облегчением.
И опять молчание, только волчий вой в трубе да в соседней комнате — шелесты, шорохи, шепоты, треск и скрип половиц, как будто ходит кто-то крадучись. Шаги послышались так явственно, что оба вдруг оглянулись и увидели, что кто-то весь в белом стоит в дверях: не один ли из тех бледных призраков, что проносились мимо окон, вошел в дом?
— Кто это? Кто это? — вскрикнули оба.
— Это вы, Пестель? — сказал по-французски стоявший в дверях.
— Э, черт тебя побери, мой милый! Вот напугал… Я уж думал, привидение, — смеясь, ответил Пестель тоже по-французски.
Голицын узнал князя Александра Ивановича Барятинского, лейб-гвардии гусарского полка штаб-ротмистра, члена Тульчинской Управы Южного Тайного Общества.
Внезапному появлению гостя хозяин не удивился. «Он и стакана воды не может выпить иначе, как с видом заговорщика», — говорил в шутку о Барятинском. Приезжая в Линцы к Пестелю, тот всегда останавливался в том же доме, но в другом флигеле, с отдельным ходом; у него был свой ключ. Только что приехал и вошел потихоньку, чтобы не будить прислуги.
— Ну, входи же, входи, раздевайся. Ты очень кстати: я уж хотел посылать за тобою. Знакомы, господа? Князь Валерьян Михайлович Голицын…
— Как же, у Юшневского встречались, — ответил Барятинский, снимая шапку, шубу, шарф и валенки, — все запушенное снегом так, что в самом деле похоже было на привидение.
Барятинский был красавец несколько восточного облика; человек светский, адъютант главнокомандующего, графа Витгенштейна, поэт, математик, философ-безбожник и республиканец отъявленный; очень добрый и не очень умный, Пестелю был предан так, что если бы тот и вправду мечтал «сделаться императором», как многие думали, Барятинский не возмутился бы.
— Что это вы, господа, в темноте сидите? — удивился он.
— Да вот лампа потухла, а денщик спит, — не разбудишь. Тут где-то свеча, посмотри, — сказал Пестель.
Барятинский отыскал свечу на столе, вышел в переднюю и осторожно, так, чтобы не будить храпевшего Савенко, зажег свечу о теплившийся в углу ночник.
— Господа, важные новости! — начал он, вернувшись в кабинет. Вообще заикался (его так и прозвали Заика, Le Begue), a теперь особенно, должно быть, от волнения. Долго не мог выговорить, наконец, произнес: — скончался… государь скончался…
— Что ты говоришь? Не может быть! — воскликнул Пестель с тем удивлением, которое всегда рождает в людях внезапная весть о смерти.
— Государь скончался? — все еще не верил и удивлялся он. — Да правда ли? Откуда ты знаешь?
— Вчера, в девять часов вечера, в штабе получено известие с курьером из Таганрога от генерала Дибича.
— Странно, странно! — сказал Пестель тихо и как будто задумчиво. — Мы тут только что о нем, — и вдруг… Уж не аллегория ли тоже, Голицын, а?
Голицын ничего не ответил, побледнел и закрыл лицо руками.
Наконец-то вспомнил он то, что хотел и не мог вспомнить.
Дача Нарышкиных по Петергофской дороге; ясное утро; тишина, какая бывает только раннею весною на пустынных дачах; щебет птиц, скрежет граблей, далекий-далекий топор, — должно быть, рыбак чинит лодку на взморье. Уютная комнатка — «настоящее гнездышко любви, nid d’amour для моей бледненькой, бедненькой девочки», — как говорила Марья Антоновна. Открыта дверь на балкон; запах весеннего утра, березовых почек, смешанный с душным запахом лекарств. Он стоит перед Софьей на коленях; она наклонилась и шепчет ему на ухо:
«Намедни-то что мне приснилось. Будто мы входим с тобой в эту самую комнату, а у меня на постели кто-то лежит, лица не видать, с головой покрыт, как мертвец саваном. А у тебя в руках будто нож, убить хочешь того на постели, крадешься. А я думаю: что, если мертв? — живых убивать можно, — но как же мертвого? Крикнуть хочу, а голоса нет, только не пускаю тебя, держу за руку. А ты рассердился, оттолкнул меня, бросился, ударил ножом… саван упал… Тут мы и увидели, кто это…»
— Убить мертвого, убить мертвого! — прошептал Голицын, очнулся, медленно-медленно поднял руку, — она была тяжела, как во сне, — и перекрестился.
