чело, и безмятежно-ясное; густая, но недлинная, раздвоенная борода, того же цвета, как волосы. Вид простой и благостный. Темно-синие (caerulei, цвета морских глубин), меняющиеся, разные глаза. Страшен во гневе, ласков и тих в увещании; весел с достоинством. Плакал порой, но никогда не смеялся…

Слово пророка: «Ты прекраснее сынов человеческих», – исполнилось на Нем воистину.[455]

XXIII

Есть еще два апокрифа или предания о лице Иисуса – одно, у Иоанна Дамаскина, VIII века, другое – у последнего церковного историка, Никифора Каллиста, XIV века. Оба ссылаются на древнейшие, неизвестные нам, свидетельства, идущие, судя по ссылке Дамаскина, от первых веков христианства, что согласно и с Августином, упоминающим о многих, бывших до него, постоянно «меняющихся» изображениях. Очень вероятно, что все трое, Дамаскин, Лентул и Каллист, черпают независимо друг от друга из этих общих, древнейших источников.

«Особые приметы» у Дамаскина: «тесно сближенные – как бы сросшиеся брови», «черная борода и сильно загнутый (орлиный) нос», так же как «смуглый цвет лица», в свидетельстве Каллиста, и «рыжеватый, rubra, цвет бороды» в одном из чтений Лентула,[456] – не знаки ли иудейской крови?

Две-три особых приметы есть и у Никифора Каллиста: «мягко вьющиеся, белокурые, при темных бровях, волосы; светлые, неизъяснимою благостью сияющие глаза, пронзительны… Немного согбен в плечах… Тих, кроток и милостив… Матери Своей Божественной подобен во всем».[457]

XXIV

Медленно, постепенно и трудно, черта за чертой, как в драгоценной мозаике – камешек за камешком, складывается многообразно-единый, Нерукотворный Лик, чьи бесчисленные, «постоянно меняющиеся» изображения совпадают иногда поразительно в мельчайших «особых приметах». Вспомним «верхнюю губу, покоящуюся на нижней», в русском апокрифе, и точно такую же, детски жалобно, как бы от недавнего плача, немного припухшую, в винчьевском рисунке; вспомним «легкие, по плечам развевающиеся волосы», в апокрифе Лентула, и золотисто-прозрачное облако рыжеватых волос, в том же винчьевском рисунке; вспомним «сильно выгнутый нос», у Дамаскина, «смуглый цвет лица», у Лентула, «рыжеватый цвет бороды», у Каллиста, – все, должно быть, признаки иудейской крови, и тонко, по-девичьи, выгнутый, тоже, несомненно, иудейский нос и рыжеватый, иудейский цвет волос, опять в винчьевском рисунке. Вспомним, наконец, неизменный, от VI–VII века до наших дней, «пробор по середине головы» и «раздвоенную бороду».

Кажется, бесконечно разные, разделенные веками и народами, ничего друг о друге не знающие люди изображают в бесчисленных образах одно живое лицо, такое нам с детства знакомое, что мы узнаем его с первого взгляда.

Был ли действительно таким Иисус Назорей, каким мы узнаем Его, вспоминаем или воображаем сейчас? «Мы о лице Его не знаем ничего», – отвечают Ириней и Августин. Этому поверили мы, кажется, слишком легко потому, что глубочайший и древнейший подлиннейший из двух смыслов слова parousia потерян для нас: не только «второе пришествие», как понятно с первых веков христианства до наших дней, но и вечное «присутствие» Господа:

Вот Я с вами во все дни до окончания века. Аминь.

Могут ли не видеть лица Его те, с кем Он всегда? Нет, люди что-то знают о лице Его, помнят и никогда не забудут; в памяти и в сердце человечества неизгладимо и нерукотворно. Господом самим запечатленный Лик Его не призрачен.

Можно сказать, что это единственное Лицо, которое увидело и запомнило человечество, и будет помнить-видеть – всегда: все остальные призрачны, все – мимолетные тени; это одно – солнце.

XXV

Что же значит: «Мы лица Его не знаем?» Значит: с тою же силою, как некогда Петр сказал Иисусу: «Ты – Христос», – никто сейчас не скажет Христу: «Ты – Иисус»; с тою же ясностью, с какою некогда Петр увидел божеское лицо Христа в человеческом лице Иисуса, никто сейчас не увидит лица человеческого в Божеском, и не услышит никто:

Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах (Мт. 16, 17.)

Кажется, с нами происходит сейчас то же, что с двумя учениками на пути в Эммаус, когда сам Господь, приблизившись, пошел с ними.

Но глаза их были удержаны, так что они не узнали Его.

Когда же узнали, —

Он стал невидим для них. И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше? (Лк. 24, 15–32.)

Так Он и с нами идет на страшно-долгом пути от первого ко второму Пришествию, – в том, что мы называем «историей»; так и мы Его не узнаем. О, если бы и в нас так же сердце горело!

10. Его лицо (в Евангелии)

I

Сколько бы ни горело в нас сердце, когда мы читаем Евангелие, мы не узнаем, не видим живого лица человека Иисуса не потому, что там его нет, а потому, что наши глаза, как у тех учеников эмаусских, чем-то «удержаны».

Слепнут от дневного света ночные птицы, не видят солнца: так мы не видим лица Господня в Евангелии.

Мы возвещаем вам силу и присутствие, ?????????, —

не «второе пришествие», а вечное «присутствие», —

Господа нашего, Иисуса Христа, быв очевидцами, ???????, Его величья… на святой горе (Петр. 1, 16–18),

где «лицо Его просияло, как солнце» (Мт. 17, 2.) Солнце Преображения – лицо Христа в лице Иисуса, и есть равноденственная точка всего Евангелия.

