сейчас не могу. Усадьбу продам, – тогда вышлю. А пока до Берлина хватит.
Михаил. Спасибо. Мне сейчас не надо.
Дьяков. Как не надо? На что же поедете? Да ну же, берите. Ведь все равно возьмете. Лучше у меня, чем у процентщика. Все-таки, родственник. Очень прошу вас, Михаил Александрович. Для Вареньки. Только ей не говорите, – она не возьмет.
Михаил. Ну, ладно. Потом.
Дьяков. Когда же потом? Может быть, наедине не увидимся.
Михаил. Да ведь расписку надо, вексель, что ли?
Дьяков. Что за расписки, помилуйте-с! (Сует ему деньги. Он кладет их в карман). Ах, да, насчет паспорта. Давно готов, в Луганове оставил, вышлю с нарочным. Ну, кажется, все?.. А теперь ступайте к ней, успокойте… И скорее, ради Бога, скорее поезжайте, – сейчас же… А то поздно будет. Перерешу. Я ведь ничего не могу решить, как следует. Отниму Сашку, а она ведь без него не поедет. Как вы думаете, Михаил Александрович, ведь без Сашки не поедет, а?
Михаил. Что вы говорите, Дьяков? Точно бредите…голова, должно быть; у вас не в порядке.
Дьяков. Ну, полно, не сердитесь. Пошутил. А, может быть, и брежу. С ума схожу. Дурак сходит с ума. «3аяц бесится». Помните, «бешеный заяц»? Это мне Митенька сосплетничал. Ну, ничего, не бойтесь, не укушу.
Михаил. Шут вы, просто шут! Заразились от вашего Митеньки.
Дьяков. Не троньте Митеньку, – он пьян, да умен. А вы пьяны никогда не бывали, не по-немецки, а по-русски? И влюблены никогда не бывали? Не хотите сказать? Ну, так я скажу: не бывали, не бывали и не будете! Эх, умный вы человек. Михаил Александрович, а не хватает какого-то винтика. Оттого и с дураком не можете справиться… Да ну же, не сердитесь, что это, право, и пошутить нельзя!
Михаил. Шутите со мною, сударь; сколько угодно: но если вы вздумаете с Варенькой…
Дьяков. Ну-с, что же тогда?
Михаил. Тогда я вам ноги переломаю, вот что!
Уходит.
VIII
Дьяков один. Смотрит вслед Михаилу, потом бежит за ним. «Михаил Александрович! Михаил Александрович!» Возвращается к скамье, садится и, так же, как давеча, прислоняется головой к стволу березы, закрывает глаза. В глубине рощи Душенька и Ксандра перекликаются.
Голос Ксандры (поет).
Розы расцветают, —
Сердце, уповай.
Есть, нам обещают,
Голос Душеньки. Ay! Ay! Мишка! Варька! Где же вы? Подите сюда. Сколько тут ландышей.
Голос Ксандры (поет).
Вечно молодая
Там весна живет;
Там, в долине рая,
Жизнь для нас иная
Розой расцветет…
Входит Александр Михайлович.
IX
Александр Михайлович садится рядом с Дьяковым. Тот не замечает его. Александр Михайлович кладет ему руку на плечо.
Дьяков. Ах; папенька! Извините, я не слышал…
Александр Михайлович. Уснул?
Дьяков. Нет, так. Песни заслушался.
Александр Михайлович. Да, утешная песенка, старинная. Куда лучше нынешних… А я тебя искал, Николай. Поговорить надо. Решили вы? Что ж ты молчишь? Не хочешь говорить со мною?
Дьяков. Нет, папенька, голубчик, ради Бога, не думайте! Ведь я же вас; как отца, больше, чем отца. Ну, да что говорить, сами знаете…
Александр Михайлович. Любишь, а не веришь?
Дьяков. Да нет же, верю, вам одним только и верю.
Александр Михайлович. Отчего же не хочешь сказать?
Дьяков. Что сказать? Ничего я не знаю. Запутался. Голова кругом идет. В самом деле, точно с ума схожу. Знаю одно: не хочу ее держать насильно, тираном быть, убийцею. Хочет за границу ехать, пусть едет…
Александр Михайлович. С кем? С Мишею?
Дьяков. С кем хочет. Мне все равно.
Александр Михайлович. А Сашка?
Дьяков. Пусть и Сашку берет.
