нас на теле.
И нет
тебе
пути-прямика.
Нашей
культуришке
без году неделя,
а ихней —
века!
И растут
черные
дурни
и дуры,
ничем не защищенные
от барахла культуры.
На улицу вышел —
глаза разопри!
В каждой витрине
буржуевы обноски:
какая-нибудь
с пером «распри»,
и туфли
показывают
лакированные носики.
Простенькую
блузу нам
и надеть конфузно.
На улицах,
под руководством
Гарри Пилей,
расставило
сети
Совкино,—
от нашей
сегодняшней
трудной были
уносит
к жизни к иной.
Там
ни единого
ни Ваньки,
ни Пети,
одни
Жанны,
одни
Кэти.
Толча комплименты,
как воду в ступке,
совершают
благородные поступки.
Всё
бароны,
графы — всё,
живут
по разным
роскошным городам,
ограбят
и скажут:
— Мерси, мусье,—
изнасилуют
и скажут:
— Пардон, мадам.—
На ленте
каждая —
графиня минимум.
Перо в шляпу
да серьги в уши.
Куда же
с такими графинями
заводской
Феклуше да Марфуше?
И мальчики
пачками
стреляют за нэпачками.
Нравятся
мальчикам
в маникюре пальчики.
Играют
этим пальчиком
нэпачки
на рояльчике.
А сунешься в клуб —
речь рвотная.
Чешут
языками
чиновноустые.
Раз международное,
два международное,
но нельзя же до бесчувствия!
Напротив клуба
дверь пивнушки,
как будто пушки!
Старается
разная
музыкальная челядь
пианинить
и виолончелить.
Входите, товарищи,
зайдите, подружечки,
выпейте,
по пенной кружечке!
ЧТО?
Крою
пиво пенное,—
только что вам
с этого?!
Что даю взамен я?
Что вам посоветовать?
Хорошо
и целоваться,
и вино.
Но…
и если
ее
хоть раз
по-настоящему
испили рты,
ее
не заменит
никакое питье,
никакие пива,
никакие спирты.
Помни
ежедневно,
что ты
и новых отношений
и новых любовей,—
и станет
ерундовым
любовный эпизодчик
какой-нибудь Любы
к любому Вове.
Можно и кепки,
можно и шляпы,
и перчатки надеть на лапы.
Но нет
на свете
прекрасней одежи,
чем бронза мускулов
и свежесть кожи.
И если
подыметесь
чисты́ и стройны́,
любую
одежу
заказывайте Москвошвею,
и…
лучшие
девушки
нашей страны
сами
бросятся
вам на шею.
ПИСЬМО К ЛЮБИМОЙ МОЛЧАНОВА, БРОШЕННОЙ ИМ,
КАК О ТОМ СООБЩАЕТСЯ В № 219 «КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЫ» В СТИХЕ ПО ИМЕНИ «СВИДАНИЕ»
Слышал —
вас Молчанов бросил,
будто
он
предпринял это,
видя,
что у вас
под осень
нет
«изячного» жакета.
На косынку
цвета синьки
смотрит он
и цедит еле:
— Что вы
ходите в косынке?
да и…
мордой постарели?
Мне
пожалте
грудь тугую.
Ну,
а если
нету этаких…
Мы найдем себе другую
в разызысканной жакетке.—
Припомадясь
и прикрасясь,
эту
вливши в стих,
хочет
он
марксистский базис
под жакетку
«За боль годов,
за все невзгоды
глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
хочу смеяться
и любить».
Сказано веско.
Посмотрите, дескать:
шел я верхом,
шел я низом,
строил
мост в социализм,
не достроил
и устал
и уселся
у моста́.
выросла
у мо́ста,
по мосту́
идут овечки,
мы желаем
— очень просто! —
отдохнуть
у этой речки.
Заверните ваше знамя!
