Рабочим Курска, добывшим первую руду. Владимир Владимирович Маяковский

ВРЕМЕННЫЙ ПАМЯТНИК РАБОТЫ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО

Было:

социализм —

восторженное слово!

С флагом,

с песней

становились слева,

и сама

на головы

спускалась слава.

Сквозь огонь прошли,

сквозь пушечные дула.

Вместо гор восторга —

горе дола.

Стало:

коммунизм —

обычнейшее дело.

Нынче

словом

не пофанфароните —

шею крючь

да спину гни.

На вершочном

незаметном фронте

завоевываются дни.

Я о тех,

кто не слыхал

про греков

в драках,

кто

не читал

про Муциев Сцево́л,

кто не знает,

чем замечательны Гракхи,

кто просто работает —

грядущего вол.

Было.

Мы митинговали.

Словопадов струи,

пузыри идеи —

мир сразить во сколько.

А на деле —

обломались

ручки у кастрюли,

бреемся

стеклом-осколком.

А на деле —

у подметок дырки,—

без гвоздя

слюной

клеи́ть — впустую!

Дырку

не поса́дите в Бутырки,

а однако

дырки

протестуют.

«Кто был ничем, тот станет всем!»

Станет.

А на деле —

как феллахи —

неизвестно чем

распахиваем земь.

Шторы

пиджаками

на́ плечи надели.

Жабой

сжало грудь

блокады иго.

Изнутри

разрух стоградусовый жар.

Машиньё

сдыхало,

рычажком подрыгав.

В склепах-фабриках

железо

жрала ржа.

Непроезженные

выли степи,

и Урал

орал

непроходимолесый.

Без железа

коммунизм

не стерпим.

Где железо?

Рельсы где?

Давайте рельсы!

Дым

не выдоит

трубищ фабричных вымя.

Отповедь

гудковая

крута:

«Зря

чего

ворочать маховыми?

Где железо,

отвечайте!

Где руда?»

Электризовало

массы волю.

Массы мозг

изобретательством мотало.

Тело масс

слоняло

по горе,

по полю

голодом

и жаждою металла.

Крик,

вгоняющий

в дрожание

и в ёжь,

уши

земляные

резал:

«Даешь

железо!»

Возникал

и глох призыв повторный —

только шепот

шел

профессоров-служак:

де под Курском

стрелки

лезут в стороны,

как Чужак.

Мне

фабрика слов

в управленье дана.

Я

не геолог,

но я утверждаю,

что до нас

было

под Курском

го́ло.

Обыкновеннейшие

почва и подпочва.

Шар земной,

а в нем —

вода

и всяческий пустяк.

Только лавы

изредка

сверлили ночь его.

Времена спустя

на восстанье наше,

на желанье,

на призыв

двинулись

земли низы.

От времен,

когда

лавины

рыже разжиже́ли —

затухавших газов перегар, —

от времен,

когда

вода

входила еле

в первые

базальтовые берега, —

от времен,

когда

прабабки носорожьи,

ящерьи прапрадеды

и крокодильи,

ни на что воображаемое не похожие,

льдами-броненосцами катили, —

от времен,

которые

слоили папоротник,

углем

каменным

застыв,

о которых

рапорта

не дал

и первый таборник, —

залегли

железные пласты.

Будущих времен

машинный гул

в каменном

мешке

лежит —

и ни гу-гу.

Даешь!

До мешков,

до запрятанных в сонные,

до сердца

земного

лозунг долез.

Даешь!

Грозою воль потрясенные,

трещат

казематы

над жилой желез.

Свернув

горы́ навалившийся груз,

ступни пустынь,

наступивших на жилы,

железо

бежало

в извилины русл,

железо

текло

в океанские илы.

Бороло

каких-то течений сливания,

какие-то горы брало в разбеге,

под Крымом

ползло,

разогнав с Пенсильвании,

на Мурман

взбиралось,

сорвавшись с Норвегии.

Бежало от немцев,

боялось французов,

глаза

косивших

на лакомый кус,

пока доплелось,

задыхаясь от груза,

запряталось

в сердце России

под Курск.

Голоса

подземные

выкачивала ветра помпа.

Слушай, человек,

рулетка,

компас:

не для мопсов-гаубиц —

для мира

разыщи,

узнай,

найди и вырой!

Отойди

еще

на пяди малые,—

отойди

и голову нагни.

Глаз искателей

тянуло аномалией,

стрелки компасов

крутил магнит.

Есть.

Вы,

оравшие:

«В лоск залускали,

рассори́л

Россию

подсолнух!» —

посмотрите

в работе мускулы

полуголых,

голодных,

сонных.

В пустырях

ветров и снега бред,

под ногою

грязь и лужи вместе,

непроходимые,

как Альфред

из «Известий».

Прославлял

романтик

Дон-Кихота,—

с ветром воевал

и с ду́хами иными.