Александр Михайлович. Скатертью, значит; дорога, – ступай с Богом на все четыре стороны? Славно решил! Жена, говорят, не башмак; – с ноги не скинешь. А ты взял, да и скинул. Надоело возиться, – и за щеку. Да ты хоть бы меня-то спросил, ведь и мне не чужая, небось…
Дьяков. Папенька; вы же сами видите…
Александр Михайлович. Ничего я не вижу. Вижу только, что задурила бабенка, а ты и раскис. Смотреть тошно. Сам хуже всякой бабы, тряпка, малодушный ты человек! Ну, скажи ты мне на милость – да не сразу, не сразу говори, а подумавши, скажи, любит она тебя или нет? Aгa, задумался? Не знаешь? Аль и вправду не знаешь?
Дьяков (тихо, как будто про себя). Не знаю.
Александр Михайлович. А хочешь; скажу?
Дьяков. Скажите.
Александр Михайлович. Да ведь не поверишь?
Дьяков. Поверю; больше; чем себе поверю!
Александр Михайлович. Ну; так вот что, Николай: кто кого из вас больше любит, я не знаю. А что она тебя любит без памяти, – это знаю…
Дьяков. Любит и мучает так?
Александр Михайлович. А ты что думал? Ну, ладно, пусть я – старый дурак, из ума выжил, ничего не знаю, да ведь и ты не знаешь. Наверняка бы знать; что не любит, – разошлись бы да дело с концом. Ну, а что, если любит? Если вот все это – «люблю; не люблю» – только бред, наваждение, экзальтация, Мишкины глупости? Сама не знает, что делает, да ведь узнает когда-нибудь, и что тогда будет?
Дьяков. Оставьте, оставьте, папенька…
Александр Михайлович. Нет, не оставлю. Я за нее ответ дам Богу. За что же ты губишь ее? Можешь спасти и не хочешь.
Дьяков. Как спасти?
Александр Михайлович. Будто не знаешь?
Дьяков. Отнять Сашку?
Александр Михайлович. Ну вот – в одно слово.
Дьяков. Да разве это спасет?
Александр Михайлович. Спасет, если любит.
Дьяков. Нет, папенька, я этого не сделаю.
Александр Михайлович. Как знаешь. (Встает).
Дьяков. Постойте.
Александр Михайлович. Ну, что.
Дьяков. Нет, ничего.
Александр Михайлович. Боишься? Взять на себя не хочешь?
Дьяков. Не могу.
Александр Михайлович. А если я возьму? Не можешь и этого. Ну, ладно, делай, как знаешь, и я по-своему сделаю. Только не мешай, молчи, не говори никому… Даешь слово?
Дьяков. Даю.
Александр Михайлович. А знаешь что, Николай, ведь Миша-то, пожалуй, прав: дурак ты, просто дурак, да и только! Ты как думаешь, а?
Дьяков. Не знаю… Может и дурак.
Александр Михайлович. Ну и пусть! А я за такого дурака десять умных отдам. Христос с тобой!
Обнимает его. Входит Митенька
X
Александр Михайлович, Митенька, Дьяков.
Митенька. Александр Михайлович, пожалуйте-с.
Александр Михайлович. Что такое?
Митенька. Ничего особенного. Не извольте беспокоиться. Федька немного того… сшалил… как бы сказать поделикатнее… Не захотел «небесной гармонии»…
Александр Михайлович. Что вы врете. Покатилов? Опять, должно быть, выпивши?
Митенька. Никак нет-с. Ни в одном глазу.
Александр Михайлович. Да говорите толком, что случилось?
Митенька. Федька удавился. Только из петли вынули.
Александр Михайлович. Какой Федька?
Митенька. Забыли-с? Федька беглый, которого намедни высекли. Он самый. А вот и Климыч. И старуха с ним, Федькина мать. Слышите, воет.
Александр Михайлович. Господи, воля твоя!
Александр Михайлович и Дьяков уходят.
XI
Митенька один. Вынимает из кармана штоф с рюмкою, наливает, подносит ко рту и, остановившись, прислушивается. Со стороны дома – бабий вой, из глубины рощи – голос Ксандры.
Вечно молодая
Там весна живет;
Жизнь для нас иная
Там, в долине рая,
Розой расцветет…
Митенька (пьет). «Небесная гармония»… Эх-ма! Взять бы все за хвост да стряхнуть к черту!
Действие третье
Большие сени в Премухинском доме. Деревянная лестница наверх в мезонин. В сенях, посередине – дверь в прихожую; налево – во внутренние комнаты, направо – во флигель. Печь с лежанкой. Большое окно, закрытое ставнями. Вынесенная из дома ветхая мебель, клавикорды, арфа. Наверху лестницы – площадка с тремя дверьми: в Сашину комнату, в спальню Варвары и барышень. Ночь. В сенях темно, горит ночник.
