Государю императору Павлу I. А зачем – неизвестно. Должно быть, усомнились в первой присяге. Только отчего вторая лучше первой – опять неизвестно.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Боже мой, Боже мой, я ничего не понимаю!
Входит Пален.
Пален. И я ничего не понимаю.
Мария Федоровна. Граф! Наконец-то…
Пален. Извините, ваше величество, я к государю.
Мария Федоровна. Нет, нет, постойте, вы нам должны объяснить. Ради Бога…
Пален. Я уже имел честь докладывать вашему величеству: я ничего не понимаю.
Мария Федоровна. Петр Алексеевич, Петр Алексеевич… Я хочу знать, слышите, я хочу знать все… Я вам приказываю… Мы здесь все вместе, одни, и можем обсудить на семейном совете…
Пален. Какой уж тут совет семейный!.. А впрочем, одну минутку, ваше величество. (Говорит в дверь направо.) Поручик Марин, вы? Ну, ладно. Смотрите же, сударь, от дверей ни на шаг, и если кто пройдет, доложить извольте немедленно. (Возвращаясь – к Марии Федоровне.) Итак, вашему величеству угодно?.. (Роджерсону.) Куда вы, господин доктор, подождите, сделайте милость: вы нам нужны, вы нам теперь нужнее, чем кто-либо.
Роджерсон. Даст Бог, все обойдется.
Пален. Кажется, без вас не обойдется.
Мария Федоровна. Да говорите же, говорите, граф, что такое?..
Пален. А то, ваше величество, что надо быть готовым ко всему. Мы объявляем войну пяти-шести европейским державам.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Herr Iesu![27] Пяти – шести…
Пален. Да. Сколько именно, я, признаться, и счет потерял. А когда доложить осмелился, не много ли будет, то ответить изволили: «Сколько бы мух ни жужжало у меня под носом, я их гоню». – Но нам Европы мало, нужно и Азию; поход на Индию…
Мария Федоровна. На Индию!
Пален. Да, по следам Александра Македонского, к священным водам Инда. Двадцать тысяч Донских казаков уже выступило к Оренбургу и далее, по степям неведомым, без обоза, без продовольствия, без дорог и даже без маршрутов. Велено завоевать Индию – и завоюем.
Мария Федоровна. Граф, граф… aber um Gottes willen… что вы говорите? Может ли быть, чтобы мы ничего не знали?
Пален. Я и сам не знал до последней минуты и, чай, многого еще не знаю.
Мария Федоровна. Господи, Господи… что же будет?
Пален. А будет, полагаю, то, что англичане Индию даром отдать не согласятся и пожалуют к нам в гости. Не сегодня-завтра флот их появится у наших берегов и начнет бомбардировать сперва Кронштадт, а потом и Петербург.
Мария Федоровна. Петербург! Herr Iesu!
Пален. Да, и мы погибли – погибла Россия.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Господи, Господи… что же делать?
Пален. Делать нечего, ваше величество, – погибать, так погибать.
Мария Федоровна и Пален говорят тихо.
Константин (Александру, кивая украдкой на Палена). Прехитрая бестия!
Александр. А что?
Константин. Разве не видишь, к чему клонит?
Александр. К чему?
Константин. А к тому, что батюшка спятил.
Александр. Что ты, Костя!
Константин. Ну да, а то как же? И знаешь, Саша, ведь, может быть, и вправду… Голова-то у него умная – умнее, пожалуй, всех наших голов, да есть в ней машинка, на одной ниточке держится, – а как порвется эта ниточка – машинка завернется – и капут!
Александр. Страшно…
Константин. Да, страшно… А впрочем, наплевать – все там будем…
Мария Федоровна (тихо Палену). Как? Как? Повторите.
Пален. Я вижу, говорит, что пора нанести великий удар.
Мария Федоровна. Великий удар? Что ж это значит?
Пален. Не знаю, ваше величество, подумать боюсь…
Мария Федоровна (всплескивая руками). Ах, понимаю, я теперь все понимаю. Он хочет меня и нас всех… Боже мой! Боже мой!.. Так вот, что значит… «Ежели, говорит, сударыня, вы Екатерина II, то я вам не Петр III». Я тогда не поняла, а теперь… теперь… Да ведь это значит, что я хочу его… Herr Iesu! Это я-то, я… Paulchen, Paulchen!
