трудновато для пера, но скажите
вы,
калеки и калекши, где,
когда,
чтобы протоптанней
и легше? Слово
человечьей силы. Марш!
сзади
ядрами рвалось. К старым дням
чтоб ветром
относило только
путаницу волос.
Для веселия
планета наша
у грядущих дней. В этой жизни
значительно трудней.
1926
ОГНЕСТРЕЛЬНЫЙ МЕТОД. ПРИМЕНЯЙ УМЕЮЧИ
Штыками
двух столетий стык закрепляет
рабочая рать. А некоторые
в зубах ковырять. Все хорошо:
занимается критикой. У стихотворца
корытце свое, у критика
свое корытико. Но есть
не имеющие ничего,
окромя красивого почерка. А лезут
в книгу,
хваля
и громя из пушки
критического очерка. А чтоб
имелось
научное лицо у этого
вздора злопыханного всегда
на столе
покрытый пыльцой неразрезанный том
Плеханова. Зазубрит фразу
(ишь, ребятье!) и ходит за ней,
как за няней. Бытье
а у этого — еда и питье определяет сознание. Перелистывая
авторов
на букву «эл», фамилию
Лермонтова
встретя, критик выясняет,
что он ел на первое
и что — на третье. — Шампанское пил?
Выпивал, допустим. Налет буржуазный густ. А его
к маринованной капусте доказывает
помещичий вкус. В Лермонтове, например,
не больше,
чем огурцов в акации. Целые
небесных светил, и ни слова
об электрификации. Но,
очищая ядро
от фразерских корок, бобы
от шелухи лиризма, признаю,
что Лермонтов
близок и дорог как первый
обличитель либерализма. Массам ясно,
как ни хитри, что, милюковски юля, светила
у Лермонтова
ходят без ветрил, а некоторые
и без руля. Но так ли
разрабатывать
важнейшую из тем? Индивидуализмом пичкать? Демоны в ад,
а духи
в эдем? А где, я вас спрашиваю, смычка? Довольно
этих
божественных легенд! Любою строчкой вырванной Лермонтов
доказывает,
что он
интеллигент, к тому же
деклассированный! То ли дело
наш Степа — забыл,
к сожалению,
фамилию и отчество,у него
в стихах
Коминтерна топот… Вот это
настоящее творчество! Степа
какого-то здания, не ему
разговаривать вкось и вкривь. Степа
творит,
не затемняя сознания, без волокиты аллитераций
и рифм. У Степы
точек и запятых заменяет
батрачка
рабочий и крестьянин сразу.В результате
ясней помидора обволакивается
туманом сизым, и эти
горы
нехитрого вздора некоторые
называют марксизмом. Не говорят
о веревке
в журнале повешенного, не изменить
шаблона прилежного. Лежнев зарадуется
«он про Вешнева». Вешнев
— «он про Лежнева».
19 апреля 1926 г.
ЧЕТЫРЕХЭТАЖНАЯ ХАЛТУРА
В центре мира
стоит Гиз оправдывает штаты служебный раж. Чтоб книгу
зубами грыз, наворачивается
тысячеглазого треста
блестит электричеством ровным. Вшивают
в Маркса
Аверченковы листы, выписывают гонорары Цицеронам. Готово.
А зав
сброшировано
12 авторов! — Как же это, родимые, вышло??Темь
подвалов
тиражом беля, залегает знание
и лишь бегает
по книжным штабелям жирная провинциалка
мышь. А читатели
сидят
в своей уездной яме, иностранным упиваются,
мозги щадя. В Африки
вослед за Бенуями улетают
на своих жилплощадях. Званье
— «пролетарские»
нося как эполеты, без ошибок
с Пушкина
списав про весны, выступают
пролетарские поэты, развернув
рулоны строф поверстных. Чем вы — пролетарий,
уважаемый поэт? Вы с богемой слились
9 лет назад. Ну, скажите,
уважаемый пролет,вы давно
динаму
видели в глаза? — Извините
нас,
сермяжных,
за стишонок неудачненький. Не хотите
под гармошку поплясать ли?Это,
в лапти нарядившись,
выступают дачники под заглавием
— крестьянские писатели. О, сколько нуди такой городимо, от которой
мухи падают замертво! Чего только стоит
один Радимов с греко-рязанским своим гекзаметром! Разлунивши
лысины лачки, убежденно
взявши
ручку в ручки, бороденок
теребя пучки, честно
пишут про Октябрь
попутчики. Раньше
маленьким казался и Лесков рядышком с Толстым
почти не виден. Ну, скажите мне,
в какой же телескоп в те недели
был бы виден Лидин?! — На Руси
одно веселье
пити…А к питью
подай краюху
и кусочек сыру. И орут писатели
до хрипоты
о быте, увлекаясь
бытом
госиздатовских кассиров. Варят чепуху
под клубы
трубочного дыма всякую уху
сожрет
читатель-Фока. А неписанная жизнь
проходит
мимо улицею фыркающих окон. А вокруг
скачут критики
в мыле и пене: — Здорово пишут писатели, братцы! — Гений-Казин,
Санников-гений… Все замечательно!