Перед нами
ясность вод,
в бок —
цветочки,
а над нами —
Брошенная,
не бойтесь красивого слога
поэта,
музой венча́нного!
Просто
и строго
ответьте
на лиру Молчанова:
— Прекратите ваши трели!
Я не знаю,
я стара ли,
но вы,
Молчанов,
постарели,
вы
и ваши пасторали.
Знаю я —
в жакетах в этих
на Петровке
бабья банда.
Эти
польские жакетки
к нам
провозят
контрабандой.
Чем, служа
у муз
по найму,
на мое
тряпье
вы б
индустриальным займом
помогли
рожденью
ситцев.
што ль,
пустеет чаном,
выбил
мысли
грохот лирный?
Это где же
вы,
Молчанов,
узрели
В гущу
ваших ро́здыхов,
под цветочки,
на́ реку
заграничным воздухом
не доносит гарьку?
Или
за любовной блажью
не видать
угрозу вражью?
Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите —
вы мешаете
мобилизациям и маневрам.
«АНГЛИЧАНКА МУТИТ»
Сложны
и путаны
пути политики.
на каждом пути,
любою каверзой
в любом видике
англичанка мутит.
В каждой газете
стоит картинка:
на шее у Бриана
туша Детердинга.
Зол и рьян
мусье Бриан,
орет благим,
истошным матом:
«Раковский,
Раковского,
Раковскому уйти!
Он
никакая
не персона грата»,—
это
Бриана
англичанка мутит.
И если
спокойные китайцы
в трюмах
и между котлами
на наших матросов
кидаются
с арестами
и кандалами,
цепь,
китайца мозги
англичанка мутит.
Если держим
наготове помпы
на случай
фабричных
поджогов и пожаров
и если
целит револьверы и бомбы
в нас
половина земного шара —
это в секреты,
в дела и в бумаги
носище сует
английский а́гент,
ему
его
деньгой
англичанка мутит.
Не простая англичанка —
богатая барыня.
Вокруг англичанки
лакеи-парни.
Простых рабочих
не допускают
на хозяйские очи.
услуживает ей.
Ходят Макдональды
вокруг англичанки,
головы у них —
как пустые чайники.
подает
то кофею, то чаю,
тычет
подносы
хозяйке по́д нос.
На вопросы барыньки
они отвечают:
— Как вам, барыня, будет угодно-с.—
Да нас
не смутишь —
и год мутив.
На всех маневрах
в марширующих ротах
слышу
«Англичанка,
легче на поворотах!»
РАПОРТ ПРОФСОЮЗОВ
Прожив года
и голодные и ярые,
подытоживая десять лет,
рапортуют
полтора миллиона пролетариев,
подняв
над головою
профсоюзный билет:
— Голосом,
осевшим от железной пыли,
рабочему классу
клянемся в том,
что мы
по-прежнему
будем, как были,—
октябрьской диктатуры
спинным хребтом.
лесов бесконечного ле́са,
где строится страна
или ставят заплаты,
мы
будем
рабочие интересы —
колдоговор,
жилье
и зарплату.
Нам
денег
не дадут
застраивать пустыри,
у банкиров
к нам
Мы
сами
выкуем
сталь индустрии,
жизнь переведя
на машинный ход.
Мы
будем
республику
отстраивать и строгать,
но в особенности —
утроим,
перед лицом наступающего врага,
силу
обороноспособности.
И если
о новых
наступающих баронах
пронесется
над республикой
кровавая весть,
на вопрос республики:
— Готовы к обороне? —
полтора миллиона ответят:
— Есть! —
«МАССАМ НЕПОНЯТНО»
Между писателем
и читателем
стоят посредники,
и вкус
у посредника
самый средненький.
Этаких
средненьких
из посреднической рати
тыща
и в критиках
и в редакторате.
Куда бы
мысль твоя
ни скакала,
все
озирает сонно:
— Я
другого закала.
