однажды, во времени. Было что-то в лице и голосе Умирающего, что в слове: «совершилось!» – верно угадано сердцем и запечатлено в памяти слышавших этот голос и видевших это лицо.

Словом этим замкнут круг Семи крестных слов. Только поняв их все вместе, можно понять и каждое в отдельности.

Первое: «Отче! прости им».

Второе: «ныне же будешь со Мною в Твоя»,

Четвертое: «Боже Мой! Боже Мой! для раю».

Третье: «вот сын Твой; вот матерь чего Ты Меня оставил?»

Пятое: «жажду!»

Шестое: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой».

Седьмое: «совершилось!»

Семь слов – как бы семь цветов смертной радуги, сливающихся в белый цвет Воскресения.

XXXVIII

И дух Его вознесся на небо,

– простодушно добавляет один из древнейших кодексов, Сиро-Синайский, к свидетельству Марка: «испустил дух», – как будто может быть сомнение в том, что в ад Сошедший не остался в аду.[1010]

В самое небо… вошел Христос… чтобы предстать… за нас пред лицо Божие. (Евр. 9, 24).

…И завеса в храме разодралась надвое, сверху донизу. (Мк. 15, 38.)

В этом «чуде-знамении» – уже не история, а мистерия – «образ небесного в земном»,

(Евр. 9, 23): как бы сама в себе не вмещаясь, история и здесь переплескивается в мистерию. Что значит это раздирание «завесы», ???????????, закрывающей вход в Святая святых, верно и глубоко объясняет Послание к Евреям: «В самое небо вошел Христос», и люди могут отныне —

ухватиться за надежду… якорь безопасный и крепкий, входящий во внутреннейшее за завесу, ??????????????. (Евр. 6, 19). Кровью Иисуса Христа мы имеем дерзновение входить во Святая святых, новым путем и живым, который Он открыл нам через завесу, то есть плоть Свою. (Евр. 10, 19–20).

В первых двух Евангелиях завеса раздирается уже после того, как Иисус умер, а в III-м (23, 45) – до того: прежде чем умереть. Он уже победил – «смертью смерть попрал».

В ад сошел —

и сокрушил врата медные и вереи железные сломал. (Пс. 106–107, 16.) Подымите, врата, верхи ваши, и подымитесь, двери вечные, и войдет Царь славы. Кто сей Царь славы? Господь сил. Он – Царь славы. (Пс. 23–24, 9.)

Та же мистерия «небесного образ земной» – и в «Евангелии от Евреев»:

треснула и раскололась исполинская притолка святилищных врат,[1011]

– по Исаиину пророчеству (6, 4):

поколебались верхи врат от гласа вопиющих (Серафимов), и дом Божий наполнился курением.

XXXIX

Высшая же точка мистерии – в евангельском «апокрифе» Матфея (27, 51):

…в храме завеса разодралась надвое, сверху донизу, и земля потряслась, и скалы расселись.

То же по Исаиину пророчеству (24, 19–20);

…сильно колеблется земля, шатается, как пьяный, качается, как колыбель… ибо злодеяние отяготело на ней, – величайшее из всех злодеяний – убийство Сына Божия людьми.

Здесь же, на Голгофе, начинает исполняться и слово Господне о конце мира, потому что в конце Сына конец мира начинается:

…солнце померкнет, и силы небесные поколеблются. (Мк. 24, 28.)

Но, если даже ничего этого не было в истории – в действительности внешней, а было только в мистерии – в действительности внутренней; если не потряслась земля, скалы не расселись, – ни даже ветер не венул, лист не шелохнулся, глухота, немота была безответная на земле и на небе, как будто ничего не произошло в мире оттого, что умер Сын Божий; если даже так – что из того? Не было тогда – будет потом, в тот день, когда «от лица Сидящего на престоле небо и земля побегут, и не найдется им места» (Откр. 20, 11).

