик.

Чисто с машиной.

Это не люди!

На ложку

для блеску

плевать не будет.

«Фа

соль

ля,

соль

ля

си» —

то есть

«аппетиту для

гони рюмашку

и щи неси».

Кончил.

Благодарствую.

«Си

до» —

вытираю нос,

обмасленный от съедания.

«Си — до» —

это значит —

до

свиданья.

«Телевокс» подает перчатки —

«Прощай».

Прямо в ухо,

природам на́зло,

кладу

ему

пятачок на чай…

Простите —

на смазочное масло.

Обесславлен бог сам

этим «Телевоксом».

Брось,

«творец»,

свои чины;

люди

здесь сочинены:

в ноздри

вставив

штепселя,

ходят,

сердце веселя.

Экономия.

НОТ*.

Лафа с автоматом:

ни — толкнет,

ни — обложит матом.

«Телевокс»

развосторжил меня.

С детства

к этой идее влекся.

О, скольких

можно

упразднить,

заменя

добросовестным «Телевоксом».

Взять, например,

бокс, —

рожа

фонарями зацвела.

Пускай

«Телевокса»

дубасит «Телевокс» —

и зрелище,

и морда цела.

Слушатели спят.

Свернулись калачиком.

Доклады

годами

одинаково льются.

Пустить бы

«Телевокс»

таким докладчиком

и про аборт,

и о культурной революции.

Поставь «Телевоксы» —

и,

честное слово,

исчезнет

бюрократическая язва.

«Телевоксы»

будут

и согласовывать

и, если надо,

увязывать.

И

совершенно достаточно

одного «Телевокса» поджарого —

и мир

обеспечен

лирикой паточной

под Молчанова

и

под Жарова.

«Телевокс» — всемогущий.

Скажите —

им

кто не заменим?

Марш, внешторговцы,

в Нью-Йорк-Сити.

От радости

прыгай,

сердце-фокс.

Везите,

везите,

везите

изумительный «Телевокс»!

[1928]

Добудь второй!*

Рабочая

родина родин —

трудом

непокорным

гуди!

Мы здесь,

мы на страже,

и орден

привинчен

к мильонной груди.

Стой,

миллионный,

незыблемый мол —

краснознаменный

гранит-комсомол.

От первых боев

до последних

мы шли

без хлебов и без снов —

союз

восемнадцатилетних

рабоче-крестьянских сынов.

В бой, мильоны!

Белых —

в помол!

Краснознаменный,

гордись, комсомол!

Довольство

неважное зрелище.

Комсомольский характер

крут.

Комсомолец

это застрельщик

в борьбе

за чистку

и труд.

Чтоб веник

мильонный

старое смёл —

краснознаменный,

мети, комсомол!

Красным

отчаянным чертом

и в будущих

битвах

крой!

Зажгись

рабочим почетом!

На знамя

орден второй!

С массой

мильонной

сердце само —

краснознаменный,

вперед, комсомол!

[1928]

Бей белых и зеленых*

1

Жизньфонтан.

Открывайте и пейте-ка!

Забульбулькало в горлышке узком.

Обнимай

бутылки,

поэтика!

Вторьте

пробкам,

театр и музыка!

Заучена

песня

раньше азов, —

поют,

кутежами бало́ваны, —

как Аристотель*,

мудрец-филозо̀ф,

про́пил

свои

панталоны.

2

Душу

пуншем

и шуткой греючи

над омаром

с фарфоровых блюд,

ты спроси

Александр Сергеича:

— Что вы любите? —

«Я?

Люблю —

и блеск, и шум, и говор балов,

и в час пирушки холостой

шипенье пенистых бокалов

и пунша пламень голубой*».

Прекрасной

дамы

тень сквозная

мелькнет

в бутылочной длине, —

а пьяный

Блок

бубнит:

«Я знаю,

я знаю — истина в вине»*.