Плачет. Входит поручик Марин.
Все ждут в оцепенении. Входит Павел и, остановившись в дверях, со шляпой на голове, с тростью под мышкой, скрестив руки, тяжело переводя дыхание, глядит на всех молча. Потом подходит по очереди к Марии Федоровне, Александру, Константину и Палену, останавливается перед каждым из них и глядит в упор. Наконец возвращается к двери, вдруг, на пороге, обернувшись, высовывает язык и, громко хлопнув дверью, уходит. Мария Федоровна падает в обморок. Роджерсон приводит ее в чувство. Входит Кутайсов слева, Марин туда же уходит.
Мария Федоровна. Что это было? Что это было?
Роджерсон. Ничего, ваше величество! Даст Бог, все обойдется. Не угодно ли водицы?
Константин (тихо Александру). Машинка завернулась.
Пален. Ну что, как вы полагаете, доктор?
Роджерсон. А что, граф?
Пален. Как что? Да вот что тут было сейчас?
Пален. А язык?
Роджерсон. Ну, мы, доктора, к этому привыкли: все пациенты нам язык показывают.
Мария Федоровна. Что это было? Что это было?
Пален. Ничего не было, по мнению господина доктора, нам померещилось. Мы все, должно быть, сходим с ума – прескверная штука, не угодно ли стакан лафита!
Мария Федоровна. Доктор! Доктор! Ступайте же к нему скорее!
Роджерсон. Ваше величество, меня и давеча прогнали, да чуть не прибили. Пусть уж лучше кто-нибудь другой…
Мария Федоровна. Граф!
Пален. Нет, слуга покорный, я в сражениях бывал и ядрам не кланялся, а туда не пойду, – воля ваша, государыня, хоть казните.
Мария Федоровна. Александр! Константин!
Константин. Да ведь мы, матушка, под арестом – куда уж нам!
Кутайсов. Ваше величество, дозвольте, я…
Мария Федоровна. Ax, mein lieber[28] Иван Павлович, ради Бога!
Кутайсов. Ничего-с, ничего-с, будьте благонадежны, ваше величество! Кстати обедать пора – доложить и попробуем. Малой мышки лев не обидит: я мышкою-с, мышкою-с. Вот так, потихоньку, потихонечку…
Уходит.
Константин (приотворяя дверь и заглядывая). Подкрался. – Слушает. – В щелку глядит. – Скребется. – Отперли. – Вошел. – Ну, что-то будет?
Молчание.
Константин. Вышел!
Входит Кутайсов.
Кутайсов. Премилостивы. После дождика – солнышко-с…
Константин. Идет! Идет!
Входит Павел.
Павел (с изысканною любезностью, целуя руку Марии Федоровны). Прошу извинения, ваше величество, – к обеду ждать заставил – что-то аппетита нет. Вы уж, господа, не взыщите, без меня за стол садиться извольте, а я ужо подойду.
Молчание.
Павел. Да что это вы все, как в воду опущенные? Напугал я вас, видно, давеча моею шуточкой? Ну, не буду, не буду. Пошутил – и довольно… (Марии Федоровне.) А скажите-ка, сударыня, ведь и я человек?
Молчание.
Павел. Ну, что ж? Отвечайте, коли спрашивают – человек или нет?
Мария Федоровна. Человек, ваше величество…
Павел. А если человек, так, значит, могу ошибаться. И вы – человек?
Мария Федоровна. И я…
Павел. Ну, так значит, можете простить. – Простите же меня, сударыня… И вы все, господа, если я в чем…
Все (наперерыв). Ваше величество!.. Ваше величество!..
Мария Федоровна (всплескивая руками). Paulchen!.. Paulchen!..
Плачет и хочет броситься на шею Павла.
Павел (отстраняясь). Ну, ну, перестаньте! Что за комедия! Терпеть не могу…
Молчание.
Павел. Граф Пален, у меня к вам дело. А вас, господа, не задерживаю…
Все, кроме Павла и Палена, уходят.
Пален. Так точно, ваше величество!
Подходят к столику у окна.
Павел. Прошу садиться.
Пален хочет сесть спиной к свету.
Павел (указывая на другой стул, против себя). Нет, лицом к свету. Когда я с кем говорю, то привык смотреть прямо в лицо, сударь, слышите, – прямо в лицо!