Барятинский, в волнении, бегая по комнате и заикаясь отчаянно, рассказывал.
Еще накануне жиды в Тульчине, на базаре, говорили о кончине государя. Никто им не верил, но что происходит что-то неладное, чувствовали все, потому что не было дня, чтобы в Варшаву и обратно не проскакало три-четыре фельдъегеря. Когда же, наконец, известие получено было в штабе с курьером от Дибича, — велено приводить войска к присяге Константину. Но это еще не верно: ходят слухи, будто бы Константин отрекся, и, по секретному завещанию императора, законный наследник — младший брат, Николай. Ежели войска присягнут и потом присяга объявлена будет недействительной, то неизвестно, чем все это кончится.
— Такого случая и в пятьдесят лет не дождемся, — заключил Барятинский: — если и его потеряем, то подлецами будем!
— Вы что думаете, Голицын? — спросил Пестель.
— Думаю, что всегда думал: начинать надо.
— Ну, что ж, с Богом! Начинать, так начинать! — проговорил Пестель и улыбнулся; лицо его, как всегда, от улыбки помолодело, похорошело удивительно.
И, взглянув на него, Голицын почувствовал, что неимоверная тяжесть, которая давила его все эти месяцы, вдруг упала с души.
Принялись обсуждать план действий. Решили так: Пестель с Барятинским едут в Тульчин, чтобы приготовить членов тамошней Управы; Голицын — в Петербург, чтобы постараться соединить Северных с Южными, что теперь нужнее, чем когда-либо. Пестель был уверен, что в Петербурге начнется.
— Вы, господа, там начинайте, а мы здесь: когда в Тульчине караулы займет Вятский полк, арестуем главную квартиру, начальника штаба и главнокомандующего, — этим и начнем…
— Мятежные войска пойдут сначала на Киев, потом на Москву и Петербург. С первыми успехами восстания Синод и Сенат, если не подчинятся добровольно, принуждены будут силою издать два манифеста: первый — от Синода, с присягой временному верховному правлению из директоров Тайного Общества; второй — от Сената, с объявлением будущей республики.
Проговорили всю ночь до утра. К утру вьюга затихла; солнце встало ясное. Замерзшие окна поголубели, порозовели; солнце заиграло в них, — и вспомнилось Голицыну, как на сходке у Рылеева, слушая Пестеля, он сравнивал мысли его с ледяными кристаллами, горящими лунным огнем: не загорятся ли они теперь уже не мертвым, лунным, а живым огнем, солнечным?
В передней денщик завозился: топил печку и ставил самовар.
— Хотите чаю? — предложил Пестель.
— Шампанского бы выпить на радостях, — сказал Барятинский. — Эй, Савенко, сбегай, братец, отыщи у меня в возке кулек с бутылками.
Савенко принес две бутылки. Откупорили, налили. Барятинский хотел произнести тост.
— За во-во… — начал заикаться; хотел сказать: «за вольность».
— Не надо, — остановил его Голицын: — все равно, не сумеем сказать, так лучше выпьемте молча…
— Да, молча, молча! — согласился Пестель.
Подняли бокалы и сдвинули молча.
Когда выпили, Голицын почувствовал, что без вина были пьяны еще давеча, когда говорили о предстоящих действиях; не потому ли говорили о них с такою легкостью, что пьяному и море по колена? «Ну, что ж, пусть, — подумал он, — в вине — правда, и в нашем вине — правда вечная…»
Солнце в замерзших окнах играло, как золотое вино. Но он знал, что не долог зимний день и скоро будет золотое вино алою кровью.
— Лошади поданы, ваше сиятельство, — доложил Савенко.
Голицын стал прощаться. Пестель отвел его в сторону.
— Помните, как вы прочли мне из Евангелия: «женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее, но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости». Наш час пришел. Я себя не обманываю: может быть, все, что мы говорили давеча, — вздор: погибнем и ничего не сделаем… А все-таки радость будет, будет радость!
