смех!..
Словно пчелки на цветы – на грех
Мы летим и пьем мирскую сладость!..
Смехом люди бесов лишь зовут.
И, внимая радостному кличу,
Дьяволы на грешника бегут,
А потом, когда умрет он – в ад
Крючьями да вилами влачат
Господом отринутую душу,
И коптят, и жарят над огнем,
Как на святках мы свиную тушу
На железном вертеле печем:
Вельзевул углей обложит грудой,
Уксусом и желчью обольет,
Самодержцу ада подает.
Люцифер на троне лучезарен
За роскошной трапезой сидит,
И, отведав грешника, кричит
Повару сердито: «Недожарен!»
И, крутя на вертеле, пекут.
Прежде радость ты любил земную,
Прежде песни пел ты на пирах,
Подожди ж – у дьявола в когтях
Запоешь ты песенку другую!»
И умолк отшельник. Замирал
В тишине пустыни отвечал
Лишь потока дальний вечный грохот…
Х
От него Франциск в раздумье шел:
Он жалел монаха всей душою.
Манят к счастью, миру и покою.
Понимал он все, о чем в листве
Радостные птицы щебетали,
Понимал, о чем в сырой траве
Мошки в солнечном луче жужжали,
Все, что ключ шептал на ложе мха;
Сердце чисто, дух его свободен,
Нет! не верит он во власть греха,
В смерть, и в ад, и вечный гнев Господень.
Ликованья больше в Небесах
Об едином грешнике спасенном,
Чем о многих праведных мужах.
Только в сердце, злобой омраченном —
Скорбь и ужас, только лица злых
Полны грустных дум в молчанье строгом,
А в душе у добрых и простых —
Радость бесконечная пред Богом!
ХI
Папа Иннокентий утвердил
Орден нищих братьев. Мало верил
Он во все, чему Франциск учил.
Но умом расчетливым измерил
Выгоду возможную для пап:
«Пусть, – он думал, – мысль невыполнима,
Жить нельзя без денег, но для Рима
Во Франциске будет верный раб!..»
Проповедовать по всей вселенной
Миноритам папа разрешил.
Десять лет с тех пор Франциск смиренный,
Hищий, по Италии ходил.
И когда родные Апеннины
Скрылись за далекий горизонт,
Обошел Испанию, Пьемонт,
Францию, Савойские долины.
Тот, кто видел раз его, не мог
Позабыть: идут к нему крестьяне,
Женщины, сеньоры, горожане
И разбойники с больших дорог.
Все они в одно сливались братство
И в одну великую семью,
Покидали родину свою,
Дом, детей и славу, и богатство.
XII
Было раз великое собранье
Нищих братьев. Сотнями пришли
Воины Христа на совещанье,
Босоногие, со всей земли.
В Умбрии, в благословенном крае,
Собрались толпы учеников
На равнине у Сполетто, в мае,
Меж зеленых сосен и цветов.
Там, в полях, не гнезда птиц небесных,
Это – кельи иноков святых,
Это – кущи из ветвей древесных
И зеленых листьев молодых.
Все кругом объято тишиною, —
Только гул божественных псалмов
Издали сливается порою
С пеньем птиц и шелестом дубрав.
Там, под кровлей из ветвей душистых,
Пахнет влажной зеленью в тени,
Там в молитвах и беседах чистых
Протекают сладостные дни.
Ни о чем не споря, не жалея,
На земле свободны лишь они —
Меж царей и меж рабов – одни,
Ничего земного не имея.
И в волненье весь окрестный край,
К ним народ собрался отовсюду,
Хвалят Бога и дивятся чуду,
Говорят: «Сошел на землю рай».
Там в полях, за трапезой в смиренье
Гордые бароны и князья
Служат нищим. Люди на мгновенье
Во Христе – единая семья.
В небе солнце греет и сияет, —
На земле блаженный, прост и тих,
Ходит, смотрит на детей своих,
Любит всех и всех благословляет.
Часть вторая
I
Он скорбел и думал: «Льется кровь
Вот уж третий век за гроб Господень.
Брат на брата восстает, любовь
Угасает, и раздор бесплоден.
Неужель не кончится вовек
Брань народов, стоны жертв и крики,
Что война – пред Богом грех великий?..»
Он садится на корабль, спешит
В лагерь крестоносцев, к Диаметте,
И мечтает, сердцем прост, как дети,
Что людей словами убедит
Кончить брань. А в лагере солдаты
И вожди веселием объяты:
Оттого у добрых христиан —
Праздник, что вчера, во славу Бога
И Святой Пречистой Девы, – много
Перебили пленных мусульман.
Со словами мира и молитвой
Он идет к неверным в грозный стан.
Меж двумя войсками перед битвой
По дороге встретился отряд
Сарацин, и в плен святой был взят.