Пален. Слушаю, ваше величество!
Павел. Ну, то-то же. Извольте докладывать.
Пален. По указу вашего императорского величества, два курьера отправлены…
Павел. Что вы делаете, граф, когда не спится?
Пален. У меня, государь, сон – слава Богу.
Павел. Счастливец! Значит, совесть покойна.
Пален (продолжая доклад). Курьер к его величеству королю Прусскому…
Павел. А дурные сны бывают?
Пален. Намедни снился…
Павел. Что?
Пален. Безделица сущая: будто я – куколка такая, что никак не повалишь – упадет и встанет…
Павел. Ванька-встанька? Да это сон превеселый.
Пален. Нет, государь, скучный: упал и встал, упал и встал – так всю ночь и промаялся… (Продолжая доклад.) Королю Прусскому предписание княжество Ганноверское войсками занять в двадцать четыре часа…
Павел. А мне хуже снилось: будто бы кафтан парчовый натягивают, узкий-преузкий – никак не влезу, а все тискают – так сдавили, что дохнуть не могу. Закричал и проснулся. С тех пор и бессонница…
Пален (продолжая доклад). Другой курьер – в Париж, к господину первому консулу…
Павел. Печку – льдом! Печку – льдом!.. Вот дураки…
Пален. Печку льдом?
Павел. Ну, да. Головой к печке сплю. Велел топить не жарко, а чтобы в спальне – ровно четырнадцать градусов. Пощупаю, бывало, печку – холодна; посмотрю на градусник – четырнадцать; и сплю. А намедни проснулся – горячехонька. Ничего не сказал, только на другой день встал пораньше из-за ужина да прямо в спальню, гляжу – по всему полу рогожи, и печку льдом натирают: стынет до ночи, пока не пощупаю, а за ночь опять нагревается. Шуты гороховые! А все на меня валят – говорят: «С ума сошел!» А я тут при чем, сударь, а? При чем тут я?
Пален. Ни при чем, государь!
Павел. Ну то-то же! Извольте, сударь, докладывать.
Пален (продолжая доклад). В случае неисполнения королем Прусским предписания, господин первый консул приглашается…
Павел. А скажите-ка, граф, в тысяча семьсот шестьдесят втором году, когда государя, отца моего, убили, вы где быть изволили?
Пален. Здесь, в Петербурге, ваше величество!
Павел. Здесь? И что же делали?
Пален. Был молод и в чинах малых. Конной гвардии субалтерн-офицером,[29] ничего не знал про заговор…
Павел. Не знали тогда?.. Ну, а теперь знаете?
Оба встают и молча долго смотрят друг другу в глаза.
Павел. Отвечайте же, сударь! Знаете или не знаете, что меня убить хотят?
Пален. Знаю, государь!
Павел. Знаете… и молчите?..
Пален. Ваше величество, я сам во главе заговорщиков…
Павел. Вы?.. вы?.. Что такое?.. (Отступая в ужасе.) Сумасшедший!..
Пален. Никак нет, государь, я в совершенном рассудке…
Павел. Так я… я… что ли, я с ума сошел?.. Печку – льдом!..
Пален. Государь, умоляю, минуту спокойствия. Если бы я не был уверен, что ваше величество обладает мудростью высочайшею, не столь человеку, сколь Божеству присущею…
Павел (топая ногами в ярости). Да говорите же, говорите, черт побери, что, что, что такое?..
Пален. Дело столь явное, что и говорить почти нечего: я – во главе заговорщиков, дабы знать все, следить за всем и тем вернее охранять от покушения злодейского священную особу вашего императорского величества. И слава Богу, уже все нити заговора в моих руках: шагу не сделают, слова не вымолвят, чтобы я не узнал.
Павел. Умны, сударь, слишком умны, так умны, что с ума свести можете… Ванька-встанька!.. Да как же вы смели не донести мне тотчас же?
Пален. Сколько раз хотел, уже слово было в устах моих. Но, не имея улик достовернейших, – коих и вы, ваше величество, еще не имеете?.. (Пристально глядит на Павла.) Не имея оных улик и милосердствуя, – простите, государь, слово сие из недр души болящей исторгнуто, – милосердствуя к вам, щадя сердце родительское, я медлил – и в том вина моя единственная; видит Бог, мочи моей не было, мочи моей нет