— Да, Пестель, будет радость! — ответил Голицын. Пестель улыбнулся, обнял его и поцеловал.
— Ну, с Богом, с Богом!
Вынул что-то из шкатулки и сунул ему в руку.
— Вы сестры моей не знаете, но мне хотелось бы, чтоб вы вспоминали о нас обоих вместе…
В руке Голицына был маленький кошелек вязаный, по голубой шерсти белым бисером вышито: Sophie.
Вышли на крыльцо.
— Значит, прямо в Петербург, Голицын? — спросил Барятинский.
— Да, в Петербург, только в Васильков к Муравьеву заеду.
— По первопутку, пане! На осьмушечку бы с вашей милости, — сказал ямщик.
Пестель в последний раз обнял Голицына.
— Ну, с Богом, с Богом!
Голицын уселся в возок.
— Готово?
— Готово, с Богом!
Возок тронулся, полозья заскрипели, колокольчик зазвенел.
— Эй, кургузка, пять верст до Курска! — свистнул ямщик, помахивая кнутиком.
Тройка понеслась, взрывая на гладком снегу дороги неезженой две колеи пушистые. Беззвучный бег саней был как полет стремительный, и морозно-солнечный воздух пьянил, как золотое вино.
Голицын снял шапку и перекрестился, думая о предстоящей великой скорби, великой радости:
— С Богом! С Богом!
Примечания
1
В Св. писании символ блага.
2
Образ скорби или кротости.
3
Баронесса Юлия Крюднер (1764–1825) — «пророчица», пытавшаяся воздействовать на Александра I.
4
От франц. vertiges — головокружения.
5
Иван Семенович Барков (1732–1768) — поэт, известный непристойными стихами.
6
Неточно цитируемое стихотворение А. С. Пушкина.
7
От лат. scepticus — скептицизм.
8
Герцог Курляндский Эрнст-Иоганн Бирон (1690–1772) — фаворит императрицы Анны Иоанновны, начал свою карьеру в качестве конюха.
9
Иван Павлович Кутайсов (1759? — 1834) — фаворит Павла I и его камердинер, по национальности был турок.
10
Жозеф Мари де Местр (1753–1821) — граф, французский публицист, политический деятель и религиозный философ.
11
Баллада В. А. Жуковского «Светлана».
12
В греческой мифологии покровительница злых духов ночи и колдовства.
13
В 1819 году произошло восстание военных поселенцев Чугуевского полка, требовавших отмены военных поселений.
14
В России смертная казнь была отменена императрицей Елизаветой Петровной.
15
Ветхозаветный пророк Илья безбоязненно обличал идолопоклонство и нечестие при царе Ахаве и его жене Иезавели.
16
Седьмица (церковнослав.) — неделя, т. е. в Страстную неделю.
17
Вселенской, всемирной.
18
Апостолы Петр, Андрей, Иоанн и Иаков были галилейскими рыбаками.
19
Преподобный Серафим Саровский (1759–1833) — русский святой.
20
От франц. cadence — ритм.
21
Апостол — часть Нового Завета.
22
Вадим Храбрый (? — 864) — полулегендарный вождь новгородцев, возглавивший восстание против Рюрика и им убитый.
23
Темно-коричневый (от франц. puce — блоха).
24
Федор Николаевич Глинка (1786–1880) — участник Отечественной войны 1812 г.
25
26
27
Занд — студент, убийца немецкого писателя Августа Коцебу (1761–1819).
28
Была не была! (франц.)
29
От франц. pour les merites — за заслуги.
30
Немврод — царь Вавилонский (2-е тысячелетие до н. э.).
31
От франц. bleu de nuit — темно-синий.
32
От франц. echarpe — шарф.
33
Ряд дырочек, в которые пропускается лента (франц. trou-trou).
34
Ода А. С. Пушкина «Вольность».
35
Ода А. С. Пушкина «Вольность».
36
Евангелие от Матфея, XVIII, 5.
37
Даже (церковнослав.).
38
Михаил Евстафьевич Лобанов (1787–1846) — русский писатель, драматург. Перевел трагедию Ж. Расина «Федра».
39
У меня сердце материалиста, но мой разум отвергает материализм (франц.).
40
Никон (1605–1681) — патриах Московский и