За шпиона приняли, схватили,
Безоружного, связав, избили,
К полководцу привели в шатер.
Пред вождем доверчивый, спокойный,
Он, подняв свой детски ясный взор,
Говорил, что надо кончить войны,
Что у всех народов Бог один.
Этой речью доброй и простою,
Тронут был суровый Меледин.
Он поник в раздумье головою
И сказал: «Кто б ни был ты, монах, —
Я тебя обидеть не позволю:
Мудрость Господа – в твоих речах.
С миром отпущу тебя на волю!
Все, что хочешь, у меня возьми…
Ты гяур иль нет, но меж людьми
Больше всех ты истинного Бога
Сердцем чтишь!» Франциск не уходил.
Он владыку робко вопросил,
«Кончит ли султан войну?» В ответ
Грозный вождь с улыбкой молвил: «Нет».
Но в подарок, пожалев о госте,
Предложил он из казны своей
Много золота, слоновой кости
И парчи, и дорогих камней.
На сокровища не бросив взгляда,
Нищий отвернулся и молчал,
Головой лишь грустно покачал
И шепнул: «Мне ничего не надо».
Но готовы слезы из очей
Хлынуть, губы у него дрожали,
Как порой у маленьких детей
От обиды жгучей и печали…
Он в последний раз с мольбой взглянул
И тихонько вышел от султана…
Трубный звук и топот, гром и гул,
Уж готовы к битве оба стана.
«Бог и Магомет, Его пророк!» —
Мусульмане с верой восклицали,
И с такой же верой: «С нами Бог!» —
Паладины грозно отвечали.
В жизни первый раз он одинок
Меж людьми. И, скорбный и безмолвный,
Он уходит на морской песок,
Где шумят в пустыне только волны.
Пал на землю, волю дав слезам,
Поднял взор к далеким небесам:
«Господи, они не понимают!» —
Шепчет, жгучей жалостью объят;
Но ему лишь волны отвечают,
Только волны синие шумят…
II
Возвратясь из Африки далекой
К берегам Италии родной,
Шел Франциск в печали одинокой
Меж скалами горною тропой.
Там, в лазури утренней сияя,
Ярче снега, – посреди камней
Обнаженных, ворковала стая
Белокрылых, нежных голубей.
И сказал он, подойдя к подножью
Этих гор, раздумием объят:
Пусть же внемлют птицы слову Божью!»
И меж них он радостный стоял:
Всех животных в простоте сердечной,
Как детей одной природы вечной,
Братьями и сестрами он звал.
«Сестры-птицы, мир да будет с вами!» —
Так он начал проповедь, и вдруг
Все затихло. На земле рядами,
Слушая, сидят они вокруг.
«Сестры-птицы, громкими хвалами
Вы должны с любовью без конца
Каждый день благодарить Творца, —
Потому что радостно живете,
Не сбирая в житницы плодов,
Вы в полях не сеете, не жнете,
А Господь под зеленью дубров
Вас укрыл, заботится о пище,
Он вам дал прекраснейший удел —
Светлый, чистый воздух как жилище,
Перьями, как ризою, одел!
Вот за что весь день, лишь луч денницы
Заблестит сквозь утреннюю мглу —
И до звезд вечерних, – пойте, птицы,
Пойте Богу вечную хвалу!»
Он умолк, – и голуби ликуют,
И, к нему головки протянув,
Крыльями трепещут и воркуют,
Смотрят в очи, открывая клюв.
И один в лазури необъятной
С этой стаей белых голубей
Он меж ними ходит, благодатный,
Ризою касается смиренной
Их головок ласковых. Потом,
Отпуская Божьих птиц, Блаженный
Осенил с любовью их крестом.
И взвилась ликующая стая,
И следил он с радостным лицом
Долго, долго, как она, блистая,
Словно белый снег, под солнцем тая,
Исчезала в небе голубом.
III
Так Франциск ни от кого на свете
С гордостью не отвращал лица:
Божьи твари – все равны, как дети
Одного Небесного Отца.
И они к нему приходят сами,
К людям позабыв вражду свою.
Сердцем чист, он в дружбе со зверями
Жил, как первый человек в раю.
IV
Раз в пещере, в зимний холод, поздно
Ночью с молодым учеником,
В Риво-Торто, над стремниной грозной
Он сидел за тлеющим огнем.
Все мертво. Над пеленою снежной
Только звезды бледные дрожат.
Отрока спросил учитель нежный:
«Отчего ты грустен, милый брат?»
– «О прости мне, отче! Я горюю
О семье. Я вспомнил мать родную,
Братьев, маленьких сестер моих.
Скучно мне, душа болит о них…»
И Франциск с улыбкой состраданья,
Не сказав ни слова, но спеша,
Вышел поскорей из шалаша,
Стал лепить из снега изваянья.