Пенится

бокал золоторунный…

Петербурговы буруны

черных

роз

намели пучки…

«И тотчас же в ответ что-то грянули струны,

исступленно запели смычки»*.

А Северянин

в эти

разливы струн

и флейтин

влез

прейскурантом вин:

«Как хорошо в буфете

пить крем-дэ-мандарин»*.

Сдавались

флейты

пастушеским дудкам;

колючками рифм,

как репей,

Сергей Есенин

пристал к проституткам:

«Пей, выдра, пей!»*

Куда пойдешь?!

И годы назад

Маяковский

мечтал и мяк,

сидел

в пролетавших ночах,

«глаза

уткнув

в желтоглазый коньяк»*.

А «Травиаты»

из театров,

из маленьких и больших,

расканареивались

по воздушной волне…

Пей

и подпевай,

безголос и фальшив:

«Налейте, налейте бокалы полней!»*

Пока

заморские

шипучие три́нкены*

лакали

дворяне,

тянул

народ,

забитый и закриканный,

бочки

разной дряни.

Попы поощряли:

«Терпите, братие,

пейте,

причащайтесь, как велит вседержитель.

На Руси

веселие пити,*

не можно

без водки

жити»*.

И под скрип телег,

и под луч луны

пили

и зиму и лето

Аж выводились

под Москвою

белые слоны

и змеи —

зеленого цвета.

3

Не нам

о богатых

песней казниться.

— Пейте,

господа!

Услужливо

греет

разная Ницца

наследство

ваших подагр.

Мы там,

где небо

взамен потолка,

с тобою,

нищь и голь.

Тебе

времена

в коммуну толкать, —

но встанет четверть

и вся недолга́,

и топит

борьбу

алкоголь.

4

Мылом-цифрами

смойте с водки

поэтический

грим

красотки.

Копытом

по книге

ступай, вино,

четверкой

своей

свиной.

5

В рабочий подвал,

вонючий

и нищий,

прохрюкало

пьяное

рыло свинищи:

«Не сетуй

на жизнь,

подвалом задушенную, —

построит

водка

жилплощадь воздушную.

Зачем

бороться тебе

из-за платы,

сивуха

разделает

в бархат заплаты.

Чего подыматься,

расправой грозя им, —

напьешься

и станешь

банкир и хозяин».

И вместо того,

чтоб к винтовке и бомбе, —

к бутылке

тянули

руки обе.

Панель

метет

бороденка-веник.

Вино

творец черепах.

И вдруг

черепаха

встает с четверенек,

бутылкой

громит

черепа́.

Рвет Ниагарой*, —

слюнявый,

матовый.

И режет

визг

тишину:

на пятерню

волосенки наматывая,

муж

ликбе́зит жену.

6

Посмотрите только —

дети алкоголика.

Будет

папа

крыть и рвать.

Прячься

за шка̀пы,

лезь под кровать.

Фонарей сияние.

Телом — клопики,

рты —

обезьяньи,

узкие лобики.

Олька

да Колька,

дети алкоголика.

7

Разлегся…

распластан рвотною лужею…

Ноздря

носорога сдует.

Теперь

какое он, к черту, оружие

лежит,

разряжён вхолостую.

Пожаром губ

ища глото́к,

храпит

на весь куток.

А с неба

убран

звезд лоток:

— Вставай,

пора

гудок! —

Выспись,

вытрезвись,

повремени.

Но ждет

завод,

раздымя́сь.

Как в мясорубку,

тащит

в ремни

кило

проспиртованных мяс.

А песня

хрипит,

под гармонь сложена́:

«Пей,

пропивай,

что пропьем, наживем»*.

Завод

и деньга́,

пиджак

и жена, —

словом

жизнь

пропита живьем.

Заглохший

завод

обступило репье,

загнали

в бутыль

казну и тряпье,

потоплено

донцем низом

А што,

товарищ,

если

пропьем,

как брюки,

и коммунизм?

8

Всосалась

в горлышко узкое

братва

Орехово-зуевская.

