что Дух поведал
Ему про это — не плоть и кровь.
Своим обманом он счел Психею,
Своею правдой — лишь плоть и кровь.
Пошел за ними, а не за нею,
Но потерял он свою Психею,
И то, что было, — не будет вновь,
Ушла Психея, и вместе с нею
Я потеряла его любовь.
1943
Париж
Надежда моя
Надежда моя, не плачь.
С тобой не расстанемся мы.
В рассвет поведет из тюрьмы.
Зарей зеленеет твердь.
Надежда моя! Не плачь.
Мы вместе сквозь смерть — за смерть.
1921
Висбаден
Тройное
Тройною бездонностью мир богат.
Тройная бездонность дана поэтам.
Но разве поэты не говорят
Только об этом?
Только об этом?
Тройная правда — и тройной порог.
Поэты, этому верному верьте;
Ведь только об этом думает Бог:
О Человеке.
Любви.
И смерти[9].
1927
Париж
«Я был бы рад, чтоб это было…»
В. Злобину
Не отдавалась бы злословью,
Могли бы вы его понять
И перестали бы любовью
Томленье, сон и скуку звать.
Я ж — ничего не забываю,
Томленьем вашим не живу,
Я даже если сплю — то знаю:
1944
Опрощение
Армяк и лапти… да, надень, надень
На Душу-Мысль свою, коварно сложную,
И пусть, как странница, и ночь и день,
Несет сермяжную суму дорожную.
В избе из милости под лавкой спит,
Пускай наплачется, пускай намается,
Слезами едкими свой хлеб солит,
Пусть тяжесть зeмная ей открывается…
Тоща опять ее прими, прими
Всепобедившую, смиренно-смелую…
Она, крылатая, жила с людьми,
И жизнь вернула ей одежду белую.
1930
Стихотворный вечер в «Зеленой Лампе»
Перестарки и старцы и юные
Впали в те же грехи:
Берберовы, Злобины, Бунины
Стали читать стихи.
Умных и средних и глупых,
Ходасевичей и Оцупов
Постигла та же беда.
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что это не навсегда!
В «Зеленую Лампу» чинную
Все они, как один, —
Георгий Иванов с Ириною,
Юрочка и Цетлин,
И Гиппиус, ветхая днями,
Кинулись со стихами,
Бедою Зеленых Ламп.
Какой мерою поэтов мерить?
О, дай мне, о, дай мне верить
Не только в хорей и ямб.
И вот оно, вот, надвигается:
Властно встает Оцуп.
Мережковский с Ладинским сливается
Словно отрок древне-еврейский,
Заплакал стихом библейским
И плачет, и плачет Кнут…
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что в зале не все заснут.
«Люблю огни неугасимые…»
Люблю огни неугасимые,
Люблю заветные огни.
Для взора чуждого незримые,
Для нас божественны они.
Пускай печали неутешные,
Пусть мы лишь знаем, — я и ты, —
Что расцветут для нас нездешние,
Любви бессмертные цветы.
И то, что здесь улыбкой встречено,
Как будто было не дано,
Глубоко там уже отмечено
Иван Бунин
Сириус
Где ты, звезда моя заветная,
Венец небесной красоты?
Очарованье безответное
Снегов и лунной высоты?
Где молодость простая, чистая,
В кругу любимом и родном,
И старый дом, и ель смолистая
В сугробах белых под окном?
Пылай, играй стоцветной силою,
Неугасимая звезда,
Над дальнею моей могилою,
Забытой Богом навсегда!
1922
Венеция
Колоколов средневековый
И о былом счастливый сон.
И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.
И солнце, смешанное с ним,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.
1922
«В гелиотроповом свете молний летучих…»
В гелиотроповом свете молний летучих
В небесах раскрывались дымные тучи,
На косогоре далеком — призрак дубравы,
В мокром лугу перед домом — белые травы.
Молнии мраком топило, с грохотом грома
Ливень свергался на крышу полночного дома —
И металлически страшно, в дикой печали,
Гуси из мрака кричали.
1922
Петух на церковном кресте
Плывет, течет, бежит ладьей,
И как высоко над землей!
А он вперед — и все поет.
Поет о том, что мы живем,
Что мы умрем, что день за днем
Идут года, текут века —
Вот как река, как облака.
Поет о том, что все обман,
Что лишь на миг судьбою дан
Что вечен только мертвых сон,
Да Божий храм, да крест, да он.
