в скале открывал, а выкатываясь из нее, закрывал устье пещеры.[1018]

V

Там была Мария Магдалина и другая Мария, которые сидели против гроба, —

вспоминает Матфей (27, 61), и Лука (23, 55):

женщины… смотрели на гроб, и как полагали Его.

Смотрят, как будто уже знают, что им это нужно видеть; но еще не знают, зачем. Белое в сумраке пещеры, в пелены закутанное, длинное, узкое, на узкой, длинной скамье или ковчегообразном ложе лежащее тело неизгладимо запечатлеется в их памяти. Это последний, с последним лучом заходящего солнца, взор живых на Умершего.

Выкатился из щели «катун», глухо стукнул, дверь завалил и как будто всю Блаженную Весть стуком глухим заглушил. «Жизнь», – сказал Господь; «Смерть», – ответил голель. Слышали жены, как стукнул глухо «катун». Мертвый, по живым сердцам покатившись, раздавил их, как жернов давит зерно.

Миром умастили, туго спеленали, в гроб уложили, завалили камнем. «В третий день воскресну», – забыли все? Нет, не все. Вспыхнет и в раздавленных сердцах надежда, как пламя – в растоптанном жаре углей. Вспомнят жены – услышат:

сиротами вас не оставлю, приду к вам. (Ио. 14, 18).

Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас. (Ио. 16, 16.)

VI

И, возвратившись (в домы свои), приготовили масти с благовониями.

Раз уже умастили, до гроба; зачем же снова в гробу умащать? Или сами не знают зачем, только хотят Его снова увидеть, узнать, что будет с Ним, «в день третий»?

В день же субботний остались в покое. (Лк. 23, 56).

Страшный покой самого черного из черных дней человечества. Лег во гроб, лежит – встанет или не встанет? Умер Тот, Кто сказал: «Я – воскресение и жизнь», а мир идет, как шел всегда: солнце заходит, солнце восходит, а Он лежит – страшный покой.

Где же ученики? Явное Евангелие забыло о них, тайное – помнит.

Мы же… скорбящие и уязвленные в сердце нашем, скрывались, потому что нас преследовали, как злодеев и поджигателей храма. И хлеба не ели, и плакали весь день, всю ночь, до Субботы.[1019]

Что у них в душе – скорбь? Нет, смерть. Мертвым сном «спят от печали», так же, как там, в Гефсимании.

Симон! ты спишь? часа одного не мог ты пободрствовать. (Мк. 14, 37.)

Спят и плачут во сне, но уже без слез – слезы иссякли давно:

разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Мертвые ли встанут и будут славить Тебя? Или во гробе будет возвещена милость Твоя и истина Твоя – в месте тления? (Пс. 87–88, 11–13).

VII

Рано же весьма, только что солнце взошло, приходят (жены) ко гробу.

И говорят: кто отвалит нам камень от гроба?

И, взглянув, видят, что камень отвален; был же он весьма велик.

И, вошедши во гроб, увидели юношу, облаченного в белую одежду, и ужаснулись.

Он же говорит им: не ужасайтесь. Иисуса Назарянина ищете, распятого? Он воскрес; Его здесь нет. Вот место, где Он был положен.

Но идите, скажите ученикам и Петру: «Он пойдет вперед вас в Галилею: там Его увидите, как Он сказал вам».

И, вышедши, побежали от гроба; трепет объял их и ужас (

, «исступление», «восторг»), и никому ничего не сказали, потому что боялись. (Мк. 16, 1–8.)