Помню, как сейчас,
в стихах
у Надсо́на…
не любит
строчек коротеньких.
А еще
посредников
кроет Асеев.
А знаки препинания?
Точка —
как родинка.
Вы
стих украшаете,
точки рассеяв.
Товарищ Маяковский,
писали б ямбом,
на строчку
прибавил вам бы.—
Расскажет
несколько
средневековых легенд,
часа на четыре затянет,
и ко всему
присказывает
— Вас
не понимают
рабочие и крестьяне.—
Сникает
от сознания вины.
крестьянина
видел
только до войны,
при покупке
на даче
ножки телятины.
А рабочих
случайно
двух
во время наводнения.
Глядели
с моста
на места и картины,
на разлив,
на плывущие льдины.
обошел умиленно
двух представителей
из десяти миллионов.
Ничего особенного —
руки и груди…
А вечером
за чаем
сидел и хвастал:
— Я вот
знаю
Я душу
прочел
за их молчанием —
ни упадка,
ни отчаяния.
Кто может
в этаком классе?
Только Гоголь,
только классик.
А крестьянство?
Тоже.
Как сейчас, помню —
весною, на даче…—
Этакие разговорчики
у литераторов
у нас
часто
заменяют
знание масс.
И идут
дореволюционного образца
творения слова,
кисти
и резца.
И в массу
плывет
интеллигентский дар —
грезы,
розы
и звон гитар.
Прошу
писателей,
с перепугу бледных,
высюсюкивать
стихи для бедных.
Понимает
не хуже вас.
Культуру
высокую
в массы двигай!
Такую,
как и прочим.
Нужна
и понятна
хорошая книга —
и вам,
и мне,
и крестьянам,
и рабочим.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О МОЛЧАНОВЕ ИВАНЕ И О ПОЭЗИИ
Я взял газету
и лег на диван.
Читаю:
«Скучает
Молчанов Иван».
Не скрою, Ванечка:
скушно и нам.
И ваши стишонки —
скуки вина.
у всех на носу,
а вы
ухватились
за чью-то косу.
Люби́те
и Машу
и косы ейные.
Это
ваше
дело семейное.
Но что нам за толк
от вашей
от бабы?!
Получше
стишки
писали хотя бы.
Но плох ваш роман.
И стих неказист.
Вот так
любил бы
Вы нам обещаете,
скушный Ваня,
на случай нужды
пойти, барабаня.
Де, будет
И отверзнете рот
на весь
на туман
заорете:
— Вперед! —
Де,
— выше взвивайте
красное знамя!
Вперед, переплетчики,
а я —
за вами.—
«Караул!»,
попавши в туман?
На это
не надо
большого ума.
возвеличить вам ли,
в хвосте
у событий
о девушках мямля?!
вздувает
из искры
неясной —
ясное знание.
Выходи,
разголося́
песни,
и галдеж,
и беспартийный —
вся
рабочая молодежь!
Дойди,
комсомольской колонны вершина,
до места —
самого сорного.
Что б не было
ни одной
беспризорной машины,
ни одного
мальчугана беспризорного!
С этого
понедельника
ни одного бездельника,
и суббота
понедельничная работа.
Чините
пути
на субботнике!
Грузите
вагоны порожненькие!
Сегодня —
все плотники,
все
железнодорожники.
Бодрей
в ряды,
молодежь
комсомола,
киркой орудующего.
кладешь
в здание будущего.
АВТОБУСОМ ПО МОСКВЕ
Десять прошло.
Понимаете?
Как же ж
поэтам не стараться?
Как
на театре
актерам не чудесить?
Как
не литься
лавой демонстраций?
Десять лет —
сразу не минуют.
Десять лет —
ужасно много!
А мы
вспоминаем
любую из минут.
С каждой
минутой
шагали в ногу.
Кто не помнит только
Орликов?!
В семнадцатом
из Орликова
выпускали голенькова.
