порчею —
сумели
мы
и мечту рабочую.
ум свой
развивает
до самых я́тей,
введен
у него
в предприятии.
Не скрутит
усталая лень —
беседу
с газетой водим.
у нас
заведен
на заводе.
улучшаю свой.
Разызобретался весь я.
улучшить профессию!
девать куда?
Нам —
не цвести ж акацией.
После
часов труда
подымем
квалификации.
Не надо
лишних слов,
не слушаю
шепот злючий.
рабочих часов —
понятно каждому —
лучше.
Заводы
гудком гудут,
пошли
времена
Семь часов — труду,
культуре и сну —
ЕВПАТОРИЯ
и, вторя ей,
ветерок
над Евпаторией.
Ветерки эти самые
рыскают,
гладят
щеку евпаторийскую.
Ляжем
пляжем
в песочке рыться мы
бронзовыми
евпаторийцами.
Скрип уключин,
всплески
и крики —
развлекаются
евпаторийки.
В дым черны,
в тюбетейках ярких
евпаторьяки.
И сравнясь,
загорают рьяней
москвичи —
евпаторьяне.
Всюду розы
на ножках тонких.
Радуются
евпаторёнки.
Все болезни
выжмут
горячие
евпаторячьи.
Пуд за лето
с любого толстого
соскребет
евпаторство.
тех,
которые
не бывали
в Евпатории.
Евпатория, 3/VIII
СТИХ НЕ ПРО ДРЯНЬ, А ПРО ДРЯНЦО.
ДРЯНЦО ХЛЕЩИТЕ РИФМ КОНЦОМ
Всем известно,
что мною
воспета
молодостью ранней.
Но дрянь не переводится.
Новый грянь
о новой дряни.
Лезет
бытище
в щели во все.
Подновили житьишко,
предназначенное на слом,
приспособился и осел,
странной разновидностью —
сидящим ослом.
Теперь —
Теперь не наро́дится
с настоящим
характерным лицом.
Теперь
пошло
с измельчанием народца
пошлое,
маленькое,
мелкое дрянцо.
Пережил революцию,
до нэпа до́жил
и дальше
приспособится,
хитёр на уловки.
Очевидно —
и у булавок
бывают головки.
пули
рвут
знамённый шёлк,
и нищий
Китай
встает, негодуя,
а ему —
Ему хорошо:
и не дует.
Тихо, тихо
стираются грани,
отделяющие
обывателя от дряни.
канареек
выкинул вон,
на птицу тратиться.
С индустриализации
завел граммофон
да канареечные
абажуры и платьица.
Устроил
уютную
постельную нишку.
Его
некультурной
ругать ли гадиною?!
и с удовольствием
перелистывает книжку,
интереснейшую книжку —
сберегательную.
Будучи
в семействе добрым,
так
рассуждает
«Боже,
меня упаси от допра,
а от Мопра —
и сам упасусь».
Об этот
быт,
распухший и сальный,
долго
поэтам
язык оббивать ли?!
даешь
убивающий
клопов и обывателей.
РИФМОВАННЫЙ ОТЧЕТ.
ТАК И НАДО —
Щеки,
знамена —
красные маки.
Золото
лозунгов
блещет на спуске.
Синие,
желтые,
красные майки.
Белые,
синие,
черные трусики.
Вздыбленные лыжи
движет.
Над отрядом
рослым
проплывают весла.
К молодцу молодцы —
гребцы,
пловцы.
спасательный
спасет обязательно.
Искрятся
сетки
теннисной ракетки.
рапирами
издырявлен дырами.
Моторы зацикали.
Сопит,
а едет!
На мотоцикле,
на велосипеде.
водищей
от иверских шлюзов
плещут
тыщи
рабочих союзов.
Панёвы,
папахи,
плахты
идут,
и нету убыли —
мускулы
фабрик и пахоты
всех
советских республик.
С площади покатой
льются плакаты:
«Нет
аполитичной
внеклассовой физкультуры».