Скалы расселись, —

продолжает Матфей (27, 51–53), —

и гробы отверзлись, и многие тела усопших святых воскресли и, вышедши из гробов по воскресении Его, вошли во Святой град и явились многим.

Мертвые могли ли встать из гробов до того, как встал Первенец из мертвых? Нет, встанут только «по воскресении Его», как свидетельствует Матфей с точностью, на языке уже не времени, а вечности, соединяя прошлое с будущим. Полувоскресли только – полупроснулись и, все еще лежа в гробах своих, ждут Воскресения. Но смертным сном отягченные вежды их дрогнули уже – дрогнула и вся Держава смерти. В запертую дверь постучался Хозяин дома; дверь еще не открылась, но уже загудели «врата медные и вереи железные». Трижды постучится, и на третий стук откроется дверь, и войдет Хозяин в дом.

XL

«Тьма, наступившая по всей земле около шестого часа (полдня), продолжалась до часа девятого (третьего) смертного», – с точностью помнит Марк (15, 33): значит, к смертному часу рассеялась, как это часто бывает во время хамзина, от внезапного дуновения ветра; черная завеса тьмы разодралась надвое, сверху донизу, как завеса в храме; солнце вышло из-за нее и озарило, может быть, лицо Умершего.

И просияло лицо Его, как солнце. (Мт. 17, 2.)

Люди этого еще не видят, но скоро увидят и поймут: умер – воскрес.

11. Воскрес

I

Тело распятого, если не будет испрошено близкими для погребения, должно висеть на кресте, пока не расклюют его хищные птицы, или само оно, истлев, не рассыплется прахом: так по римскому обычаю, а по закону иудейскому в самый день смерти, еще до захода солнца, тело должно быть снято с креста и брошено в «общую яму», funeratricium, чтобы «повешенный на древе», «Богом проклятый», не осквернял земли и неба.[1012] Вот почему иудеи, тотчас по смерти Иисуса, просили Пилата снять с креста всех трех распятых. Тот согласился, должно быть, по всегдашнему римскому правилу не нарушать местных обычаев.

Воины пришли и, чтобы покончить с двумя еще живыми разбойниками, совершили над ними «крестное ломание костей», crucifragium, – перебили им голени железной дубиной.

Пришедши же к Иисусу и увидев, что Он уже умер, не перебили у Него голеней.

Но один из воинов пронзил Ему ребра копьем. (Ио. 19, 33–34).

Лишний ли раз поднять тяжелую дубину поленился или мертвое тело калечить не захотел – ударил копьем куда ни попало и тем нечаянно исполнил два пророчества: «кость Его да не сокрушится» (Исх. 12, 46); и «воззрят на Того, Кого пронзили» (Зах. 12, 10).

Видевший же то засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. (Ио. 19, 36).

Истина – в том, что не «тенью только», quasi per umbram, как будут учить докеты, а действительно страдал и умирал Сын Божий: весь закон естества исполнил – умер Несотворенный, как умирает вся тварь.

II

Что помешало врагам Иисуса бросить тело Его в «общую яму», вместе с телами разбойников, – это мы узнаем из свидетельства синоптиков лучше, нежели из IV Евангелия, где времена спутаны: «после того (перебития голеней) Иосиф из Аримафеи… просил Пилата снять тело Иисуса, и Пилат позволил» (19, 38). Нет, конечно, не после, а до того: замысел врагов Господних не успел бы иначе предупредить Иосиф.

Член Синедриона, но в деле Иисусовых врагов участия не принимавший, «человек добрый и праведный» (Лк. 23, 50–51), «ученик Господень, но тайный, из страха от Иудеев» (Ио. 19, 38), «царства Божия ожидавший и сам», Иосиф, —

осмелившись, ????????, войти к Пилату, просил (у него) тела Иисусова.(Мк. 15, 43.)

