первое — по Востоку, последнее — по Западу и среднее — соединяющее Восток с Западом, Европу с Азией. Исходная точка первого — новая столица семитского Востока, Антиохия; исходная точка последнего — новая столица Эллинского Запада, Коринф; а средняя, соединяющая точка — столица Востока и Запада, Эфес. «Благовествование Христово распространено мною от Иерусалима до Иллирика» (Рим. 15, 19). — «В первый раз, в Антиохии, ученики (Христа) стали называться христианами» (Д. А. 11, 26). С именем этим и войдет христианство в историю. Вся будущность его и весь смысл — в одном этом имени: «Иисус — Христос, Царь единственный на земле, как на небе». По имени этого сам Павел, главный виновник его, не знает, может быть, потому что Христос для него больше христианства. А между тем не кто иной, как Павел, и превратил именно здесь, в Антиохии, столице всемирного Эллинства, Иудейскую общину, qagal (не было другого слова и на арамейском языке самого Иисуса), в Церковь Вселенскую и «еретиков Назареян» — в «христиан».

XXXI

Если не внутренне, то внешне преувеличивает Павел, когда говорит: «Слово благовествования пребывает у вас (Колоссян), как и во всем мире» (1, 6). «Слово Господне пронеслось от вас (общины Фессалоникийской) не только в Македонии и Ахайии, но и везде» (I Фес. 1, 8). В действительности Павел, не удаляясь от больших римских торговых и военных дорог, захватывает проповедью только побережные области, — большей частью гавани, и не заходит в глубь страны. Всюду, на пути своем, встречает он синагоги Иудейского Рассеяния, с готовыми для него ячейками из «прозелитов», «чтущих Бога», язычников, — не только помощь, но и помеху, — свинцовый на ногах его груз: следуя за ним по пятам, разрушают они все, что он сделал.[27]

Внутренние, впрочем, в самой Церкви, враги — «лжебратия», для него еще опаснее внешних: эти разрушают извне, а те — изнутри. Глухи остаются к проповеди его и язычники, «мудрые и сильные мира сего»; слышат ее только слабые, «глупые», «ничего не значащие», — рабы, женщины и дети, — «сор для мира», «прах, всеми попираемый».

Он и сам такой же: бедный из бедных, мелкий ремесленник, и вся «похвала» его в том, чтобы никому не быть в тяжесть. «С ними (Акилой и Приской) остался он, по одинаковости ремесла» — шатрово-обойного (Д. А. 18, 3). Так же, как все раввины, Павел, до конца дней своих, будет зарабатывать себе хлеб насущный ремеслом: «хлеба ни у кого не ели мы даром» (II Фес. 3, 8).

— «Помните, братья, труд наш и изнурение, ночью и днем, чтобы не отяготить никого из вас» (I Фес. 2, 9).

Письма за него пишут другие, потому что некогда писать самому; только «приветствие», что служит «знаком» подлинности, во всяком письме, пишет собственноручно (II Фес. 3, 17). «Видите, какими большими буквами, pelikois grammasin, я написал вам», — хвалится он простодушно (Гал. 6, 11). Буквы, может быть, большие оттого, что мелко не может писать пальцами, окоченелыми от тяжелого, чесального гребня на ткацко-обойном станке.[28]

Вот где малое больше великого. Руки Иисуса-плотника, в Назаретские дни, может быть, так же мозолисты, как руки Павла.

XXXII

Как все еще глубоко и живо язычество-эллинство; как, с нашей только исторической, человеческой — точки зрения, почти безнадежно, в эти дни, Павлово-Иисусово дело, — об этом лучше всего судить по таким язычникам, как современник Павла (35 — 125 гг.), живущий в Херонее Бэотийской, в двух шагах от Афин, где Павел проповедует, и от Коринфа, где он основывает одну из первых общин, — восемнадцатилетний юноша, Плутарх, поклонник тех самых страдающих и умирающих, богов, что некогда, в Тарсе, в самосожжении бога Сандлона-Геракла, искушали и отрока Савла.[29] Очень знаменательно, что ни одним словом не упоминает Плутарх о Христе, как будто вовсе не знает Его или не хочет знать, уже во II веке, когда христианство проповедано по всему «кругу земель», от Иерусалима до Рима, а может быть, и до Столпов Геркулесовых.

«Нечто странное (новое) влагаешь ты в уши наши», — мог бы сказать Павлу и Плутарх, как скажут ему Афиняне (Д. А. 17, 20). Это «новое» не нужно Плутарху или даже вредно, убийственно. Детски счастливый, спокойный, невинный, «предопределенный», язычник, не хочет он и не может знать Христа.[30] Понял ли бы он речь Павла к Афинянам? Если бы и понял, то ко Христу не обратился бы. Близость Павла к Плутарху — близость двух параллельных, только в бесконечности сходящихся, линий.

Павел говорит в Афинах с эллинскими философами, на их языке: Бога называет «божеством», theion (Д. А. 17, 29). — «Для Эллинов я был, как Эллин… для всех я сделался всем» (I Кор. 9, 19–22). — «Кажется, он проповедует о (каких-то) чужеземных божествах, daimonion», — говорят о Павле «эпикурейские и стоические философы» (Д. А. 17, 18). Два «божества чужеземных» для них — «бог Иисус» и «богиня Воскресение», Anastasis. — «И одни насмехались над Павлом, а другие говорили: „Об этом послушаем тебя в другое время!“» (Д. А. 17, 32). Хуже для Павла иудейских палок эти эллинские насмешки. «Спасение Божие послано язычникам: они и услышат» (Д. А. 28, 28). Вот как «услышали»; вот для кого он предал «надежду Израиля» (Д. А. 28, 20).