Так, у первого свидетеля, Марка-Петра; так же и у последнего – Иоанна:

О том, что мы видели своими глазами… возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с Иисусом Христом и чтобы радость ваша была совершенна (Ио. 1, 1–4.)

Ваши же блаженны очи, что видят, —

говорит и сам Господь об этой «совершенной радости» видящих.

II

Если бы такие, как мы, любопытствующие историки спросили учеников Иисуса, хотя бы в самый день Вознесения, какое было у Него лицо, то они, вероятно, не могли бы или не захотели вспомнить, так же как человек, только что опаленный молнией, не мог бы или не захотел вспоминать, какое было очертание у молнии.

Самый вопрос, в обоих случаях, показывал бы, что спрашивающий, как бы ему ни ответили, – ничего не понял бы.

III

Главное в лице Иисуса для очевидца Петра, как все еще помнит – «видит» – он, есть внутренняя, божественная в этом божественном лице, «движущая сила», ???????: «силу Иисуса Христа возвещаю вам».

Всякая внешняя черта эту силу ограничила бы, остановила, и самое лицо исказила бы: вот почему и нет вовсе таких в Евангелии внешних черт; плотский образ Иисуса-Человека строится здесь, живое лицо Его возникает не извне, а изнутри.

И вот почему о лице Господнем нигде ничего не сказано в Евангелии, но само оно, все оно, есть это лицо, – как в портрете или зеркале? – нет, как в очень темной воде очень глубокого колодца, куда заглянул бы человек, и где отразилось бы его, освещенное солнцем вверху, а внизу темное, дневными звездами чудесно окруженное, лицо.

IV

Слыша голос человека и не видя лица его, мы угадываем, кто говорит, – мужчина или женщина, старик или дитя, враг или друг; в звуках голоса мы слышим-видим лицо говорящего. Внешнее, видимое лицо – в чертах; внутреннее, слышимое – в словах. Мы узнаем по внешнему – внутреннее, но и обратно: «Говори, чтоб я тебя видел», – мудрое слово это оправдалось в Евангелии так, как нигде.[458]

Ваши же очи блаженны, что видят, и уши ваши, что слышат (Мт. 13, 6), —

соединяет сам Господь два лица Свои, видимое и слышимое; соединяют и ученики:

что мы видели и слышали, возвещаем вам (Ио. 1, 3.)

В каждом слове Иисуса – Его лицо. Слышать Его значит видеть.

V

Всякая душа человеческая, ищущая лица Господня в Евангелии, – как Мария Магдалина, ранним, еще темным утром, у пустого гроба: Мертвого ищет – плачет: «Кто Его унес? куда положили?» – и не знает, не видит, что стоит за нею Живой.

Вдруг оглянулась – увидела, но не узнала. «Что ты плачешь, кого ищешь?» – слышит голос Его, и все не узнает. – Мария!

Вдруг узнала, пала к ногам Его, вся затрепетала, как тогда, еще не исцеленная, семью бесами одержимая; тянется к Нему, хочет прикоснуться, и не может.

Раввуни! (Ио. 20, 11–16.)

О, если бы и нам так же оглянуться, увидеть-узнать!

VI

Меньше всего думает Марк об искусстве, когда изображает, вероятно по воспоминаниям Петра, с таким искусством, как этого не сделал бы и величайший художник, – не самое лицо Иисуса, а исходящую от Него «силу», ???????, во внешнем на окружающих людей, неотразимом действии.

Первое, что испытывают люди, в первый же день служения Господня, по исцелении бесноватого в Капернаумской синагоге, есть удивление, смешанное с ужасом:

что это? что это за новое учение, что и духам нечистым повелевает со властью, и повинуются ему? (Мк. 1, 27.)

То же испытывает и в последний день Пилат, когда, вглядываясь в лицо непостижимо перед ним спокойного, царственно-безмолвного Узника, спрашивает:

Откуда ты? ?????

(Ио. 19, 9.)

Силу эту испытывают все. Издали влечет она души человеческие, как железные опилки – магнит. Тысячные толпы следуют за Ним неотступно.

Собрались десятки тысяч народа, так что люди давили друг друга. (Лк. 12, 1.)

Он бежит от них, прячется.

Явно уже не мог войти в город, но находился вне, в местах пустынных. И приходили к Нему отовсюду. (Мк. 1, 45.)

И сказал ученикам, чтоб была для Него готова лодка, по причине народа, чтобы не теснили Его. (Мк. 2, 9.)

Но только что причаливают к берегу, – как вся Геннисаретская равнина приходит в движение (Мк. 6, 56.)

Множества людские влекутся к Нему, как волны прилива – к луне.

Что от Него нужно людям? Проповеди, знамений, чудес? Да, этого, но и чего-то еще: кажется, – просто быть с Ним, слышать голос Его, видеть лицо Его, и удивляться, ужасаться, радоваться, что Он есть, потому что смутно чувствуют все, что такого лица никогда на земле еще не было и, может быть, не будет уже никогда.

VII

Верующим не нужно доказывать, что начатое Иисусом движение небывалое, единственное в истории; но и неверующие могли бы это понять. Все остальные народные движения, как бы ни были велики, идут вширь, а это – вглубь; все – по человеческому сердцу скользят, а это входит в сердце; все, по человеческому разуму, отчасти разумны, а это – совершенно «безумно»: цель его – царство Божие на земле, как на небе, если не истина сверх разума, то «безумье» совершенное; все остальные – до края земли, а это – через край; все – только в «трех измерениях», а это и в «четвертом»; все только степные пожары, огромные вспышки соломы, а это – вулканический взрыв, первозданный, плавящий граниты, огонь.

Начатое Иисусом движение тотчас было подавлено, первая же искра его потушена, но, если бы пламя вспыхнуло, движение разрослось, то невозможно себе представить, чем бы оно