самой неистовой из всех человеческих толп – Иудейской, где казалось, что не одна половина дерущихся идет на другую, а все против всех в общем побоище.[720]

V

Как бы не произошло возмущение в народе (Мк. 14, 2), —

???????, «бунт», «мятеж», «восстание» – «революция», по нашему, – этому вечному страху Ганана, мудрого политика, чье главное правило: quieta non movere, «не двигать неподвижного», – суждено было, казалось, оправдаться: сдвинулось неподвижное – началась «революция».

Издали, должно быть, смотрят на все «блюстители» храма, segaanim, из Левитских знатнейших родов,[721] белоручки, слуги Ганановы, одержимые тем же страхом «возмущения»:

как бы народ не побил нас камнями. (Лк. 20, 6).

Памятуя мудрость господина своего: две собаки грызутся, чужая не приставай, – ни во что не вступаются; только наблюдая издали за всем, готовят завтрашний донос Ганану.

Все, что происходило внизу, на дворе, мог видеть и римский «военачальник храма», «стратег», с любой из площадок двух лестниц, соединявших Внешний двор с Антониевой крепостью, занятой в эти пасхальные дни, когда стекались во храм сотни тысяч паломников, усиленным военным постоем: крепость эта – как бы римский железный орел, держащий в когтях своих белую голубку Господню – храм.[722] И, видя все, стратег не преминул, конечно, донести о том прибывшему в Иерусалим на те же пасхальные дни Понтию Пилату. Но и он не подумал вступиться: глядя на эту обычную драку ненавистных ему и презренных иудеев, как на петушиный или паучий бой, тихо, должно быть, злорадствовал, а может быть, и ждал нового случая, как тогда с Галилейскими паломниками, «смешать кровь их с жертвами их» (Лк. 13, 1).[723] Но не успел – с такой внезапной, как бы чудесной быстротой все началось и кончилось;[724] только что неистовый крик, вопль, «Иудейское побоище», ад, и вдруг – тишина, чистота, порядок; тихое, стройное пение молитв вокруг одного Человека – Того, Кто все это сделал. «Кто Он?» – если бы уже тогда спросил Пилат об этом у других, как спросит потом у Него самого:

откуда ты?

(Ио. 19, 9), —

то, вероятно, немного узнал бы: «пророк из Назарета Галилейского» (Мт. 21, 10), только что на осле въехавший в город с толпой пасхальных паломников, женщин и детей. Но если бы узнал, что это «царь Иудейский», «сделавший Себя Сыном Божиим» (Ио. 19, 7) подобно «Божественному Кесарю Августу», divus Caesar Augustus, то, вероятно, не остался бы таким спокойным.

VI

Не было ли в том, что произошло, тайного смысла, более глубокого, чем явный, вложенный Церковью в эти слишком для нас привычные и почти уже ничего не говорящие два слова: Очищение храма? Кажется, многие, по всему Евангелию рассеянные намеки указывают на этот более глубокий смысл.

Здесь Тот, Кто больше храма (Мт. 12, 6), —

говорит о себе Иисус иудеям, обвиняющим Его в нарушении Субботы – Закона; то же мог бы сказать Он и об Очищении.

Верь Мне, что наступает время… и уже наступило, когда… не в Иерусалиме – (в храме) – будут поклоняться Отцу, а в духе и в истине (Ио. 4, 21–23), —

говорит Самарянке в Сихеме, у колодца Иакова. И тотчас по Очищении, когда иудеи спрашивают Его:

каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать? —

Иисус отвечает:

разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его. (Ио. 2, 19.)

И дня через три, когда один из учеников, выходя из храма, говорит:

Учитель, посмотри, какие камни и какие здания! (Мк. 13, 1–2).

…Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне, —

отвечает Господь.[725] И уже не Он сам, а «лжесвидетели» против Него:

слышали мы, как Он говорил: «Храм сей рукотворный разрушу и через три дня иной воздвигну, нерукотворный». (Мк. 14, 58.)