Этим кончается Блаженная Весть, Евангелие от Марка-Петра. Все, что следует затем, уже позднее прибавлено неизвестно кем – может быть, Аристионом Эфесским, учеником Иоанна Пресвитера или Апостола, тем самым, о котором упоминает Папий.[1020] Судя по тому, что Матфей и Лука черпают уже не из Маркова, а иного, нам неизвестного источника, свидетельство о том, что произошло после бегства жен от гроба, II Евангелие кончалось для Луки и Матфея словами: «потому что боялись»,

; нынешний же конец Марка им еще был неизвестен.[1021]

Бегством живых от Воскресшего, любящих от Возлюбленного могла ли кончаться Блаженная Весть? Нет, не могла, по крайней мере для верующих так, как мы веруем. Страшный, невозможный, как бы нелепый конец: внутреннее в нем логическое противоречие слишком очевидно. Если, бежав от гроба, жены «никому ничего не сказали» и этим кончается все, навсегда, то от кого же знает Марк, от кого узнали ученики, что Иисус воскрес? Есть ли малейшее вероятие, чтобы жены, когда-нибудь опомнившись же, наконец, от страха, все-таки никому ничего не сказали – ослушались воли Господней: «Идите, скажите»?

Нет, слишком ясно, по крайней мере для нашей логики, что это вовсе не конец, а отсутствие конца; не разумно конченная, а прерванная на полуслове речь; точно вдруг чья-то рука зажала уста говорящего. Но за Марком – Петр: это голос его вдруг умолкает; его уста чьей-то зажаты рукой.

Что с нами делает Петр? Чашу с водой подносит к жаждущим устам и вдруг отнимает. Слишком понятно, что люди этого не вынесли, прибавили другой конец: утолили жажду кое-как, хотя тоже чистой водой, но уже не из такой глубины бьющего, ледяного источника. И если бы Марк увидел этот чужой конец, то не сказал ли бы: «Мой конец лучше», – и не был ли бы прав?

VIII

А если бы и мы вгляделись пристальней в Марков конец, то поняли бы, может быть, что лучшего конца и не надо: здесь уже сказано все, ни мало, ни много, а ровно столько, сколько нужно; чуть-чуть побольше или поменьше, – и ничего бы не было сказано, а так – все.

Марк говорит для тех, кто умеет слышать тихое. Большая часть истолкователей думает, что здесь чего-то недостает; нет, здесь все, и «было бы жаль, если бы что-нибудь оказалось прибавленным», – верно и тонко чувствует Вельгаузен, хотя и не религиозным, а только эстетическим чувством.[1022]

Вся Тайная Вечеря – в тех трех арамейских словах: den hu gubhi, «вот Тело Мое»; а в этих двух: ho hakha, «Eгo здесь нет», – все Воскресение.[1023]

Марк как будто знает нашу математическую теорию «бесконечно малых величин»: чем меньше, тем больше; умолчанное больше иногда, чем сказанное, рождает в чутком слухе немолчно-отзывные гулы.

Нет, чаши с водой никто не отнимал от наших уст: мы сами ее оттолкнули, не увидев слишком прозрачной воды и подумав, что полная до краев чаша пуста. О, если бы мы увидели воду, как утолили бы жажду!

IX

Тайну вам говорю, ?????????, —

не говорит, а шепчет на ухо Павел эллинам, верящим так же легко, как мы, в «бессмертие души» и так же трудно – в «воскресение плоти»; шепчет «несказуемое»,

, всех «мистерий», а этой, Воскресной, – больше всех:

тайну вам говорю… все мы изменимся вдруг (в атом времени,

), во мгновение ока. (I Кор. 15, 51–52.)

«Человек должен измениться физически», по слову Кириллова («Бесы» Достоевского); «человек есть то, что должно быть преодолено», по слову Нитцше. Так «изменился физически», «преобразился», ???????????, «совершил в теле своем метаморфозу» Иисус на горе Преображения; так же, качественно, но количественно больше, бесконечно «изменился» Он и в гробу.