Рады стараться!С молотка
литература пущена. Где вы,
сеятели правды
или звезд сиятели? Лишь в четыре этажа халтурщина: Гиза,
читаки
и писателя. Нынче
стала
поэту крепкой веткой выкрепите мастерство!
1926
РАЗГОВОР С ФИНИНСПЕКТОРОМ О ПОЭЗИИ
Гражданин фининспектор!
Простите за беспокойство. Спасибо…
не тревожьтесь…
я постою… У меня к вам
деликатного свойства: о месте
поэта
в рабочем строю. В ряду
имеющих
лабазы и угодья и я обложен
и должен караться. Вы требуете
с меня
пятьсот в полугодие и двадцать пять
за неподачу деклараций. Труд мой
любому
труду
родствен. Взгляните
сколько я потерял, какие
в моем производстве и сколько тратится
на материал. Вам,
конечно, известно явление «рифмы». Скажем,
окончилась словом
«отца», и тогда
через строчку,
слога повторив, мы
ставим
какое-нибудь:
ламцадрица-ца. Говоря по-вашему,
вексель. Учесть через строчку!
вот распоряжение. И ищешь
мелочишку суффиксов и флексий в пустующей кассе
склонений
и спряжений. Начнешь это
в строчку всовывать, а оно не лезет
нажал и сломал. Гражданин фининспектор,
честное слово, поэту
в копеечку влетают слова. Говоря по-нашему,
на воздух
строфой летит. Где найдешь,
чтоб враз убивали, нацелясь? Может,
небывалых рифм только и остался
что в Венецуэле. И тянет
меня
в холода и в зной. Бросаюсь,
опутан в авансы и в займы я. Гражданин,
учтите билет проездной! — Поэзия
— вся!
езда в незнаемое. Поэзия
та же добыча радия. В грамм добыча,
в год труды. Изводишь
единого слова ради тысячи тонн
словесной руды. Но как
испепеляюще
с тлением
слова — сырца. Эти слова
приводят в движение тысячи лет
миллионов сердца. Конечно,
различны поэтов сорта. У скольких поэтов
легкость руки! Тянет,
как фокусник,
строчку изо рта и у себя
и у других. Что говорить
о лирических кастратах?! Строчку
чужую
вставит — и рад. Это
обычное
воровство и растрата среди охвативших страну растрат. Эти
стихи и оды, в аплодисментах
ревомые ревмя, войдут
в историю
как накладные расходы на сделанное
нами
двумя или тремя. Пуд,
как говорится,
соли столовой съешь
и сотней папирос клуби, чтобы
драгоценное слово из артезианских
людских глубин. И сразу
ниже
налога рост. Скиньте
с обложенья
сотня папирос, рубль шестьдесят
вопросов масса: — Были выезды?
Или выездов нет?А что,
если я
десяток пегасов загнал
за последние
15 лет?! У вас
в мое положение войдите про слуг
с этого угла. А что,
если я
народа водитель и одновременно
гласит
из слова из нашего, а мы,
пролетарии,
двигатели пера. Машину
души
с годами изнашиваешь. Говорят:
— в архив,
исписался,
пора!Все меньше любится,
все меньше дерзается, и лоб мой
с разбега крушит. Приходит
страшнейшая из амортизаций амортизация
сердца и души. И когда
это солнце
разжиревшим боровом взойдет
над грядущим
без нищих и калек,я
уже
сгнию,
умерший под забором, рядом
с десятком
моих коллег. Подведите
мой
посмертный баланс! Я утверждаю
и — знаю — не налгу: на фоне
сегодняшних
дельцов и пролаз я буду
— один!