Так и надо —
С целого
белого,
черного света
по Красной
по площади
топочут иностранцы.
у вас
подобного нету?!
Трудно добиться?
На трибуны глядя,
идет
Финляндия.
В сторону
в нашу
кивают
и машут.
Хвост им
режется
шагом норвежцев.
Круглые очки,
оправа роговая.
Сияют значки
футболистов Уругвая.
За ними
колоннам латвийцев.
Гордой
походкой
идут англичане.
Мистер Хикс,
скиснь от отчаянья!
Чтоб нашу
силу
буржуи видели,
чтоб легче
ска́лились
в военной злости,
рабочих
мира
идут представители,
стран
кандальных
смелые гости.
Веют знаменами,
золотом клейменными.
«Спартакиада —
рабочего класса».
Так и надо —
ТОВАРИЩИ ХОЗЯЙСТВЕННИКИ!
ОТВЕТЬТЕ НА ВОПРОС ВЫ —
ЧТО СДЕЛАНО, ЧТОБ ВЫРОСЛИ
КАЗАНЦЕВЫ И МАТРОСОВЫ?
Вы
на ерунду
миллионы ухлопываете,
а на изобретателя
смотрите кривенько.
Миллионы
экономятся
на массовом опыте,
а вы
на опыт
жалеете гривенника.
Вам
из ваших кабинетов
видать ли,
как с высунутыми языками
носятся изобретатели?
Изобрел чего —
и трюхай,
вертят
все
с тобой
вола
и
назойливою мухой
смахивают со стола.
Планы
кроет
пыльным глянцем,
мышей
бумаги грыз…
Сто четырнадцать инстанций.
Ходят вверх
и ходят вниз.
Через год
проектов кипку
вам
вернут
и скажут —
«Ах!
вы
малюточку-ошибку
допустили в чертежах».
дорога —
будто скатерть.
Ходит
всю
деньгу свою
протратя
на модель
и на билет.
Распродавши дом
и платье,
без сапог
и без одеж,
наконец
сдал
проверенный чертеж.
загнан,
будто мул,
парню аж
бифштексы снятся…
И
подносятся ему
два рубля семнадцать.
И язык
вывел парню —
«Простофон,
запоздали,
премиальный
на банкет
растрачен фонд».
На ладонях
гро́ши взвеся,
впал в тоску —
хоть заешься,
хоть запейся,
хоть повесься
на суку.
А кругом,
— укупить-де
можем
мир,—
вьются
резво
представители
заграничных
важных фирм.
от слов
к премиям.
Довольно
болтали,
об опытах тараторя.
Даешь
для опыта
лаборатории!
Если
дни
опутали вести
сетью вредительств,
сетью предательств,
на самом важном,
видном месте
ЭТО ТЕ ЖЕ
Длятся
игрища спартакиадные.
в изумлении
застыл на теле —
тело здоровое,
ровное,
ладное.
Ну и чудно́ же в самом деле!
Неужели же это те,—
которые
в шестнадцатичасовой темноте
кривили
спины
хозяйской конторою?!
Неужели это тот,
которого
выталкивала
из фабричных ворот,
чтоб шел побираться,
искалечен и надорван?!
Неужели это те,
которых —
буржуи
гнали из-под плетей,
об ядра и порох?!
Неужели ж это те,
из того
рабочего рода,
который —
от бородатых до детей —
был
трудом изуродован?!
Да!
Это — прежняя
рабочая масса,
что мялась в подвалах,
искривлена и худа.
обмускулено
висевшее мясо
десятью годами
свободного труда.
ШУТКА, ПОХОЖАЯ НА ПРАВДУ
Скушно Пушкину.
Чугунному ропщется.
хорош
пижонам холостым.
Пушкину
требуется
культурное общество,
а ему
подсунули
От Пушкина
до «Известий»
шагов двести.
Как раз
ему б
компания была,
но Пушкину
не видать «Известий» —
мешают
писателю
чертовы купола.
попирает
акры торцов.