А теперь
задираю голову мою
на Запад
и на Восток,
на Север
и на Юг.
Солнцами
окон
сияет Госторг,
Ваня
и Вася —
иди,
одевайся!
Полдома
на Тверской
(Газетного угол).
Всю ночь
и день-деньской —
сквозь окошки
Этот дом
орал
на всех:
— Гражданин,
стой!
Руки вверх! —
Не послушал окрика,—
от тебя —
мокренько.
Дом —
теперь:
огня игра.
Подходи хоть ночью ты!
Тут
тебе
телеграф —
сбоку почты.
Влю-
блен
весь-
ма —
вмес-
то
пись-
ма
к милке
прямо
шли телеграммы.
На Кузнецком
на мосту,
где дома
растут,—
помню,
было:
пала
а толпа
над дохлой
голодная
охала.
А теперь
горит
для разинь.
Ваня
наряден.
Идет,
и губа его
вся
в шоколаде
с фабрики Бабаева.
и поутру,
с трубами
и без труб —
подымал
улиц
разрушенных
труп.
Под скромностью
ложной
радость не тая,
ору
с победителями
голода и тьмы:
— Это —
я!
Это —
мы!
Все хочу обнять,
да не хватит пыла,—
куда
ни вздумаешь
глазом повесть,
везде вспоминаешь
то, что было,
и то,
что есть.
От издевки
от царёвой
России
был зарёван.
Мы
прогнали государя,
по шеям
ударя.
И идет по свету,
и гудит по свету,
что есть
а начальствов нету.
Что народ
на земле
на этой
правит сам собой
сквозь свои советы.
Полицейским вынянчен
а нынче —
описать аж
не с кого
рожу полицейского.
Где мат
гудел,
где свисток сипел,
теперь —
развежливая
«снегирей» манера.
Мы —
милиционеры.
Баки паклей,
глазки колки,
чин
чиновной рати.
Был он
хоть и в треуголке,
но дурак
в квадрате.
И в быт
лезут
чиновники.
Номерам
не век низаться,
и не век
бумажный гнет!
Гонит
их
гнет НОТ.
Ложилась
на все века
от паука-крестовика.
А где
чиновники вер?
Ни чиновников,
ни молелен.
Дети играют,
цветет сквер,
а посредине —
крестьян
кулак лакал,
сдох от скуки ж,
и теперь
из кулака
стал он
просто — кукиш.
Девки
и парни,
помните о барине?
Убежал
раскидавши вещи.
Наши теперь
яровые и озимь.
Сшито
Идет коллективом,
гудит колхозом,
плюет на кобылу
пылкий фордзон.
Ну,
а где же фабрикант?
Унесла
времен река.
Лишь
когда
на шарж заглянете,
вспомните
о фабриканте.
А фабрика
по-новому
железа ва́рит.
Потеет директор,
гудит завком.
льет товары
в котел республики
полным совком.
Были
у папочки
дети —
гимназистики.
На фуражке-шапочке —
серебряные листики.
В гимназию —
рысью.
Голова —
турнепсом.
Грузит
белобрысую —
латынью,
эпосом.
Вбивают
грамматику
в голову-дуру,
мате-ма-тику
и
литературу:
«Пифагоровы штаны
на все стороны равны…»
«Алексей,
Гордей,
Сергей,
Глеб,
Матвей
да Еремей…»
Зубрят
Иловайских,
приклеив к носу,
про Барбароссов
и
про Каноссу.
От новых
переносятся
к старым векам,
перелистывают
был
мусью Адам,
и была
мадам Ева.
В ухо —
как вода,
из уха —
как водица,
то,
что никогда
и никому не пригодится.
В башку
втемяшивают,
годы тратя:
«Не лепо ли
бяше,
братие…»
Бублики-нули.
Единицы ле́са…
А сын
твердит,
дрожа осиной:
«Пой,
о богиня,
про гнев
Ахиллеса,
Пелеева сына».