в непролазном долгу. Долг наш
медногорлой сиреной в тумане мещанья,
у бурь в кипенье. Поэт
должник вселенной, платящий
на горе
проценты
и пени. Я в долгу
перед Бродвейской лампионией, перед вами,
багдадские небеса, перед Красной Армией,
перед вишнями Японии перед всем,
про что
не успел написать. А зачем
эта шапка Сене? Чтобы — целься рифмой
и ритмом ярись? Слово поэта
ваше воскресение, ваше бессмертие,
гражданин канцелярист. Через столетья
в бумажной раме возьми строку
и время верни! И встанет
с фининспекторами, с блеском чудес
и с вонью чернил. Сегодняшних дней убежденный житель, выправьте
в энкапеэс
на бессмертье билет и, высчитав
действие стихов,
разложите заработок мой
не только в этом, что, вас
вспоминая,
в грядущем икнут. Нет!
И сегодня
и лозунг,
и штык,
и кнут. Гражданин фининспектор,
я выплачу пять, все
нули
у цифры скрестя! Я по праву
требую пядь в ряду
беднейших
рабочих и крестьян. А если
вам кажется,
что всего делов это пользоваться
чужими словесами, то вот вам,
товарищи,
мое стило, и можете
сами! 1926
ПЕРЕДОВАЯ ПЕРЕДОВОГО
Довольно
сонной,
расслабленной праздности! Довольно
козырянья
в тысячи рук! Республика искусства
в смертельной опасности в опасности краска,
звук. Громы
зажаты
у слова в кулаке,а слово
зовется
только с тем, чтоб кланялось
событью
слово — лакей, чтоб слово плелось
у статей в хвосте. Брось дрожать
за шкуры скряжьи! Вперед забегайте,
не боясь суда! Зовите рукой
с грядущих кряжей: «Пролетарий,
сюда!» Полезли
одиночки
из миллионной давки такого, мол,
другого
не увидишь в жисть. Каждый
рад
подставить бородавки под увековечливую
своя рубаха
ближе к телу? А в нашей работе
то и ново, что в громаде,
класс которую сделал, не важно
сделанное
Петровым и Ивановым. Разнообразны
души наши. Для боя — гром,
для кровати
шепот. А у нас
для любви и для боя
марши. Извольте
под марш
к любимой шлепать! Почему
теперь
про чужое поем, изъясняемся
ариями
Альфреда и Травиаты? И любви
придумаем
слово свое, из сердца сделанное,
а не из ваты. В годы голода,
стужи-злюки разве
филармонии играли окрест? Нет,
свои,
баррикадные звуки нашел
гудков
медногорлый оркестр. Старью
революцией
поставлена точка. Живите под охраной
музейных оград. Но мы
не предадим
кустарям-одиночкам ни лозунг,
ни сирену,
ни киноаппарат. Наша
в коммуну
не иссякнет вера. Во имя коммуны
жмись и мнись. Каждое
сегодняшнее дело
меряй, как шаг
в машинный коммунизм. Довольно домашней,
кустарной праздности! Довольно
изделий ловких рук! Федерация муз
в смертельной опасности в опасности слово,
и звук.
1926
ВЗЯТОЧНИКИ
Дверь. На двери
«Нельзя без доклада» Под Марксом,
в кресло вкресленный, с высоким окладом,
высок и гладок, сидит
облеченный ответственный. На нем
контрабандный подарок — жилет, в кармане
ручка на страже, в другом
уголочком торчит билет с длиннющим
сплошная работа уму. На лбу
непролазная дума: кому
ему
устроить куму, кому приспособить кума? Он всюду
пристроил
мелкую сошку, везде
у него
по лазутчику. Он знает,
кому подставить ножку и где
иметь заручку. Каждый на месте: невеста в тресте, кум в Гум, брат в наркомат. Все шире периферия родных, и в ведомостичках узких не вместишь
всех сортов наградных спецставки,
тантьемы,
нагрузки! Он специалист,
но особого рода: он в слове
мистику стер. Он понял буквально
«братство народов» . как счастье братьев,
теть
и сестер. Он думает:
как сократить ему штаты? У Кэт
не глаза, а угли… А может быть,
оставить для Наты? У Наты формы округлей. А там
в приемной
сдержанный гул, и воздух от дыма спирается. Ответственный жмет плечьми:
— Не могу! Нормально…
Дела разбираются! Зайдите еще
через день-другой…Но дней не дождаться жданных. Напрасно
согнулся дугой. — Нельзя…
Не имеется данных!Пока поймет!