Просто

мельников хвалить

кому охота —

с настоящей борются,

не с ветряными.

Слушайте,

пролетарские дочки:

пришедший

в землю врыться,

в чертежах

размечавший точки,

он —

сегодняшний рыцарь!

Он так же мечтает,

он так же любит.

Руда

залегла, томясь.

Красавцем

в кудрявом

дымном клубе —

за ней

сквозь камень масс!

Стальной бурав

о землю ломался.

Сиди,

оттачивай,

правь —

и снова

земли атакуется масса,

и снова

иззубрен бурав.

И снова —

ухнем!

И снова —

ура! —

в расселинах каменных масс.

Стальной

сменял

алмазный бурав,

и снова

ломался алмаз.

И когда

казалось —

правь надеждам тризну,

из-под Курска

прямо в нас

настоящею

земной любовью брызнул

будущего

приоткрытый глаз.

Пусть

разводят

скептики

унынье сычье:

нынче, мол, не взять

и далеко лежит.

Если б

коммунизму

жить

осталось

только нынче,

мы

вообще бы

перестали жить.

Будет.

Лучше всяких «Лефов»

насмерть ранив

русского

ленивый вкус,

музыкой

в мильон подъемных кранов

цокает,

защелкивает Курск.

И не тщась

взлететь

на буровые вышки,

в иллюстрацию

зоо́логовых слов,

приготовишкам

соловьишки

демонстрируют

свое

унылейшее ремесло.

Где бульвар

вздыхал

весною томной,

не таких

любовей

лития,—

огнегубые

вздыхают топкой домны,

рассыпаясь

звездами литья.

Речка,

где и уткам

было узко,

где и по колено

не было ногам бы,

шла

плотвою флотов

речка Ту́скарь:

курс на Курск —

эСэСэСэРский Гамбург.

Всякого Нью-Йорка ньюйоркистей,

раздинамливая

электрический раскат,

маяки

просверливающей зоркости

в девяти морях

слепят

глаза эскадр.

И при каждой топке,

каждом кране,

наступивши

молниям на хвост,

выверенные куряне

направляли

весь

с цепей сорвавшийся хао́с.

Четкие, как выстрел,

у машин

эльвисты.

В небесах,

где месяц,

раб писателин,

искры труб

черпал совком,

с башенных волчков

— куда тут Татлин! —

отдавал

сиренами

приказ

завком.

«Слушай!

д 2!

3 и!

Пятый ряд тяжелой индустри́и!

7 ф!

Доки лодок

и шестая верфь!»

Заревет сирена

и замрет тонка,

и опять

засвистывает

электричество и пар.

«Слушай!

19-й ангар!»

Раззевают

слуховые окна

крыши-норы.

Сразу

в сто

товарно-пассажирских линий

отправляются

с иголочки

планёры,

рассияв

по солнцу

алюминий.

Раззевают

главный вход

заводы.

Лентами

авто и паровозы —

в главный.

С верфей

с верстовых

соскальзывают в воды

корабли

надводных

и подводных плаваний.

И уже

по тундрам,

обгоняя ветер резкий,

параллельными путями

на пари

два локомотива —

скорый

и курьерский —

в свитрах,

в кепках

запускают лопари.

В деревнях,

с аэропланов

озирая тыщеполье,

стадом

в 1000 —

не много и не мало —

пастушонок

лет семи,

не более,

управляет

световым сигналом.

Что перо? —

гусиные обноски! —

только зря

бумагу рвут,—

сто статей

напишет

обо мне

Сосновский,

каждый день

меняя

«Ундервуд».

Я считаю,

обходя

бульварные аллеи,

скольких

наследили

юбилеи?

Пушкин,

Достоевский,

Гоголь,

Алексей Толстой

в бороде у Льва.

Не завидую —

у нас

бульваров много,

каждому

найдется

бульвар.

Может,

будет

Лазарев

у липы в лепете.

Обозначат

в бронзе

чином чин.

Ну, а остальные?

Как их сле́пите?

Тысяч тридцать

курских

женщин и мужчин.

Вам

не скрестишь ручки,

не напялишь тогу,

не поставишь

нянькам на затор…

Ну и слава богу!

Но зато —

на бо́роды дымов,

на тело гулов

не покусится

никакой Меркулов.

Трем Андреевым,

всему академическому скопу,

копошащемуся

у писателей в усах,

никогда

не вылепить

ваш красный корпус,

заводские корпуса.

Вас

не будут звать:

«Железо бросьте,

выверните

на спину

глаза,

возвращайтесь

вспять

к слоновой кости,

к мамонту,

к Островскому

назад».

В ваш

столетний юбилей

не прольют

Сакулины

речей елей.

Ты работал,

ты уснул

и спи —

только город ты,

а не Шекспир.

Собинов,

перезвените званьем Южина.

Лезьте

корпусом

из монографий и садов.