Нехватает

ни платья,

ни корма,

но пьянее

дыма —

Сормово.

От пионеров

до старцев

пьет,

выпивает Ярцево.

Царит бутыль

и орет уже:

— Гоните

жратву и жертвы! —

четырежды кроет

пьяный бюджет

нищие

наши

бюджеты.

Когда,

грамотеев

по школам творя,

надсаживаем

буквой

глотки,

встают

из-за каждого букваря

четыре бутылки водки.

Когда

четвертной

на починку мостов

не выудишь

из кошелька,

любой

с удовольствием

тратит сто,

чтоб, ноги ломая,

валялся пластом

у двери

пивной

и шинка.

9

Пьяному

водка

всего превыше.

«Поэма?

Какая такая?

Как же не пимши?!

Мы привыкши».

И стих

отбросил, икая.

Но ты —

комсомолец,

и волю твою

не смяла

болезнь, горька́.

Здоровье на знамя!

За юность воюй!

Петлей

врага

зааркань.

10

Чтоб коммунизм

не пропи́ли мы,

победу

пьянкой развея,

серой

змеею фильмы

задушим

зеленого змея.

Разыщем

животных —

и двинем на них!

И после

атак

и засад

загоним

белых

слонов и слоних

в решетчатый

зоосад.

[1928]

Кто он?*

Кто мчится,

кто скачет

такой молодой,

противник мыла

и в контрах с водой?*

Как будто

окорока ветчины,

небритые щеки

от грязи черны.

Разит —

и грязнее черных ворот

зубною щеткой

нетронутый рот.

Сродни

шевелюра

помойной яме,

бумажки

и стружки

промеж волосьями;

а в складках блузы

безвременный гроб

нашел

энергично раздавленный клоп.

Трехлетнего пота

журчащий родник

проклеил

и выгрязнил

весь воротник.

Кто мчится,

кто скачет

и брюки ло́вит,

держащиеся

на честном слове?

Сбежав

от повинностей

скушных и тяжких,

за скакуном

хвостятся подтяжки.

Кто мчится,

кто скачет

резво и яро

по мостовой

в обход тротуара?

Кто мчит

без разбора

сквозь слякоть и грязь,

дымя по дороге,

куря

и плюясь?

Кто мчится,

кто скачет

виденьем крылатым,

трамбуя

встречных

увесистым матом?

Кто мчится,

и едет,

и гонит,

и скачет?

Ответ

апельсина

яснее и кратче,

ответ

положу

как на блюдце я:

то мчится

наш товарищ докладчик

на диспут:

«Культурная революция».

[1928]

Электричество — вид энергии*

Культура велит,

— бери на учет

частных

чувств

базар!

Пускай

Курой

на турбины течет

и жадность,

и страсть,

и азарт!

[1928]

Красные арапы*

Лицо

белее,

чем призрак в белье,

с противным

скривленным ртиной,

а в заднем кармане

всякий билет,

союзный

или —

партийный.

Ответственный банк,

игра

«Буль»*.

Красное

советское Монако*.

Под лампой,

сморщинив кожу на лбу,

склонилась

толпа маниаков.

Носится

шарик,

счастье шаря,

тыркается

об номера,

и люди

едят

глазами

шарик,

чтоб радоваться

и обмирать.

Последний

рубль

отрыли в тряпье.

Поставили,

смотрят серо́.

Под лампой

сверкнул

маникюр крупье.

Крупье заревел:

«Зер-р-ро!»

«Зеро» —

по-арапски,

по-русски —

«нуль».

Вздохнули неврастеники.

Лопата

крупье

во всю длину

в казну

заграбастала деньги.

Ты можешь

владеть

и другим, и собою,

и волю

стреножить,

можно

заставить

труса

ринуться в бой;

улыбку

послав

побледневшей губой,

он ляжет,

смертью уложенный.

Мы можем

и вору

вычертить путь,

чтоб Маркса читать,

а не красть.