Скорой смерти Его удивившись и справившись о ней у сотника, Пилат велел отдать Иосифу, по Маркову страшному слову (15, 45), «труп» Иисуса,

, исполнив тем точно нам известную, историческую подлинность евангельского свидетельства подтверждающую, статью римского законодательства: «Должно тела казненных выдавать для погребения тем, кто их испрашивает».[1013]

Вдруг перестать бояться, одному восстать на многих, тело Друга отнять у врагов и «на древе повешенному, Богом проклятому», отдать свой собственный гроб (Мт. 27, 60), – чтобы на это «осмелиться», нужно было Иосифу действительное мужество. Явные ученики отреклись от Учителя; тайный – верен Ему до конца. «Добрый человек», Иосиф, спас от «общей ямы» вместе с телом Господним и душу всего человечества.

III

Иосиф пошел и снял тело с креста. (Ио. 19, 38.)

Сделал это, конечно, не один, а с помощью таких же смелых и добрых людей, как он.

«Сняли» тело, ??????? (Лк. 23, 53), – этим одним словом почти столько же сказано, как и тем одним: «распяли».

Знают, что надо спешить, чтобы до конца погребения не зашло предсубботнее солнце и какой-либо новою хитростью не отняли Тела враги; а все-таки медленно, бережно, так, чтобы уже почти разодранных гвоздями ладоней и ступней совсем не разодрать, вынимают клещами из ран длинные «крестные гвозди», masmera min haselub. Стоя на приставленной ко кресту лестнице, чувствуют тяжесть и холод бессильно на них валящегося тела – «трупа» и дивятся, может быть, сами того не зная, что так тяжело оно и холодно, так мертво, что очи эти, такие зрячие, слепы; такие вещие, немы уста, и сердце, бившееся так, остановилось, – как будто на что-то другое надеялись: раньше никогда не понимали и только сейчас вдруг поняли смерть. Но, может быть, чувствуют также, что это мертвое Тело – такое сокровище, какого мир не видал и уже не увидит.

Давеча вдали стоявшие жены теперь подошли, на руки приняли Тело; хотели бы обмыть его слезами, но слез давно уже нет: обмоют водой из колодца (он тут же в саду, где гроб),[1014] и черные от запекшейся крови на бледном теле уста зияющих ран будут целовать так страстно, как уст умершего сына – мать и любящая уст любимого не целовали никогда.

IV

Пришел и Никодим, —

некогда к Иисусу приходивший ночью, а теперь – днем: значит, осмелел и он так же, как Иосиф, —

мировой смолы и алоя состав принес, литр около ста, —

пуда два с половиной: для царского погребения хватило бы.

И, взявши тело Иисуса, обвил его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают Иудеи.

«Спи, усопший в гробу, до воскресения мертвых», – такого погребения безнадежный смысл.

Был же на месте том… сад, и в саду гроб новый, в котором никто еще не был положен.

Там положили Иисуса… потому что гроб был близко. (Ио. 19, 39–42.)

Судя по нынешним, близ Иерусалима найденным гробам, а также по свидетельству древнейших паломников, видевших если не тот самый гроб, то подобный тому, где положен был Иисус, – он состоял из двух в толще скалы вырубленных келий – внешней и внутренней, с такою низкою дверцею, что надо было нагнуться, чтобы войти в нее по двум-трем ступеням. Там, внутри, в гробовой пещере, по-арамейски meara,[1015] вырублена была, тоже в скале под аркою, узкая, длинная, в рост человека, скамья или ковчегообразное ложе, как бы «ясли» – вторые, смертные, подобные тем первым. Рождественским.[1016] Видел св. Аркульф, паломник VII века, рубцы от железной кирки, как будто еще свежие, в мертвенно-белой, известняковой скале, с розовыми, точно живыми от льющейся крови, теплыми жилками.[1017]

Плоский, круглый, тяжелый, как мельничный жернов, камень, golel, что значит «катун», вкатываясь в выдолбленную щель,