1922
Амбуаз
Ты на плече, рукою обнаженной,
От зноя темной и худой,
Несешь кувшин из глины обожженной,
Наполненный тяжелою водой.
С нагих холмов, где стелются сухие
Седые злаки и полынь,
Глядишь в простор пустынной Кумании,
В морскую вечереющую синь.
Все та же ты, как в сказочные годы!
Все те же губы, тот же взгляд,
Исполненный и рабства и свободы,
Умерший на земле уже стократ.
Все тот же зной и дикий запах лука
В телесном запахе твоем,
И та же мучит сладостная мука, —
Бесплодное томление о нем.
Через века найду в пустой могиле
Твой крест серебряный, и вновь,
Вновь оживет мечта о древней были,
Моя неутоленная любовь,
И будет вновь в морской вечерней сини,
В ее задумчивой дали,
Все тот же зов, печаль времен, пустыни
И красота полуденной земли.
1922
«Душа навеки лишена…»
Душа навеки лишена
Былых надежд, любви и веры.
Потери нам даны без меры,
Презренье к ближнему — без дна.
Для ненависти, отвращенья
К тому, кто этим ближним был,
Теперь нет даже выраженья:
Нас Бог и этого лишил.
И что мне будущее благо
России, Франции! Пускай
Любая буйная ватага
Трамвай захватывает в рай.
25 августа 1922
«Одно лишь небо, светлое, ночное…»
Одно лишь небо, светлое, ночное,
Глядит всю ночь в отверстие пустое,
В руину сей стены.
А по ночам тут жутко и тревожно,
Ночные корабли
Свой держат путь с молитвой осторожной
Далеко от земли.
Свежо тут дует ветер из простора
Сарматских диких мест,
И буйный шум, подобный шуму бора,
То Понт кипит, в песках могилы роет,
Ярится при луне —
И волосы утопленников моет,
Влача их по волне.
1923
День памяти Петра
«Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия…»
О, если б узы гробовые
Где Град Петра? И чьей рукой
Его краса, его твердыни
И алтари разорены?
Хлябь, хаос, — царство Сатаны,
Губящего слепой стихией.
И вот дохнул он над Россией,
Восстал на Божий строй и лад —
И скрыл пучиной окаянной
Петром и Пушкиным созданный.
И все ж придет, придет пора
И воскресенья и деянья,
Прозрения и покаянья,
Россия! Помни же Петра.
Петр значит Камень. Сын Господний
На Камени созиждет храм
И скажет: «Лишь Петру я дам
Владычество над преисподней…»
1925
«Только камни, пески, да нагие холмы…»
Только камни, пески, да нагие холмы,
Да сквозь тучи летящая в небе луна, —
Для кого эта ночь? Только ветер, да мы,
Да крутая и злая морская волна.
Но и ветер — зачем он так мечет ее?
И она — отчего столько ярости в ней?
Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое!
Ты мне собственной жизни милей и родней.
Я и нашей любви никогда не пойму:
Для чего и куда увела она прочь
Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь?
Но Господь так велел — и я верю ему.
<1926>
Nel mezzo del cammin di nostra vita
[10]
Дни близ Неаполя в апреле,
Когда так холоден и сыр,
Так сладок сердцу Божий мир…
Сады в долинах розовели,
Селенья черные молчали,
Ракиты серые торчали,
Вдыхая в полусне дурман
Земли разрытой и навоза…
Таилась хмурая угроза
В дымящемся густом руне,
Каким в горах спускались тучи
На их синеющие кручи…
Дни, вечно памятные мне!
1947
Венки
Был праздник в честь мою, и был увенчан я
Венком лавровым, изумрудным:
Он мне студил чело, холодный, как змея,
В чертоге пирном, знойном, людном.
Жду нового венка — и помню, что сплетен
Из мирта темного он будет:
В чертоге гробовом, где вечный мрак и сон,
1950(?)
(Он еще не стих).
Гор, холмов нагих.
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю…
1952
Тэффи
Перед картой России
В чужой стране, в чужом старом доме
На стене повешен ее портрет,
Ее, умершей, как нищенка, на соломе,
В муках, которым имени нет.
Но здесь на портрете она вся, как прежде,
Она богата, она молода,
Она в своей пышной зеленой одежде,
На лик твой смотрю я, как на икону…
«Да святится имя твое, убиенная Русь!»
Одежду твою рукой тихо трону
И этой рукою перекрещусь.