«Чтобы действительно мертвое тело ожило, надо, чтобы нарушено было столько несомненнейших законов, физических, химических и физиологических, что какую угодно гипотезу должно предпочесть евангельскому свидетельству о Воскресении, будь оно даже в пятьдесят раз сильнее», – решает какой-то философ наших дней (все равно какой, – имя ему легион). Как бы удивился он, а может быть, и задумался бы, если бы, напомнив ему Павлову тайну: «Все мы изменимся», – мы сделали из нее простейший вывод: в пройденных уже, ведомых нам, ступенях мировой Эволюции – превращения неорганической материи в живую клетку, клетки растительной – в животное, животного – в человека, – не были вовсе нарушены, а были исполнены – восполнены – законы физические, химические и физиологические: так же и в последней, еще не пройденной, неведомой нам, ступени – в «превращении», «метаморфозе», смертного человека в бессмертного, – те же законы не будут нарушены, а исполнены – восполнены, по Лотцевой формуле логического закона необходимости – смерти, преодолеваемой жизнью: a + b + c = a + b + c + x, – «чудо» (слово это недостаточно, но у нас другого нет): «все мы изменимся» – умрем – воскреснем.

X

Более чем вероятно, что Павлове «изменение» включает в себя исчезновение тела: здесь умрем – «исчезнем»; там «воскреснем» – «явимся». Вот почему и «Первенец из мертвых» (I Кор. 15, 20), Иисус, умер – «исчез» – воскрес.

Этого нельзя сказать святее, страшнее, точнее, исторически подлинней, чем сказано Марком:

Он воскрес; Его здесь нет, —

по-арамейски: ha hakha. Сказанному «нет» отвечает несказуемое «есть»: здесь нет – там есть; мертвый здесь – там Живой; умер – исчез – воскрес.[1024]

То же, теми же словами повторяют все три свидетеля, потому что самое для них нужное, главное, все решающее, – это.

Здесь Его нет; вот место, где Его положили, —

по-арамейски: ha atra han deshhavon lek,[1025] – говорит «юноша в белых одеждах» – Ангел или не Ангел, а кто-то неузнанный. В I Евангелии (28, 6) – еще сильнее, настойчивей:

здесь Его нет… Подойдите, посмотрите место, где Он лежал.

«Если моим словам не верите, то пустому гробу поверьте», vacuo credetis sepulcro, – верно понял Иероним.[1026]

XI

Вот когда вспомнили жены, как «смотрели на место, где Его полагали», в Страстную Пятницу; поняли, должно быть, только теперь, зачем тогда смотрели так жадно-пристально. Вместо тела, – пустая, гладкая скамья или ковчегообразное ложе – пустой гроб.

Чувствует, может быть, и Лука (24, 3) не хуже Марка эту нерасторжимую связь пустого гроба – исчезнувшего тела с телом воскресшим:

…(в гроб) вошедши, не нашли тела.

Знает, кажется, Марк, что для не увидевших еще и поверивших пустой гроб действительнее, осязательнее всех «явлений» – возможных «видений», «призраков», phantasma.

Видя Его, идущего по воде, подумали, что это призрак, phantasma. (Мк. 6, 49).

Так же подумают, когда увидят Воскресшего (Лк. 24, 37).

Очень знаменательно, что самый миг Воскресения «атом времени» во всех четырех или, включая Павла и нынешний конец Марка, шести свидетельствах, остается невидимым. Опыт только внешний, исторический, и опыт внутренне-внешний, религиозно-исторический, подходят с двух противоположных сторон к тому же пустому гробу. Первый говорит: «Умер – исчез»; «изменился – воскрес», – говорит второй. Ближе к тому, что было, нельзя подойти. Как ни свято, ни подлинно для нас в евангельских свидетельствах все, что следует затем, – это уже более или менее человеческие попытки подойти к божественно-неприступному, – к тому, чего нельзя сказать никакими словами, подумать нельзя никакими мыслями, почувствовать никакими чувствами, никаким знанием узнать.

Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие. (Ио. 20, 29).

В этом, как почти во всем, Марк согласен с Иоанном, первый свидетель – с последним. Веры невидящей блаженство – вот в Марковой чаше, поднесенной к нашим устам, невидимо-прозрачная вода.

XII

И, вышедши, побежали от