Если бы
кто
чугунного вывел!
Там
Степанов-Скворцов
принял бы
и напечатал
в «Красной ниве».
Но между
встал
всё
заслоняет
А «Красной ниве»
и без Пушкина красно́,
в меру красно
и безмерно скушно.
«Известиям»
не весело, братцы,
заскучали
от Орешиных и Зозуль.
А как
до настоящего писателя добраться?
бельмом на глазу.
«Известиям»
Пушкина
Страстной заслонил,
Пушкину
заслонил газету,
и оба-два
скучают они,
и кажется
им,
что выхода нету.
Возрадуйтесь,
найден выход
из
положения этого:
снесем Страстной
и выстроим Гиз,
чтоб радовал
зренье поэтово.
Многоэтажься, Гиз,
и из здания
слова
печатные
лей нам,
чтоб радовались
Пушкины
своим изданиям,
роскошным,
удешевленным
и юбилейным.
И «Известиям»
приятна близость.
Лафа!
Резерв товарищам.
Любых
сотрудников
бери из Гиза,
из этого
писательского
резервуарища.
по-новому
назовется площадь,
асфальтом расплещется,
и над ней —
страницы
печатные
мысль располощут
от Пушкина
до наших
газетных дней.
В этом
заинтересованы
не только трое,
займитесь стройкой,
зря не временя́,
и это,
увидите,
всех устроит:
и Пушкина,
и Гиз,
и «Известия»…
и меня.
ПРИВЕТ, КИМ!
с земли
скинь!
Все,
кто смел и надежен,
вливайтесь
в наш КИМ,
«Коммунистический
интернационал молодежи».
В мир
вбит клин.
С одной стороны —
КИМ,
с другой —
в дармоедном фокстроте
благородное отродье.
У буржуев
КИМ —
«Католические
институты молодежи».
Барчуки
идут к ним,
дармоеды
в лощеной одеже.
У нас
КИМ
свой —
наш
двухмильонный КИМ
рабочих,
готовя в бой,
кольцом
охватил
тугим.
У них
свой КИМ,
У них
манишка надушена.
Веселясь,
проводит деньки
изменников малодушных».
У нас
КИМ,
наш.
Наш
рабочий КИМ
ведет
революции марш,
трубя
пролетарский гимн.
в КИМ!
Вперед!
Из подвалов блошистых
бросай
в огонь и в дым
рубахи
и страны фашистов.
с земли скинь!
Все,
кто смел и надежен,
вливайтесь
в наш
КИМ,
Коммунистический
интернационал молодежи!
ПЛЮШКИН.
ПОСЛЕОКТЯБРЬСКИЙ СКОПИДОМ
ОБСТРАИВАЕТ СТОЛ И ДОМ
многосортен.
На любые
вкусы
есть.
Даже
всех
сумевшим
Многолики эти люди.
Вот один:
годах и в стах
не забудет,
как
стоял в хвостах.
Если
Союзу
день затруднел —
видится
бой ему.
О боевом
наступающем дне
этот мыслит по-своему:
рыпаются в Польше…
все достать,
всего побольше
и приобресть.
На товары
мне
готовят
битв года.
Посудите,
где ж подтяжки
мне
Чай вприкуску?
Я не сваха.
С блюдца пить —
привычка свах.
Что ж
тогда мне
чай и сахар
нарисует,
что ли,
АХРР?»
Оглядев
товаров россыпь,
в жадности
и в алчи
укупил
двенадцать гроссов
дирижерских палочек.
все
сбесились с жиру.
Глядь —
Вдруг прикажут —
дирижируй! —
а палочек и нет!
И ищи
и там и здесь.
Ничего хорошего!
Я
куплю,
и дешево».
Что же вам
в концертном гвалте?
Вы ж
не Никиш,
а бухгалтер.
«Ничего,
все же
с палочками лучше».
Взлетала
о двух революциях весть.
Бурлили бури.
Плюхали пушки.
А ты,
как был,
ручною
вшой
копошащийся Плюшкин.