Кончив, с торжествующим лицом,
Он, смеясь, их обошел кругом
И воскликнул: «Где же ты, Руфино?
Братец, люди снежные!.. Взгляни,
Как блестят над белою равниной,
Как тебя приветствуют они!»
И Руфино вышел, грусти полный;
Искрятся при свете звезд ночных
Изваянья, бледны и безмолвны;
И Франциск указывал на них:
«Вот – отец твой, мать, вот – сестры, братья…
Что ж ты медлишь? Подойди скорей!
Видишь, как им холодно, согрей,
Поцелуй их, заключи в объятья!
Но когда к груди прижмешь – в тепле
Изваянья снежные растают,
И умрут они, как умирают
Все, кого мы любим на земле.
Не помогут ласки и лобзанья!
И уйдут, уйдут они от нас,
Словно снег от теплого дыханья!»
V
Сорок дней был пост в монастыре.
По обету братья не вкушали
Ни плодов, ни рыбы. На заре
Встал Франциск. Еще монахи спали.
Рядом с ним был в келье брат больной:
Долгими постами изнуренный,
Жаждою томясь, во сне порой
Он шептал, видением смущенный:
«Если б мог я жажду утолить,
Под зеленой, свежей тенью сада,
От янтарных гроздей винограда,
Соком переполненных, вкусить!..»
Бред его подслушав, к изголовью
Подошел Франциск: «Проснись, мой брат».
И заботливей, чем мать, с любовью
Он ведет его тихонько в сад,
Прямо к спелым гроздьям винограда.
Но больной поднять не смеет взгляда;
Ягоды под розовым лучом,
Налитые соком золотистым,
Под листом широким и росистым
Светятся прозрачным янтарем.
И Блаженный первый к ним склонился,
Немощь плоти с братом разделил,
Вместе с ним он от плода вкусил,
Чтоб монах нарушить не стыдился
Свой обет: «Не бойся прогневить
Господа, – сказал Франциск, – чтоб душу
Тысячи обетов я нарушу!
Дать ответ во всем: я знаю, Боже,
Милосердье – для Тебя дороже
Всех молитв, обрядов и постов!»
VI
От служенья в мрачном, душном храме
Там, под голубыми небесами,
Целый день с улыбкой он следил,
Как из сердца розы темно-алой,
Из тюльпанов огненных пчела
И как солнце в ульях озаряло
Восковые грани нежных сот,
Где струился теплый, светлый мед.
В их строенье мудрости так много,
Что Франциск у пчелок золотых,
Умных маленьких сестер своих,
Познавать учился благость Бога.
И когда в стыдливой красоте
Лилии порой пред ним блистали,
Дольние цветы напоминали
О Цветке Небесном, о Христе —
Этой бледной, сладостной Лилее,
Выросшей в долинах Галилеи
И цветущей ныне в небесах.
Тот цветок наполнил, умирая,
Мир таким благоуханьем рая,
Что проснулись мертвые в гробах.
Так вселенная душе святого
Кажется в гармонии своей
Символом Единого, Благого,
Вечного, таящегося в ней.
И зовет, зовет он всю природу,
Бездны, горы, тучи, небеса,
Землю, воздух и огонь, и воду —
Слить в одну молитву голоса.
Чувствуя душой прикосновенье
Бесконечного, он весь горел
И любил, и, полный вдохновенья,
Свой великий гимн пред Богом пел:
VII
«Тебе – хвала, Тебе – благодаренье,
Тебя Единого мы будем прославлять,
И недостойно ни одно творенье
Тебя по имени назвать!
Хвалите Вечного за все Его созданья:
За брата моего, за Солнце, чье сиянье,
Рождающее день —
Одна лишь тень,
О, Солнце солнц, о, мой Владыко, —
Одна лишь тень —
От Твоего невидимого лика!
Да хвалит Господа сестра моя Луна, —
И звезды, полные таинственной отрады,
Твои небесные лампады,
И благодатная ночная тишина!
Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий,
Не знающий оков, и грозовые тучи,
И каждое дыханье черных бурь,
И утренняя, нежная лазурь!
Да хвалит Господа сестра моя Вода:
Она – тиха, она – смиренна,
И целомудренно чиста, и драгоценна!
Да хвалит Господа мой брат Огонь – всегда
Товарищ мирного досуга и труда,
Да хвалит Господа и наша мать Земля:
В ее родную грудь, во влажные поля
Бразды глубокие железный плуг врезает,
А между тем она с любовью осыпает
Своих детей кошницами плодов,
Колосьев золотых и радужных цветов!
Да хвалит Господа и Смерть, моя родная,
Моя великая, могучая сестра!
Для тех, кто шел стезей добра,
Кто умер, радостно врагов своих