И проходящие мимо Распятого смеются над Ним:

Э! разрушающий храм и в три дня созидающий… сойди с креста. (Мк. 15,29–30).

И, наконец, то же слово – в устах свидетелей против диакона Стефана:

слышали мы, как он говорил, что Иисус Назорей разорит место сие (Д. А. 6, 14).

Если нет дыма без огня, то очень похоже на то, что Иисус действительно сказал при Очищении храма какое-то слишком скоро забытое всеми, друзьями и врагами одинаково, – потому что слишком для всех непонятное, – слово о разрушении храма, такое же, вероятно, «жестокое», как то, о «вкушении плоти и крови Его» (Ио. 6, 53–57).

Кажется, главный смысл всех этих уцелевших в Евангелии намеков – тот, что Очищение с Разрушением внутренне связано: старый оскверненный храм очистится огнем, и воздвигнется новый. Если так, то одно из самых нужных нам и самых забытых, непонятых, неуслышанных слов Господних – это: о разрушении всех рукотворных на земле храмов – церквей и о воздвижении единого Храма, нерукотворного – Церкви Вселенской.

VII

Очень ошибаются христиане, думая, что в Очищении огненном – Разрушении храма – дело идет только о храме Иерусалимском; нет, о всех вообще рукотворных, – в том числе и о христианских, храмах – церквах. И это очень страшно для христиан – «мятежно», «возмутительно», «революционно».

Чтобы разрушить старое и новое создать, нужен «переворот», «революция». – «Если не обратитесь

, не перевернетесь, не опрокинетесь, – не войдете в царство Небесное» (Мт. 18, 3). Это мы уже слышали на горе Блаженств; это надо помнить и здесь, на горе Страстей, чтобы понять, что произошло в Очищении храма. Для этого «переворота» – «перевертывания», «опрокидывания» – единственного пути в царство Божие, – страшно не подходит наше, слишком человеческое, «демоническое», хотя бы в древнем смысле «полубожеское», слово «революция». Но у нас другого слова нет и, кажется, долго еще не будет. В том то и беда наша, что лишь в этом темном и почти всегда обратном, опрокидывающем, но не всегда искажающем, иногда и страшно точно отражающем, демоническом зеркале – Революции, – мы можем увидеть самые нужные нам, близкие, братские, человеческие и неизвестные черты в лице Христа Неизвестного – Освободителя.

Будем же помнить, что мы употребляем для Него наше человеческое слово «революция» в новом, иногда противоположном старому, «обратном», «перевернутом», «опрокинутом» – божественном смысле.

VIII

В городе Фессалонике, когда произошло «возмущение в народе», – от Павловой проповеди, то «не уверовавшие (во Христа) Иудеи, возревновав и взяв с площади каких-то негодяев, повлекли братьев (уверовавших Иудеев и Эллинов) к городским начальникам, вопя, что эти всесветные возмутители (возмущающие вселенную), – пришли и сюда и поступают против повелений кесаря, почитая не его, а другого царем, – Иисуса» (Д. А. 17, 1–6).

Правы, конечно, по-своему, хотя и обратно, неожиданно для себя, эти враги Господни: в самом деле, ученики Христовы – «всесветные возмутители», люди «всемирной революции»; были ими тогда и всегда могут ими снова сделаться. Величайший же из них и «возмутительнейший» – сам Христос. Если поняли это те захолустные охранители порядка, то насколько лучше должен был понят мудрый церковный политик, первосвященник Ганан.

Иисус – против Ганана, Первый Двигатель – против неподвижного, Возмутитель – против Охранителя. Знает Ганан, что твердыня порядка – Закон, а твердыня Закона – Храм. Смертный приговор себе произносит Иисус, когда говорит здесь, в бывшем доме Господнем, нынешнем доме Ганановом: «Я разрушу храм». В львиное логово вошедший Агнец дразнит льва: «Я тебя пожру». И всего удивительней, что знает лев или скоро узнает, что так и будет.