Курскам

ваших мраморов

не нужно.

Но зато —

на бегущий памятник

курьерский

рукотворный

не присядут

гадить

во́роны.

Вас

у опер

и у оперетт в антракте,

в юбилее

не расхвалит

языкастый лектор.

Речь

об вас

разгромыхает трактор —

самый убедительный электролектор.

Гиз

не тиснет

монографии о вас.

Но зато —

растает дыма клуб,

и опять

фамилий ваших вязь

вписывают

миллионы труб.

Двери в славу —

двери узкие,

но как бы ни были они узки́,

навсегда войдете

вы,

кто в Курске

добывал

железные куски.

[1923]

Комментарии

Впервые — журн. «Леф». М.-П., 1923, № 4.

Маяковский одним из первых в советской поэзии приступил к осмыслению и разработке темы труда, трудового героизма. В повседневном, будничном (освоение подземных богатств) поэт сумел увидеть зарождение коммунистического отношения к труду, того нового качества в сознании советского человека, которое станет нормой его поведения: «Было: социализм — восторженное слово!.. Стало: коммунизм — обычнейшее дело». Страна, измученная войной и голодом, еще только вставала на ноги, стараясь залечить кровоточащие раны, а Маяковский в каждом ее шаге, в каждом движении уже видел ее светлую, головокружительную перспективу.

 

Я о тех…, кто не читал про Муциев Сцево́л, кто не знает, чем замечательны Гракхи… — Муций Сцевола, Гай — герой древнеримского предания. Братья Гракхи, Тиберий и Гай, — политические деятели Древнего Рима.

…как феллахи — неизвестно чем распахиваем земь. — Феллахи — оседлые крестьяне в странах Ближнего Востока.

…стрелки лезут в стороны, как Чужак. — Чужак (псевдоним Н. Ф. Насимовича, 1876–1937) — литературовед, журналист. В. И. Ленин в письме к А. М. Горькому дал такую оценку Чужаку: «А Чужак — дура петая, махровая, с претензиями» (Полн. собр. соч., т. 48, стр. 48).

Базальтовые берега. — Базальт — темная легкоплавкая горная порода, применяемая как строительный материал для мостовых и в других целях.

Пенсильвания — один из штатов в северо-восточной части США.

Глаз искателей тянуло аномалией, стрелки компасов крутил магнит. — Курская магнитная аномалия представляет собою самое сильное на земном шаре отклонение магнитных явлений от нормы, что объясняется наличием под Курском больших запасов железной руды.

…грязь и лужи вместе, непроходимые, как Альфред из «Известий». — Альфред — псевдоним литературного критика Капелюша Ф. Д. (1876–1945), выступившего 10 июня 1923 года в «Известиях ВЦИК» со статьей против журнала «Леф».

Четкие, как выстрел, у машин эльвисты. — Эльвистами называли членов Лиги «Время» («ЛВ»). созданной в целях научной организации труда в СССР.

Татлин, Владимир Евграфович (1885–1953) — художник-конструктивист.

…сто статей напишет обо мне Сосновский… — Сосновский, Лев Семенович (1886–1937) — журналист, исключен из партии на XV съезде ВКП(б) как активный сторонник троцкизма. Ею взгляды так или иначе сказались в его выступлениях по вопросам литературы. Он автор ряда клеветнических статей о Маяковском и его творчестве.

Может, будет Лазарев у липы в лепете. — Крупный советский физик, академик Лазарев, Петр Петрович (1878–1942) в 1919–1926 годах возглавлял работы по изучению и освоению Курской магнитной аномалии.

…на бо́роды дымов, на тело гулов не покусится никакой Меркулов. — Маяковский неточно дает фамилию советского скульптора Меркурова, Сергея Дмитриевича (1881–1952).

Трем Андреевым, всему академическому скопу… никогда не вылепить ваш красный корпус, заводские корпуса. — Андреев, Николай Андреевич (1873–1932) — советский скульптор.

…возвращайтесь вспять к слоновой кости, к мамонту, к Островскому назад. — Маяковский иронизирует в адрес А. В Луначарского, выдвинувшего лозунг «Назад к Островскому» и призывавшего учиться у великого драматурга «некоторым сторонам мастерства» в статье «Об А. Н. Островском и по поводу его», опубликованной 11 и 12 апреля 1923 года в «Известиях ВЦИК». Такой призыв казался Маяковскому поворотом назад.

…не прольют Сакулины речей елей. — Сакулин, Павел Никитич (1868–1930) — историк литературы, автор многочисленных работ о русских писателях, сторонник социологического метода в литературоведении.

Собинов, перезвените званьем Южина. — Собинов, Леонид Витальевич (1872–1934) получил звание народного артиста республики 27 марта 1923 года. Артист и драматург Южин (псевдоним Сумбатова Александра Ивановича, 1857–1927) этого же звания был удостоен 17 сентября 1922 года.

В. Раков