«Красные верблюды — зори мои, зори…»
Красные верблюды — зори мои, зори —
По небу далекой чередой идут…
Четками мелькают в вечернем моем взоре —
За красным верблюдом красный верблюд…
Ах, недолго ждать мне с тоскою покорной,
Ждать, чтобы последний зарею потух.
Палицей огромной, чрез все небо, черной
Гонит их, торопит страшный пастух.
На небо наплыли oблаки-утесы…
Близок, близок отдых. Спешите скорей!
Там, в садах Аллаха надзвездные росы,
Там каждый получит по жажде своей.
«Хочу, вечерняя аллея…»
Хочу, вечерняя аллея,
В твоих объятьях холодея,
Шаги последние пройти,
Но меж ветвей твоих сплетенных,
Нездешней силою согбенных,
Нет ни возврата, ни пути.
Уже полнеба ночь объяла,
Твоей игольчатой хвои
Зловеще огнь заката пышет
И ветр не благостный колышет
Вершины черные твои.
Край мой
1. «Вот завела я песенку…»
Вот завела я песенку,
А спеть ее нет сил!
Полез горбун на лесенку
И солнце погасил!..
По темным переулочкам
Ходил вчера Христос.
Он всех о ком-то спрашивал,
Кому-то что-то нес…
Увидят — забранят!
Я черноносых, лапчатых
Качаю горбунят…
Цветут тюльпаны синие
В лазоревом краю…
Там кто-нибудь на дудочке
Доплачет песнь мою!
2. «На острове моих воспоминаний…»
На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани,
Ведут три каменных ступени на крыльцо…
В тяжелой двери медное кольцо.
Над дверью барельеф — меч и головка лани,
А рядом шнур, ведущий к фонарю…
На острове моих воспоминаний
Письмо в Америку
Доплыла я до тихого берега
И моя голубая Америка
Лучше ваших коммерческих стран.
Вот придут ко мне Ангелы гордые
И святых осуждающий клир
И найдут, что побила рекорды я
Всех грехов, оскверняющих мир.
Я заплачу: «Не вор я, не пьяница,
Я томиться в аду не хочу».
И мохнатая лапа протянется
И погладит меня по плечу.
«Ты не бойся засилья бесовского, —
Я медведь Серафима Саровского,
С нами зайчик Франциска Ассизского
И святого Губерта олень,
И мы все, как родного и близкого,
Отстоим твою грешную тень.
Оттого что ты душу звериную
На святую взнесла высоту,
Что последнюю ножку куриную
Отдавала чужому коту,
Позовет тебя Мурка покойная,
Твой любимый оплаканный зверь,
И войдешь ты, раба недостойная,
Как царица, в предрайскую дверь».
Вот какие бывают истории.
Я теперь навсегда замолчу.
От друзей вот такой категории
«Когда я была ребенком…»
Когда я была ребенком,
Так, девочкой лет шести,
Я во сне подружилась с тигренком —
Он помог мне косичку плести.
И так заботился мило
Что всю жизнь я его не забыла,
Вот — помню даже теперь.
А потом, усталой и хмурой, —
Любоваться тигриной шкурой
Я пошла в Зоологический сад.
И там огромный зверище,
Раскрыв зловонную пасть,
Так дохнул перегнившей пищей,
Но я, в глаза ему глядя,
Сказала: «Мы те же теперь,
Я — все та же девочка Надя,
А вы — мне приснившийся зверь.
Сновиденья, и жизнь, и смерть,
Слито все золотыми звездами
В Божью вечность, в недвижную твердь».
И ответил мне зверь не словами,
А ушами, глазами, хвостом:
«Это все мы узнаем сами
Вместе с вами. Скоро. Потом».
Лидия Бердяева
Со ступени на ступень…
А за мною — тень,
Кто-то в сером капюшоне,
Серой надушённый…
Прыгнул, руку протянул,
По стене скользнул,
За перила вдруг упал,
В черной тьме пропал.
Со ступени на ступень,
Вот и у порога…
А за мною — тень,
На стене — два рога.
Над хатой горбатой
Обгорелой, осиротелой.
Воет у хаты
Пес бесприютный,
«Встаньте, родные! Вставайте!
Сына, солдата, встречайте!
В жарком бою убитого,
В поле зарытого».
Семь мертвецов,
Один за другим,
Выходят из хаты
Встречать солдата.
Скрылся за гору