I
Савишна и Феня. Савишна за столом, при свете огарка вяжет чулок. Феня метит белье.
Савишна. Выдь-ка за ворота, девушка, погляди, не едут ли.
Феня. Ни за что не пойду, Фекла Савишна, хоть убейте!
Савишна. Чего же ты дура, боишься? Светло на дворе, месячно.
Феня. Мало. что светло! В такие ночи нежить пуще бесится. В саду у нас – не к ночи будь сказано – Федька беглый ходит, удавленник; веревка на шее, лицо как чугун. язык высунут, пальцем грозит: «Ужо я вас всех!» Страсть!
Савишна. А ты скажи: «Аминь, рассыпься!» – он тебя и не тронет.
Молчание. Феня снимает со свечки.
Феня. А что я вас хотела спросить, матушка, правда ли, говорят, будто барин наш молодой, Михаил Александрович, тоже из таковских – не к ночи будь помянуты – как бишь их, вот и забыла…
Савишна. Фармазоны, что ли?
Феня. Вот-вот, они самые. Это кто ж такие будут?
Савишна. А которые господа, книжек начитавшись, ум за разум зашедши, в Бога не веруют, властей не почитают, против естества живут, хуже язычников.
Феня. Ужли ж и он из таких? И что это с ним попритчилось?
Савишна. Мало, видно, учили смолоду. Такой был ребенок брыкливый, такой хохорь – просто беда! Ни лаской, ни сердцем. Мишины-то эти проказы мне вот где! Раз целую деревню чуть не спалил, огнем играючи… Да погоди, ужо беды наделает!
Феня. Ай-ай-ай! Все одно, значит, как порченый?
Савишна. Порченый и есть. И барышень всех перепортил. Ошалели, сердечные. А Варенька, та совсем от рук отбившись. Мужняя жена в девках живет. «Не хочу. говорит, в законе жить. Я, говорит, вольная…» Срам!
Феня. А ведь жалко! Какие барышни хорошие! И что ж, от этой самой порчи вылечить нельзя?
Савишна. Отчего нельзя? Свести к угоднику Задонскому, аль к Митрофанию, отслужить молебен у раки, икону поднять – выйдет из них порча, и все как рукой снимет.
Внизу, в прохожей, шаги и голоса.
Савишна. Ну, слава Богу. Пойдем, Фенюшка!
Феня. Нет, матушка, ступайте вы, а я не пойду. Как барыня узнает про Сашеньку. – со свету меня сживет. Вы с Апельсиной Лимоновной кашу заварили, – вы и расхлебывайте.
Убегает.
Савишна. Куда ты? Постой! Ах, негодная!
II
Савишна, Варенька, Ксандра, Душенька и Михаил.
Варенька. Нянька, где Сашка?
Савишна. Ах. барышни, голубушки, а я и не слышала, как подъехали.
Душенька. Мы потихоньку, чтоб не разбудить папеньку.
Варенька. Отвечай же, няня. Сашка где?
Савишна. Чтой-то, барыня-матушка, вы убиваться изволите о Сашеньке. Не у чужих, чай, дитя. – у своих, как у Христа за пазушкой…
Варенька. Да говори толком. Здоров? Хорошо заснул? Не плакал?
Савишна. Как уехали давеча, маленько покапризничал, а потом затих. Как ангелочек, спит. Такой паинька. С вами-то больше балует.
Варенька. Ну. слава Богу!
Ксандра. Видишь. Варька, незачем было скакать сломя голову – переночевали бы у тетки, ничего с твоим Сашкой не сделалось.
Михаил. Доброй ночи, девочки.
Михаил. Нет, немножко.
Душенька. Дай повяжу тепленьким, припарочку сделаю.
Михаил. Ничего, и так пройдет.
Ксандра поднимает раму на окне и открывает ставни.
Ксандра. А в саду-то какая прелесть – луна, звезды!
Михаил. Да, звезды… однако, сыростью пахнет, лягушками.
Ксандра. Ах, Мишка, какой ты несносный!
Душенька. А я люблю…?
Ксандра. Что? Чтоб зубы у него болели?
Душенька. Да, когда у него что-нибудь болит не очень, а так, чуточку. Смешной у нас Мишка – забывает всю свою философию. И ухаживать можно за ним, вот как Варька за Сашкою. Ну, не сердись, миленький! Погоди, дай в самое местечко поцелую, заговорю. Вот здесь?
Михаил. Здесь.
Душенька (поцеловав и пошептав). А как теперь?
Михаил. Лучше. Совсем прошло.
Душенька. Ну,