КОСТОЛОМЫ И МЯСНИКИ
В газетах барабаньте,
в стихах растрезвоньте —
трясь
границам в край,
грозит
нам,
маячит на горизонте
Напрасно уговаривать.
Возражать напрасно:
пушкам ли бояться
ораторских пугачей?
Непобедима
эта опасность,
пока
стоит
оружием опоясано
хоть одно государство
дерущихся богачей.
Не верьте
потокам
речистой патоки.
Смотрите,
куда
глаза ни кинь,—
напяливают
бо́енскую
прозодежду — фартуки
Фоши-костоломы,
Чемберлены-мясники.
о запрещении войны
болтают
разговорчивые Келло́ги,
запахом
завтрашней крови
опоены́,
оскалясь штыками
и оружием иным,
вылазят Пилсудские из берлоги.
На вас охота.
Ты —
пойдешь.
Готовься, молодежь!
Хотите,
не хотите ль,
не обезоружена
война еще.
Любуйтесь
блестками
мундирной трухи.
А она
заявится,
падалью воняющая,
кишки
дерущая
хлебом сухим.
Готовьте,
готовьте
брата и сына,
плетите
горы
траурных венков.
Слышу,
чую
запах бензина
прущих
танков
и броневиков.
Милого,
черноглазого
раз
покажите милой.
завтра
хваткой газовой
ему
своротит рыло.
дешевле полтинника,
посудиной
ломаемой
черепов хряск.
И спрячет
зиме по холодильникам
пуды
— миллионы —
юношеских мяс.
Не то что
попасть окурку —
и взорванный
мир
загремит под обрыв.
Товарищи,
схватите,
оторвите руку,
вынимающую
рево́львер
из кобуры.
Мы
привыкли так:
атака лобовая,
а потом
пером
обычное копанье.
Товарищи,
не забывая
и не ослабевая,
громыхайте лозунгами
этой кампании!
Гнев,
гуди
заводом и полем,
мир
защищая,
встань скалой.
Крикни зачинщику:
«Мы не позволим!
К черту!
Вон!
Довольно!
Долой!»
Мы против войны,
но если грянет —
мы
не растеряемся
безмозглым бараньём.
Не прячась
под юбку
пацифистской няни —
винтовки взяв,
на буржуев обернем.
ЗЕМЛЯ НАША ОБИЛЬНА
Я езжу
по южному
берегу Крыма,—
не Крым,
а копия
древнего рая!
Какая фауна,
и климат!
Пою,
восторгаясь
и озирая.
Огромное
синее
Черное море.
и дни
берегами едем,
слезай,
освежайся,
ездой умо́рен.
Простите, товарищ,
купаться негде.
Окурки
с бутылками
градом упали —
даже
корове
лежать не годится,
а сядешь в кабинку —
тебе
из купален
вопьется
в ягодицу.
Огромны
сады
в раю симферопольском,—
пудами
плодов
обвисают к лету.
Иду
по ларькам
Евпатории
обыском,—
хоть четверть персика! —
Персиков нету.
Побегал,
хоть версты
меряй на счетчике!
А персик
мой
на базаре и во́ поле,
слезой
обливая
пушистые щечки,
за час езды
гниет в Симферополе.
дворцов
отдыхающим нравится.
Прилег
и вскочил от куса́чей тоски ты,
и крик
содрогает
спокойствие здравницы:
— Спасите,
на помощь,
съели москиты! —
Но вас
успокоят
разумностью критики,
тревожа
свечой
паутину и пыль:
«Какие же ж
это,
москитики,
они же ж,
просто клопы!»
В душе
сомнений
Контрасты —
черт задери их!
Страна абрикосов,
дюшесов
и блох,
здоровья
и
дизентерии.
Республику
нашу
шестая
мира
покроется ею.
О,
до чего же
всего у нас много,
и до чего же ж
мало умеют!