Обшаркав паркет, порывшись в своих чемоданах, проситель
кладет на суконце пакет с листами
новейших данных. Простился.
Ладонью пакет заслоня — взрумянились щеки — пончики,со сладострастием,
пальцы слюня, мерзавец
считает червончики. А давший
по учрежденью орет, от правильной гневности красен: — Подать резолюцию!
на бумаге:
«Согласен»! Ответственный
мчит
в какой-то подъезд. Машину оставил
по праву. Ответственный
ужин с любовницей ест ответственный
хлещет «Абрау». Любовницу щиплет,
весел и хитр. — Вот это
подарочки Сонечке: Вот это, Сонечка,
вам на духи. Вот это
вам на кальсончики…Такому
в краже рабочих тыщ для ширмы октябрьское зарево.
Он к нам пришел,
чтоб советскую нищь на кабаки разбазаривать. Я белому
руку, пожалуй, дам, пожму, не побрезгав ею. Я лишь усмехнусь:
— А здорово вам наши
намылили шею!Укравшему хлеб
не потребуешь кар. Возможно
простить и убийце. Быть может, больной,
сумасшедший угар в душе
у него
клубится. Но если
скравший
ладонь мою тронет, я, руку помыв,
кирпичом ототру поганую кожу с ладони. Мы белым
едва обломали рога; хромает
пока что
одна нога,для нас,
полусытых и латочных, страшней
и гаже
любого врага взяточник. Железный лозунг
партией дан. Он нам
недешево дался! Долой присосавшихся
к нашим
рядам и тех,
кто к грошам
присосался! Нам строиться надо
в гигантский рост, но эти
обсели кассы. Каленым железом
и рабочие массы.
1926
В ПОВЕСТКУ ДНЯ
Ставка на вас,
комсомольцы-товарищи,на вас,
грядущее творящих! Петь
заставьте
быт тарабарящий! Расчистьте
квартирный ящик! За десять лет
устанешь бороться,расшатаны
— многие!
тряской. Заплыло
тиной
быта болотце, покрылось
будничной ряской. Мы так же
сердца наши
ревностью жжем и суд наш
по-старому скорый: мы часто
наганом
и финским ножом решаем
любовные споры. Нет, взвидя,
что есть
любовная ржа, что каши вдвоем
не сваришь,ты зубы стиснь
и, руку пожав, скажи:
— Прощевай, товарищ!У скольких
«Квартирку б внаем! Свои сундуки
да клети! И угол мой
и хозяйство мое и мой
на стене
портретик». Не наше счастье
счастье вдвоем! С классом
спаяйся четко! Коммуна:
все, что мое,
твое, кроме
зубных щеток. И мы
по-прежнему,
если радостно, по-прежнему,
если горе нам мы топим горе в сорокаградусной и празднуем
трехгорным. Питье
на песни б выменять нам. Такую
сделай, хоть тресни! Чтоб пенистей пива,
за душу
песни.
___________
Гуляя,
работая,
к любимой льня,думай о коммуне,
быть или не быть ей?! В порядок
этого
майского дня поставьте
вопрос о быте.
1926
ПРОТЕКЦИЯ Обывателиада в 3-х частях
1
Обыватель Михин друг дворничихин. Дворник Службин с Фелицией в дружбе. У тети Фелиции лицо в милиции. Квартхоз милиции
Федор Овечко имеет
в совете
нужного человечка. Чин лица
не упомнишь никак: главшвейцар
или помистопника. А этому чину
домами знакома мамаша
машинистки секретаря райкома. У дочки