Зубрит —
8 лет! —
чтобы ему дорасти
до зрелости
и
до премудрости.
Получит
гимназистик
аттестат-листик.
От радости —
светится,
напьется, как медведица.
Листик
взяв,
положит
в шкаф,
и лежит
в целости
аттестат зрелости.
И сказки
про ангелов,
которых нет,
и все,
что задавали
— до и от —
и все,
что зубрили
восемь лет,—
старательно
забывают
в один год.
И если
и пишет
— ученый и прыткий,—
то к тете,
и только
поздравительные открытки.
Бывшие гимназисты —
в дороге,
в и́збранной,
кому
понадобился
вздор развызубренный?!
Наши
не сопели
ни по каким гимназиям,
учились
по жизни лазая,
веря
в силу
единственной науки —
той,
что облегчает
человечие руки.
Дисциплина машин,
пар
учат
не хуже
учебников и парт.
Комса́
на фабрике
«Красная нить»
решила
по-новому
нитки вить.
Ночами
она
сидит над вопросом:
как лучше
нитки по гроссам?
Что сделать,
чтоб ящики
с ниткой этой
текли
по станку
непрерывной лентой?
На что
по селам
большой продавать
С трудом
полководя
чисел оравою,
считают
и чертят
рукою корявой.
Зубами
стараются
в гранит вгрызаться,
в самую
в «раци-
онализацию».
И вот,
в результате
грызенья гранита —
работы меньше
и
больше ниток.
Аж сам
на комсомолию эту
серебряным
глазом,
моргая сквозь смету,
глядит
пораженный
рубль сбереженный.
Остались
от старого
ножки да рожки,
но и сейчас
встречается дядя
в глупой зубрежке
науки
без толку
долбит, как дятел.
Книга — книгой,
а мозгами
двигай.
Отжившие
навыки
выгони, выстегав.
Старье —
отвяжись!
советских гимназистиков!
Больше —
строящих
живую жизнь!
БАКУ
I
Объевшись рыбачьими шхунами до́сыта,
Каспийское море
пьяно от норд-оста.
На берегу —
волна неуклюжа
и сразу
ложится
недвижимой лужей.
На лужах
и грязи,
берег покрывшей,
в труде копошится
Баку плоскокрыший.
Песчаная почва
чахотит деревья,
норд-ост шатает, веточки выстегав.
На всех бульварах,
под башней Девьей,
каких-нибудь
штук восемнадцать листиков.
Стой
и нефть таскай из песка —
Что надо
в этом Баку
Детерди́нгу?
Он может
не Баку —
а картинку.
Он может
половину Сицилии
(как спички
в лавке
не раз покупали мы).
Ему
сицилийки не нравятся?
Или
природа плохая?
Финики, пальмы!
Не уговоришь его,
как ни усердствуй.
Сошло
с Детерди́нга
английское сэрство.
И сэр
такой испускает рык,
испускать
лабазник привык:
— На кой они хрен мне,
финики эти?!
Нефти хочу!
Н е ф т и!!!
II
Это что ж за такая за нефть?
Что за вещь за такая
паршивая,
если, презрев
сицилийских дев,
сам
Детердинг,
осатанев,
стал
червонцы фальшивые?
Сила нефти:
в грядущем бреду,
если сорвется
война с якорей,
те,
кто на нефти,
с эскадрой придут
к вражьему берегу
вдвое скорей.
С нефтью
не страшны водные рвы.
Через волну
в океанском танце
на броненосце
несетесь вы —
прямо
и мимо угольных станций.
чертит опасности имя,
трубы эскадры задравши ввысь.
Нефть —
это значит:
тих и бездымен
у берегов
внезапно явись.
Лошадь што?!
От старья останки.
Дом обходит,
вязнет в низине…
Нефть —
это значит,
что тракторы,
танки —
аж на рожон
попрут на бензине.