РАЗМЫШЛЕНИЯ У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА
Трудно
торф добывать
из болот, из луж,
трудно
кучи мусора
выгребать от рождения,
но
труднейшая из служб —
хождение по учреждениям.
Вошел в коридор —
километры мерь!
Упаришься
с парой справок.
Прямо —
наискось —
и направо.
Один —
указательный в ноздри зарыв,
сидит,
горделивостью задран.
Вопросом
не оторвешь от ноздри.
«Я занят…
Зайдите завтра».
Дверь другая.
Пудрящийся нос
секретарша
высунет из дверок:
не приемный у нас.
Заходите
после дождичка в четверг».
Дойдешь
до двери
с надписью: «Зав».
сурового склада.
Не подымает
мужчина глаза.
Сердит.
Вошли без доклада.
Рабочий,—
зовем:
— Помоги!
и каждый зав,
в пальчики взяв,
не отвернув заносчивый нос,
решенным принес.
Внедряйся
в сознание масс,
рассвирепевших от хождения:
учреждение для нас,
а
не мы для учреждения!
ВАЖНЕЙШИЙ СОВЕТ ДОМАШНЕЙ ХОЗЯЙКЕ
Домашней хозяйке
товарищу Борщиной
испорчено
все настроение.
А как настроению быть не испорченным?
На кухне
от копоти
в метр наслоения!
Семнадцать чудовищ
из сажи усов
оскалили
огненных зубьев.
паршивейших примусов
чадят и коптят,
как семнадцать Везувиев.
Товарищ Борщина
даже орала,
фартуком
пот
отирая с физии —
«Без лифта
на 5-й этаж
пешкодралом
тащи
18 кило провизии!»
И ссоры,
и сор,
и сплетни с грязищей,
посуда с едой
в тараканах и в копоти.
Кастрюлю
едва
под столом разыщешь.
Из щей
прусаки
шевелят усища —
хоть вылейте,
хоть с тараканами лопайте!
горшки
на примусе двигай.
ни газетой,
ни книгой.
Лицо молодое
товарища Борщиной
от этих дел
преждевременно сморщено.
в несчастье твое
обязаны
мы
Что делать тебе?
Купить заем,
заем индустриализации.
Займем
и выстроим фабрики пищи,
чтобы в дешевых
столовых Нарпита,
рассевшись,
без грязи и без жарищи,
поев,
сказали рабочие тыщи:
«Приятно поедено,
чисто попи́то».
ПОМОЩЬ НАРКОМПРОСУ,
ГЛАВИСКУССТВУ В КУБЕ,
ПО ЖГУЧЕМУ ВОПРОСУ,
ВОПРОСУ О КЛУБЕ
Федерация советских писателей получила дом и организует в Москве первый писательский клуб.
Из газет.
Не знаю —
петь,
плясать ли,
не сходит с губ.
Наконец-то
и у писателя
клуб.
Хорошая весть.
так,
чтобы цвесть
и не завять.
красивую самую,
обитую
в недорогой бархат,
и удобно
слушать часами
товарища Авербаха.
Потом,
понятен,
прост
и нехитр,
к небу
глаза воздевши,
пусть
Молчанов
читает стихи
под аплодисменты девушек.
Чтоб каждому
чувствовалось
хорошо и вольно́,
пусть —
если выйдет оказийка —
встанет
и прочитает
Всеволод Ивано́в
пару, другую рассказиков.
по своим скворешням —
так,
как писатель
сидел века.
Хочется
с Толстым,
с Орешиным
за бутылкой пивка.
Простая еда.
Без скатертей
и прочей финтифлюжины.
столовую
в руки Нарпита —
разводить ужины!
этих
разных фокстротов,
чтоб джазы
творчеству
не мешали, бубня,—
а с вами
беседовал бы
товарищ Родов,
не надоедающий
в течение дня.
этих
разных биллиардов,
чтоб мы
на пустяках не старели,
а слушали
бесхитростных
красных бардов
и прочих
самородков менестрелей.