XXXIII

Только силою Духа преодолевает он все эти преграды, внешние и внутренние. Шагу без Духа не может ступить. То тихо шевелится в нем Дух, как дитя во чреве матери, тихо толкает и манит его; то неудержимо гонит, как буря — сорванный лист.

«Не были мы допущены Духом… проповедовать слово (Божие) в Азии». — «Было ночью видение Павлу: предстал ему некий муж Македонянин, прося его: приди в Македонию и по моги нам» (Д. А. 16, 6–9). Вся Европа, весь Запад является Павлу в лице этого Македонянина. «Ныне я, по влечению Духа, иду в Иерусалим» (Д. А. 20, 22). — «Силою Духа… благовествование Христово распространено мною, от Иерусалима… до Иллирика» (Рим. 15, 19). — «В Духе, положил я… видеть и Рим» (Д. А. 19, 21).

XXXIV

В проповеди Павла, или, как он сам называет ее, в «Павловом Евангелии» (Гал. 1, 11), движется все на двух осях — «согласной противоположности», антиномии двух религиозных опытов: свободы человеческой и Необходимости Божественной — Предопределения, prothesis. Компасной стрелкой этой антиномии указан не только для Павла, но и для нас весь путь христианства от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему, — от Отца к Сыну и от Сына к Духу. Здесь-то и начинается то величайшее, после первохристианства, религиозное движение Духа, которое мы так плоско и неточно называем «протестантством», «Реформацией».

«Конец Закона — Христос» (Рим. 10, 4) — в этих трех словах — все «Евангелие Павла», учение об освобождающей от Закона вере. «Верою (только) оправдывается человек, помимо дел Закона» (Рим. 3, 28). — «Даром, по искуплению (освобождению, apolytioseos) во Христе Иисусе, получают оправдание» — все, кто верует (Рим. 3, 24). Сын превращает Отчий закон в свободу, ибо «делами Закона не оправдается перед Богом никакая плоть» (Рим. 3, 20). Главное здесь то, что человек наверное спасется, — уже спасен «даром».

В этом учении о свободе Павел ближе всех учеников Иисуса к Иоанну, а если тот ближе всех к Учителю, то и Павел тоже.

«Я пришел не для того, чтобы судить, но чтобы спасти мир» (Ио. 12, 47). — «Верующий в Сына не судится, а неверующий уже осужден» (Ио. 3, 18). — «Верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит» (Ио. 5, 24). А так как всякий суд — по закону, то это и значит: «конец Закона — Христос».

XXXV

Что такое «закон»? Вечное повторение одного и того же, отражение логического тождества в естественной необходимости — механике. Главный и даже единственный закон безличной природы, естественной необходимости, — уничтожение личности — смерть. Сила глухая и слепая, во всех законах естественных, говорит человеку: «умри». В самых первых истоках своих отравлена жизнь ядом смерти. «Так же, как одним человеком (Адамом) грех вошел в мир… вошла и смерть (одним человеком) во всех, потому что в нем согрешили все» (Рим. 5, 12). — «Жало смерти — грех, а сила греха — закон» (I Кор. 15, 56). Это и значит: всех законов Закон — смерть. Только «Христос освободил меня от закона греха и смерти» (Рим. 6, 22). — «В детстве, мы были порабощены стихиям (законам природы). Когда же пришла полнота времен, pleroma, Бог послал Сына своего, который… подчинился Закону, чтобы искупить (освободить) подзаконных… Для чего же возвращаетесь вы опять к немощным и бедным стихиям и хотите снова поработить себя им?» (Гал. 4, 3–9). «Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5, 1).

Что такое «свобода»? Этого люди все еще не знают, потому что живут и сейчас без Христа, как Иудеи жили под игом Закона. Все наши законы государственные — отражение законов естественных: принудительная сила тех, так же, как этих, — страх смерти. Чтобы освободить от него человека, надо было сломить иго Закона. Вот о чем Иисусова тяжба не только с Иудеями, но и со всеми людьми, рабами Закона.

Рабство всех рабств, всех цепей железо крепчайшее, — смерть. Мнимые освободители человечества, крайние бунтовщики и мятежники, остаются рабами смерти: никому из них и на мысль не приходит, что можно освободить человека от смерти и что, без этой свободы, все остальные — ничто. Только один человек, Иисус, во всем человечестве восстал на смерть, как Сильнейший на сильного, Свободный — на поработителя; только Он один в Себе почувствовал силу, нужную, чтобы смертью смерть победить не только в Себе, но и во всем человечестве — во всей твари. Так же просто, естественно, разумно, как другие говорят: «умру», — Он говорит: «воскресну». И люди этому поверили и, вероятно, будут верить, хотя бы немногие, до конца времен.[31]

«Выше всего Ты поставил свободу, — скажет Христу Великий Инквизитор Достоевского, предтеча Антихриста. — Свобода их веры Тебе была дороже всего… Не Ты ли говорил: „Хочу сделать вас свободными“?.. Чудом не захотел поработить человека… жаждал свободной веры, а не чудесной, — свободной любви человека, а не рабских восторгов перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим».[32]

Миру спастись или погибнуть — значит сейчас, как никогда, принять или отвергнуть пред лицом Поработителя-Антихриста это неизвестнейшее слово Неизвестного: «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ио. 8, 36). Все еще