оно стоит

На перекрестке скудости и пыли.

Какой-то тесный и неловкий вход

Да лестница, взбегающая круто,

И коридоров скучный разворот —

Казенщина без всякого уюта.

Но если приотворишь двери в класс —

Ты юношу увидишь на уроке[111],

Что на полях Краевича, таясь,

О конквистадорах рифмует строки.

А если ты заглянешь в кабинет,

Где бродит смерть внимательным дозором, —

Услышишь, как седеющий поэт[112]

С античным разговаривает хором.

Обоих нет уже давно. Лежит

Один в гробу, другой, без гроба, — в яме,

И вместе с ними, смятые, в грязи,

Страницы с их казненными стихами.

А здание? Стоит еще оно

Иль, может быть, уже с землей сровнялось?

Чтоб от всего, чем в юности, давно,

Так сердце было до краев полно,

И этой капли даже не осталось.

1957

«Чем дольше я живу, тем ненасытней я…»

Чем дольше я живу, тем ненасытней я,

Тем с большей жадностью тянусь к усладе здешней.

Пусть ждет меня нектар иного бытия —

Я от разлуки с ней всё безутешней.

И радость мне моя последняя горька…

Так в блекнущем саду, где астры холодеют,

Озябшая пчела с последнего цветка

Пьет скудный мед, сама уже скудея.

К остывшим венчикам она ревнивей льнет,

Неяркий солнца луч ее уже не тешит,

А то, что в улье ждет богатство полных сот —

Стяжательницы милой не утешит.

1957

«В талом небе такие мокрые…»

В талом небе такие мокрые,

Акварельные облака.

…Мог ли я сомневаться, мог ли я

Не поверить, что ты близка,

Если так хорошо и весело

Ты умела ко мне прильнуть,

Медный крестик с моей перевесила

На свою золотую грудь?

…В мутном небе такие влажные,

Акварельные облака.

…Важно ли, что была ты, важно ли,

Что слабела в моих руках,

Если вот вспоминаю редко я

И так нехотя о тебе,

Если ты раскаленной меткою

Не осталась в моей судьбе?

…В бледном небе совсем туманные,

Акварельные облака.

Почему меж других — не странно ли? —

Эта путается строка?

Или ею напоминается,

Что все лучшее навсегда

Разлетается, расплывается,

Растворяется без следа.

1958

«Как бушевали соловьи…»

Как бушевали соловьи

Над нашей гоголевской хатой,

Луною выбеленной и

Подсолнухами полосатой!

Их было не перекричать!

Но, неуверенно вначале,

Еще пугаясь всё сказать,

Мы их с тобой… перешептали.

Как было хорошо прильнуть

Губами к маленькому уху!

С собой мы взяли в дальний путь

Ту немудреную науку.

И с той поры она для нас

Защитой стала неизменной:

Таким же шепотом сейчас

Мы заглушаем шум вселенной.

1958

«Я думал до сих пор, что наша…»

Я думал до сих пор, что наша

Давно развязанная связь,

Хотя была других не краше,

Но все же в сердце сбереглась.

И вот недавно, в день погожий

Бродя по улице пустой,

Как заблудившийся прохожий,

Я вышел к истине простой:

Что все давным-давно забыто

И окончательно мертво,

Что сердце на могильных плитах

Не написало ничего.

Нет, не подумай, я не плачу,

Я просто на ущербе дней

Одною истиной богаче,

Одною радостью бедней.

1958

«Нет, и всматриваться не стоит!..»

Нет, и всматриваться не стоит!

Ведь с собою не унести

Эти звезды, луга, прибои —

Все и сложное и простое,

С чем мне больше не по пути!

Знаю, знаю: пора пришла мне

Подружиться с коротким днем,

Мелкой речкой, замшелым камнем,

Выкорчеванным скользким пнем;

С равнодушной подругой-палкой,

С шумом медленного дождя —

Всеми теми, кого не жалко

Будет мне потерять, уйдя.

Ну а если и к ним я тоже

Так привыкну, что станут мне

И они всех небес дороже —

Кто мне землю забыть поможет

В беспощадной Твоей стране?

1959

«На италийском мраморе плиты…»

На италийском мраморе плиты —

Простое имя и скупая дата.

Но почему остановилась ты

И вздрогнул я, смущением объятый?

Не потому ль, что вновь коснулся нас

В своем захолодевшем начертаньи

На плитах всех повторенный рассказ

О жалком человеческом незнаньи.

Смотри: сквозь надпись проступает ложь!

Лгут имена! Нас всех зовут иначе!

Нам роздали их просто как пришлось!

Где то, каким в веках я обозначен?

И даты лгут! Нам миллиарды лет!

Не эти шестьдесят, не эти тридцать!

Обратно нам уже дороги нет,

Но впереди нам не остановиться.