Писателю
классику
мил и люб
не грохот,
а покой…
Вот вы
организуйте
т а к о й клуб,
а я
туда…
ни ногой.
ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА
Готовьте
возы
тюльпанов и роз,
детишкам —
фиалки в локон.
Европе
является
в виде
министра Келлога.
не пешком пришел по воде,
подметки
неохота.
смокинг надев,
приехал
в Париж
пароходом.
С венком
рисуют
бога-сынка.
На Келлоге
нет
никакого венка.
над цилиндром
тянется —
долларное сияньице.
Поздравит
державы
и будет
от чистого сердца
на банкетах
за мир
во человецех.
Подпишут мир
на глади листа,
просохнут
фамилии
на́сухо,—
а мы
посмотрим,
что у Христа
припрятано за пазухой.
За пазухой,
полюбуйтесь
вот,
ему
наложили янки —
сильнейший
морской
и газы в баллонах,
и танки.
Готов
у Христа
на всех арсенал;
но главный
за пазухой
камень —
которая припасена
для всех,
кто с большевиками.
Пока
отверзает уста
на фоне
пальмовых веток —
плотнее стань
на страже
свободы Советов.
ПОЛЬЗА ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ
Недвижим Крым.
Ни вздоха,
ни чиха.
Но,
о здравии хлопоча,
не двинулись
в Крым
ни одна нэпачиха
и
ни одного нэпача.
Спекулянты,
вам скрываться глупо
от движения
и от жары —
вы бы
на камнях
трясущихся Алупок
лучше бы
спустили бы
жиры.
Но,
прикрывши
локонами уши
и надвинув
шляпы на глаза,
нэпачи,
стихов не слушая,
едут
на успокоительный нарзан.
Вертя
линяющею красотою,
ушедшие
поминая деньки,
скучают,
с грустной кобылой стоя,
крымские
проводники.
Бытик
спортом выглодан,
крымских
романов
закончили серию,
и
брошюры
доктора Фридлянда
дремлют
в пыли
за закрытою дверью.
Солнцу облегчение.
Сияет солнце.
На лице —
довольство крайнее.
Сколько
силы
экономится,
тратящейся
на всенэповское загорание.
Зря
с тревогою
оглядываем Крым
из края в край мы —
ни толчков,
ни пепла
и ни лав.
И стоит Ай-Петри,
как недвижный
шкаф.
Я
землетрясения
люблю не очень,
земле
подобает —
Но слава встряске —
Крым
орабочен
больше,
чем на ять.
ПОВАЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ
Красная Спартакиада
населенье заразила:
заносит на́ дом
и верзила.
Красным
соком
крася пол,
бросив
школьную обузу,
сын
завел
игру в футбол
приобретенным арбузом.
Толщину забыв
и хворость,
легкой ласточкой взмывая,
взял бы
обгоняя все трамваи.
раздается
в тесной ванне,
с кем-то
в ванну влез
в плавальном соревнованьи.
Дочь,
лихим азартом вспенясь,
позабывши
все другое,
за столом
играет в теннис
всем
лежащим под рукою.
А мамаша
всех забьет,
ни за что не урезоните!
В коридоре,
как копье,
в цель
бросает
рваный зонтик.
Гром на кухне.
Громше,
больше.
Звон посуды,
визгов трельки,
то
кухарка дискоболша
мечет
мелкие тарелки.
Бросив
склонностью
к покою
движим,
спешно,
несмотря на лето,
навострю
из дома
лыжи.
к себе
заносит на дом
и верзила.
Красная Спартакиада
населенье заразила.
БАЛЛАДА О БЮРОКРАТЕ И О РАБКОРЕ
Балладу
новую
вытрубить рад.
Уши востри́те!
В одном
учреждении
был бюрократ
и был
рабкор-самокритик.
Рассказывать
сказки
совсем нехитро́!
Но это —
отнюдь не сказки.
у рабкора
а у бюрократа —
Васькин.
критикует
указанный трест.
Растут
статейные горы.
А Васькин…
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
исписал
карандашный лес.