Нефть —
это значит:
усядься роскошно,
аэрокрылья расставив врозь.
С чистого неба
черным коршуном
бомбу смертельную брось.
Это
мильонщиком стал оголец,
если
фонтан забьет, бушуя.
Нефть —
это то,
за что горлец
друг другу выгрызут
два буржуя.
Нефть —
это значит:
сильных не гневайте!
Пожалте, колонии,—
в пасть влазьте!
Нефть —
это значит:
владыка нефти —
владелец морей
и держатель власти.
Значит,
вот почему Детердингу
дайте нефть
и не надо картинку!
Вот почему
и сэры все
на нефть
эсэсэрскую лезут.
От наших
Баку
отваливай, сэр!
Самим нужно до зарезу.
Баку, 5/XII-27 г.
СОЛДАТЫ ДЗЕРЖИНСКОГО
Вал. М.
Тебе, поэт,
тебе, певун,
какое дело
тебе
до ГПУ?!
Железу —
комплименты лестные.
Тебя
ни славить
и ни вымести.
Простыми словами
говорю —
о железной
необходимости.
Крепче держись-ка!
Не съесть
врагу.
Солдаты
Дзержинского
Союз
берегут.
Враги вокруг республики рыскают.
Не к месту слабость
и разнеженность весенняя.
Будут
битвы
громше,
чем крымское
Есть твердолобые
вокруг
и внутри —
зорче
и в оба,
смотри!
Мы стоим
с врагом
о скулу скула́,
и смерть стоит,
ожидает жатвы.
ГПУ —
это нашей диктатуры кулак
Храни пути и речки,
и кров,
бери врага,
секретчики,
и крой,
КРО!
Комментарии
Стабилизация быта. Впервые — газ. «Известия ЦИК», М., 1927, 16 января.
…хожу из «Известий» и в «Известия»… — Активное сотрудничество Маяковского в этой газете относится к 1926 — началу 1927 года; в этот период на ее страницах почти ежедневно появлялись произведения поэта.
…две дамы расплылись в стончике… — Один из многочисленных примеров использования Маяковским гоголевских образов. Ср. у Гоголя в «Мертвых душах»: «Да, поздравляю вас: оборок более не носят… на место их фестончики… фестончики, все фестончики…»
…перед плакатом «Медвежья свадьба»… — Имеется в виду кинокартина «Медвежья свадьба», снятая по сценарию А. В. Луначарского; в главной роли — популярный киноартист К. В. Эггерт.
…Товарищ, Гольцман из «Москвошвея» обещает «эпоху фрака…» — В журнале «Экран» № 2 за 1927 год была напечатана «Анкета о нашей моде и ее будущем». Зав. плановым отделом Москвошвея Гольцман, отвечая на эту анкету, писал: «Мы идем прямо в объятия смокингов и фраков».
…Восхваляет комсомолец товарищ Сотников толстовку и брючки «дудочку». — Секретарь МК ВЛКСМ Сотников писал, отвечая на «Анкету о нашей моде и ее будущем»: «…исходить из уже установившихся у нас в Союзе в послереволюционное время элементов одежды: простая русская рубашка, брюки дудочкой, пиджак и кепка» (журнал «Экран», № 2, 1927).
«Даешь изячную жизнь». Впервые — журн. «Бузотер», М., 1927, № 9, март. Номер журнала вышел под общим заголовком «Специальный номер» — «Даешь изящную жизнь!».
Стихотворение тематически объединяется с написанными одновременно стихотворениями «Ответ на «Мечту», «Маруся отравилась», «Письмо к любимой Молчанова…», «Размышления о Молчанове Иване и о поэзии» (см. ниже).
Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели. Впервые — журн. «Молодая гвардия», М., 1927, № 3, март.
Впервые прочитано 22 февраля 1927 года в Харькове.
Шенгели, Георгий