Уйдем отсюда! Что нам говорят

Случайно здесь разбросанные плиты?

Пройдут века — и мы придем назад.

Еще мгновенье — и они разбиты.

1960

«Мы все уходим парусами…»

Мы все уходим парусами

В одну далекую страну.

Ветра враждуют с облаками,

Волна клевещет на волну.

Где наша пристань? Где-то! Где-то!

Нам рано говорить о ней.

Мы знаем лишь ее приметы,

Но с каждым днем они бледней.

И лишь когда мы всё осилим

И всякий одолеем срок —

Освобождающе под килем

Прибрежный зашуршит песок.

И берег назовется ясным

И чистым именем своим.

Сейчас гадать о нем напрасно

И сердца не утешить им.

Сейчас кругом чужие земли,

Буруны, вихри, облака,

Да на руле, когда мы дремлем,

Немого ангела рука.

1961

«Как пароход подходит к пристани…»

Как пароход подходит к пристани,

Неспешно замедляя ход,

И всматриваешься все пристальней

В тот край, что пред тобой встает, —

Так я гляжу в недоумении

На берег странный и чужой,

Что в неизбежном приближении

Сейчас встает передо мной.

Какие-то струятся тени там,

Какие-то скользят лучи,

Но в смутном их нагромождении

Мне ничего не различить.

И лишь одна (прозреньем, бредом ли?)

Надежда промелькнет подчас,

Что кто-то, мне пока неведомый,

На сходнях руку мне подаст.

1964

«Когда-нибудь (быть может, скоро)…»

Когда-нибудь (быть может, скоро)

На том, нездешнем, берегу,

На том единственном, который

Себе в наследство берегу, —

Я обернусь и вдруг замечу,

Что, труден и неумолим,

Но этот путь мой человечий

Был все-таки необходим.

Что в тесноте земных свершений,

В борьбе мужей, в объятьях жен,

В огне молитв, в бреду сомнений

Я слеплен был и обожжен.

И уходя теперь отсюда,

Я вижу: мы бы не смогли

Небесного коснуться чуда

Без страшной помощи земли.

1964

«Слишком просто, и не для поэта…»

Слишком просто, и не для поэта,

А для всякой совести земной,

Взять да и поверить, будто это

Навсегда закончится с тобой.

Слишком просто! Все кругом так сложно.

Тайною овеян и храним

Каждый жалкий камень придорожный,

Каждый лист, упавший рядом с ним.

Почему же ты проходишь мимо

Этой тайны камня и листа,

Мимо тайны, явной и незримой,

Что вокруг повсюду разлита?

Попытайся к этой тайне малой,

К ней хотя бы, ближе подойти!

Этого довольно для начала,

Для начал твоего пути.

1964

«Расплачиваться надо за вино…»

Расплачиваться надо за вино[113],

За горсть зерна, за поцелуй беспечный,

За все, за все, что здесь тебе дано!

А за любовь? За ту втройне, конечно!

Но вдумайся: не стоит ли она

Такой опустошающей расплаты?

Она была ведь горячей вина,

Необходимее, чем горсть зерна,

И всеми поцелуями богата.

Так не скупись на папиросный дым,

На слезы, на отчаянье, на муку

Слепых шагов по улицам ночным!

Плати! Твой ростовщик неумолим:

Вот он опять протягивает руку!

1965

«След письма на пропускной бумаге…»

След письма на пропускной бумаге

Можно снова в зеркале прочесть,

Только знай: в его застывшей влаге

Точность есть и беспощадность есть.

Так любовь порой в воспоминаньи

Заново нам лучше не читать,

Все слова, все знаки препинанья

Сызнова ничем не проверять.

Лучше нам не приближать напрасно

Разума зеркального к тому,

Что осталось смутным и неясным —

И быть может, лучшим потому.

1966

«Сложи свои распахнутые крылья…»

Сложи свои распахнутые крылья

И мудрости последней научи,

Как без тоски, без страха, без усилья

Нащупать дверь и подобрать, ключи.

Чтоб наконец, спокойною рукою

На ручку двери медленно нажав,

Уйти туда, где буду я с тобою

Среди ничем не запыленных трав.

1966

«Его вчера срубили. Что осталось…»

Его вчера срубили. Что осталось

От всех его упрямых, гордых лет?

Немного щепок, дрог крестьянских след,

Да свежий пень. Здесь я побуду малость

И напишу всего десяток строк,

Но станет в них все сызнова как надо:

Дуб, воротясь, прошелестит прохладой

И распахнется, волен и широк.

И так же быстро оживет, наверно,

Узор листвы и веток тяжкий взлет

И, выскользнув из чашечки неверной,

На землю первый желудь упадет.

Смотри: весь дуб перед тобою снова

И нет того, что было свершено!

Вот так обратно возвращает слово

Все то, что срублено и сожжено.