Знают это, может быть, и слуги Ганановы, храмовые менялы-банкиры, trapezitai (точный перевод евангельского слова trapeza – «меняльная лавка», banka на итальянском языке средних веков и на всех языках мира). С них-то и начинает Иисус «перевертывать», «опрокидывать» все: «столы меновщиков опрокинул». Хлещет по ним бич Господень, и правильно сложенные столбики монет рассыпаются, катятся, звеня, по гладкому полу. «Какой грабеж!» («экспроприация», по-нашему) – вопят менялы-банкиры, и кажется им, что пришел конец всему: началось «возмущение в народе», такая «революция», какой никогда не бывало. Правы и они опять-таки по-своему. Правее же всех – меняла менял, банкиров банкир, первосвященник Ганан.

Тенью лишь от облака это пройдет по земле, но в облаке – гроза. Это было и будет. Очищение храма есть первое во всемирной истории видимое всем и понятное, «мятежное», «возмутительное», «революционное» (все в том же, конечно, новом обратном, сверхисторическом смысле) действие Христа Освободителя.[726] Но первое будет и последним: тотчас же за ним Крест.

Всех, доныне единственно возможных во всемирной истории, человеческих – «демонических» революций конец, – начало последней сверхисторической Революции Божественной, – вот что такое Очищение – Разрушение храма.

IX

Могли Иисус не то что быть, а хотя бы только казаться «революционным насильником»; мог ли, в этом смысле, поднять бич Тот, Кто сказал: «Злому не противься (насильем)

; ? правую щеку ударившему тебя подставь и другую»; «Любите врагов ваших» (Мт. 5, 39–44) и прочее – все, что мы затвердили так бесполезно-безнадежно-бессмысленно, как таблицу умножения? Нет, не мог. Но если это так, то почему же столько о биче «соблазнов» было и будет, столько отчаянных усилий вырвать бич из рук Господних?

Бич – только «символ», «прообраз»; плотского бича вовсе не было, – начинает соблазняться уже Ориген.[727] Но если так, то почему же ев. Иоанн изображает бич с такою наглядно-вещественной точностью: «свил бич из пеньковых веревок»? Судя по тому, что бич выпал из синоптиков, он уже и для них был «соблазном», skandalon; уже и они испугались «революционного насилия» (этот страх и соблазн – лучшая для нас порука в том, что память о биче исторически подлинна). Очень знаменательно, что в одном только IV Евангелии, самом «духовном» и «нежном» из всех, уцелела эта «грубость» и «вещественность». «Тайно пил Иоанн из сердца Господня» (Августин); выпил из него, может быть, и эту грозную тайну Бича.

«Злому не противься, насильем». – Кто это сказал, не мог поднять бича; но не мог ли Тот, Кто сказал:

царство небесное силой (насильем) берется, ????????, и (только) насильники, ???????, восхищают его,

(Мт. 11, 13), —

«приступом берут», входят в Царство, как в осажденную крепость. Первый вошел в него сам Царь-Христос – «Насильник», ???????. О, конечно, мы бы не посмели произнести это до ужаса загадочное слово о Нем, если бы Он сам его не произнес!

Противоречие между двумя словами – тем, о «непротивлении злу насильем», и этим, о вхождении в царство Божие «насильников», – неразрешимо, если два эти слова – два неподвижных догмата; но если это два движущихся религиозных опыта, то в опыте Страстей Господних и наших противоречие, может быть, разрешается.[728]

Что такое жизнь? «Противоположное-согласное»,

, по чудному слову Гераклита; «из противоположного – прекраснейшая гармония»; «из противоборства рождается все»:[729] «все противоположности – в Боге».[730] «Да» и «нет» – в высшем «да»; Сын и Отец – в