Огрызка
не станет
скоро!
А Васькин
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
на десятках
трестовских мест
раскрыл
и пьяниц
и во́ров.
А Васькин
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
От критик
похудел и облез,
растет
стенгазетный ворох.
А Васькин
слушает да ест.
Кого ест?
— Рабкора.
Скончался рабкор,
поставили крест.
Смирён
непокорный норов.
А Васькин
слушает да ест.
Кого?!
— Других рабкоров.
Чтоб с пользой
читалась баллада,
выводы
надо.
вступив
с бюрократом в бои,
вонзив
справедливую критику,
смотри
и следи —
из заметок твоих
какие
действия
вытекут.
А во-вторых,
если парню влетит
за то, что
держался храбрый,
умерь
бюрократовский аппетит,
под френчем
выищи жабры.
XIV МЮД
в седеющие
усы и бороды
пряча
улыбающуюся радость,
смотрите —
льются
улицы города,
знаменами припарадясь.
Богатые
у нас
отнимали
и силы и сны,
жандармы
загораживали
ворота в науки,
но
сильны и стройны
у нас
вырастают сыны,
но,
шевеля умом,
у нас
поднимаются внуки.
по земле
сегодня носится
интернационалом
на все лады
боевая многоголосица
пролетариев молодых.
Наших —
теснят.
Наших —
бьют
в озверевших
странах фашистов.
Молодежь,
миллионную руку
в МЮД
защищая товарищей,—
выставь!
Шествий
круг,
обними фашистские тюрьмы.
Прижмите богатых
к стенам их домов.
Пугая жирных,
лейся,
лава юнгштурма.
галстуком
пугай банкирских быков.
Они
отнимали у нас
и здоровье и сны.
Они
загораживали
дверь науки,
но,
сильны и стройны,
идут
большевизма сыны,
но
сильны и умны —
большевистские внуки.
Сквозь злобу идем,
сквозь винтовочный лай мы
строим коммунизм,
и мы
передадим
борьбой омываемый
нашей
смене —
мир.
ВСЕСОЮЗНЫЙ ПОХОД
В революции
в культурной,
смысл которой —
многие
узрели
До ушей
лицо помыв,
выкрутив недурно,
говорят,
смотрите:
«Мы
совершенно рев-культурны».
красотой пробо́ров,
а парнишка
грязен, как боров.
Проведи
глазами
по одной казарме.
Прет
зловоние пивное,
дымом за́стит,
и котом
гармонька воет:
«Д-ы-ш-а-л-а н-о-ч-ь
в-о-с-т-о-р-г-о-м с-л-а-д-о-с-т-растья».
Дыры в крыше,
звёзды близки,
продырявлены полы,
режут
истомным визгом
крысьи
свадьбы да балы.
Поглядишь —
и стыдно прямо —
в чем
барахтаются парни.
То ли
мусорная яма,
то ли
Просто
слышать редко,
мат
с похабщиною в куче,
до прабабки
кроют предков,
кроют внуков,
кроют внучек.
Кроют в душу,
кроют в бога,
в пьяной драке
блещет нож…
С непривычки
от порога
скорее
повернешь.
У нас
не имеется няней —
для очистки
жизни и зданий.
Собственной волей,
ею одной,
в кулак сколотив,
заместо
проплеванной
пивной
культуру
свою,
Подымай,
по заводам гул,
до корней
дознайся с охотою,
кто дает на ремонт
и какую деньгу,
где
и как деньгу берегут
и как
деньгу расходуют.
На зверей бескультурья —
Комсомол,
выступай походом!
От водки,
от мата,
от грязных груд
обчистим
в МЮД.
ВПЕРЕД, КОМСОМОЛЬЦЫ!
Старый быт —
лют.
быт.
Веди молодых,
МЮД,
старый —
будет разбит!
Вперед, комсомольцы,
всесоюзным походом!
В окопах вражьих —
Вскипай
в быту
боевая охота —
На водку!
На ругань!
На