Но кто

сумеет

шею свернуть

тебе,

человечья страсть?

[1928]

Точеные слоны*

Огромные

зеленеют столы.

Поляны такие.

И —

по стенам,

с боков у стола —

стволы,

называемые —

«кии́».

Подходят двое.

«Здоро́во!»

«Здоро́во!»

Кий выбирают.

Дерево

во!

Первый

хочет

надуть второго,

второй

надуть

первого.

Вытянув

кисти

из грязных манжет,

начинает

первый

трюки.

А у второго

уже

«драже-манже»,

то есть

дрожат руки.

Капли

со лба

текут солоны́,

он бьет

и вкривь и вкось

Аж встали

вокруг

привиденья-слоны,

свою

жалеючи

кость.

Забыл,

куда колотить,

обо што, —

стаскивает

и галстук, и подтяжки.

А первый

ему

показывает «клопштосс»,

берет

и «эффе»

и «оттяжки»*.

Второй

уже

бурак бураком

с натуги

и от жары.

Два

— ура! —

положил дураком

и рад —

вынимает шары.

Шары

на полке

сияют лачком,

но только

нечего радоваться:

первый — «саратовец»*;

как раз

на очко

больше

всегда

у «саратовца».

Последний

шар

привинтив к борту́

(отыгрыш —

именуемый «перлом»*),

второй

улыбку

припрятал во рту,

ему

смеяться

над первым.

А первый

вымелил кий мелком:

«К себе

в середину

дуплет*».

И шар

от борта

промелькнул мельком

и сдох

у лузы в дупле.

О зубы

зубы

скрежещут зло,

улыбка

утопла во рту.

«Пропали шансы…

не повезло…

Я в новую партию

счастья весло

вырву

у всех фортун».

О трешнице

только

вопрос не ясен —

выпотрашивает

и брюки

и блузу.

Стоит

партнер,

холодный, как Нансен,

и цедит

фразу

в одном нюансе:

«Пожалуйста

деньги в лузу».

Зальдилась жара.

Бурак белеет.

И голос

чужой и противный:

«Хотите

в залог

профсоюзный билет?

Не хотите?

Берите партийный

До ночи

клятвы

да стыдный гнет,

а ночью

снова назад

Какая

сила

шею согнет

тебе,

человечий азарт?!

[1928]

Весенняя ночь*

Мир

теплеет

с каждым туром,

хоть белье

сушиться вешай,

и разводит

колоратуру

соловей осоловевший.

В советских

листиках

майский бред,

влюбленный

весенний транс.

Завхоз,

начканц,

комендант

и зампред

играют

в преферанс.

За каждым играющим —

красный стаж

длинит

ежедневно

времен река,

и каждый

стоял,

как верный страж,

на бывшем

обломке

бывших баррикад.

Бивал

комендант

фабрикантов-тузов,

поддав

прикладом

под зад,

а нынче

улыбка

под чернью усов —

купил

козырного туза.

Начканц

пудами бумаги окидан

и все

разворотит, как лев,

а тут

у него

пошла волокита,

отыгрывает

семерку треф.

Завхоз —

у него

продовольствия выбор

по свежести

всех первей,

а он

сегодня

рад, как рыба,

полной

руке

червей.

И вдруг

объявляет

сам зампред

на весь большевизм

запрет:

«Кто смел

паршивою дамой

бить

кого?

— моего короля!»

Аж герб

во всю

державную прыть

вздымался,

крылами орля.

Кого

не сломил

ни Юденич, ни Врангель*,

ни пушки

на холмах —

того

доконала

у ночи в овраге

мещанская чухлома.

Немыслимый

дух

ядовит и кисл,

вулканом —

окурков гора

А был же

— честное слово!! —

смысл

в ликующем слове —

«игра».

Как

Скачать:PDFTXT

Том 9 Маяковский читать, Том 9 Маяковский читать бесплатно, Том 9 Маяковский читать онлайн