1966

«Счастливое, волнующее слово…»

Счастливое, волнующее слово

Приходит к нам всегда легко дыша,

Оно слететь как лепесток готово

И только ждет, чтоб приняла душа.

А если нет, а если жжет и душит,

Задумано тобой, а не дано,

И нарастает все трудней и глуше —

Не соблазняйся: это не оно!

1968

«Все словно как на вокзале…»

Все словно как на вокзале

Перед отходом поезда:

Чего-то не досказали,

Но это исправить поздно.

Поезд мой — в неизбежное,

Отходит без опозданья.

Скорей хоть что-нибудь нежное

Скажите мне на прощанье!

Это совсем последнее,

И надо проститься, значит,

Не так, как еще намедни,

А как-то совсем иначе.

Адреса не просите,

Где я — не узнавайте!

Ведь я не скажу: «Пишите!»,

А только: «Не забывайте!»

1969

Комментарии

Текстологические принципы издания

Принципы составления настоящей четырехтомной антологии достаточно просты и отчасти сформулированы во вступительной статье. Остается добавить, что поэтические подборки в ней расположены приблизительно по годам рождения ее участников, насколько удалось установить таковые. В абсолютном большинстве случаев в антологию включены лишь стихотворения, написанные после выезда из России (или до возвращения в нее); в нескольких случаях публикуются небольшие поэмы, но нигде не нарушен принцип: не давать фрагментов, а печатать произведения целиком. Лишь в нескольких случаях поэтические циклы публикуются не полностью. Соблюден также принцип «последней авторской воли», т. е. стихотворения даны в последней прижизненной редакции. Ряд произведений печатается впервые по текстам, любезно предоставленным как самими поэтами, так и их родственниками и наследниками; ряд произведений публикуется по источникам, находящимся в многочисленных архивах. В текстах в основном сохранена авторская орфография и пунктуация. Лишь в необходимых случаях знаки препинания приведены к современным нормам.

В справках об авторах мы старались привести лишь проверенные данные, предпочитая вовсе не пользоваться «легендами», хотя многие справки изобилуют неизбежными пропусками. В библиографии указываются лишь авторские и только поэтические сборники авторов, изданные вне пределов СССР. В реальном комментарии уделено место разъяснению сравнительно мало известных фактов и образов, без которых понимание текста было бы либо затруднено, либо неполно.

Составитель и редколлегия приносят благодарность лицам, принявшим участие в составлении нашей антологии: Л. Нарциссовой, М. Столяровой, И. Матвеевой-Елагиной, Е. Матвеевой, Е. Жиглевич, П. Балакшину, А. Вадимову-Цветкову, Д. Тарасенкову, М. Юппу, Б. Дьяченко, А. Колесову, В. Перельмутеру, Р. Тименчику, Н. Рубашовой, Б. Казначей, В. Сечкарёву, И. Ф. Голенищевой-Кутузовой, И. Рековской-Эйснер, Л. Мнухину и ряду других лиц, для перечисления которых потребовались бы многие страницы.

Мережковский Дмитрий Сергеевич (14 августа 1865, Петербург — 9 декабря 1941, Париж). Происходил из украинского дворянского рода. В 1884–1889 гг. учился на историко-филологическом факультете сначала Московского, затем Петербургского университетов. В 1889 г. женился на поэтессе З. Н. Гиппиус. В 1905–1912 гг. жил в Париже. В 1919 г. уехал из Советской России в Варшаву, позже переселился в Париж.

Печататься начал в 1881 г. До революции вышли три сборника его стихов и несколько книг прозы (в том числе знаменитая трилогия «Христос и Антихрист»); в 1912 г. было издано 24-томное собрание сочинений, включавшее прозу, стихи и эссеистику. В 1918 г. был написан роман «14 декабря», завершивший вторую прозаическую трилогию «Царство Зверя». В эмиграции стихи и проза Мережковского печатались в журналах «Современные записки», «Числа», «Возрождение» и других изданиях. Однако поэтических публикаций было немного (в частности, в журнале «Новый дом»). В то же время широкую известность приобрели историко-философские работы Мережковского, такие, как «Тайна Запада. Атлантида — Европа» (1930), «Иисус Неизвестный» (1932), «Данте» (1939; кн. 1 и 2) и др. Стихотворения Д. С. Мережковского вошли в антологии «Якорь» (Берлин, 1937) и «На Западе» (Нью-Йорк, 1953). Авторской книги стихов поэт в эмиграции не выпустил.

Иванов Вячеслав Иванович (28 февраля 1866, Москва — 16 июля 1949, Рим). Учился сначала в Московском, затем в Берлинском университетах, где изучал историю и классическую филологию. До революции неоднократно бывал за границей. С 1905 г. жил в Петербурге, где стал известен как один из виднейших поэтов-символистов. «На