них!
Гермес
Но в чем же я виновен пред тобою?
Прометей
Всех, всех богов, платящих за добро
Предательством, равно я ненавижу!..
Гермес
От горя ты рассудок потерял…
Прометей
Иль ненависть к врагам — мое безумье?..
Гермес
Ты не был бы и в счастии добрей.
Прометей
(стонет)
Увы!..
Гермес
Вот крик, неведомый для Зевса!
Прометей
Пусть поживет, — научится всему.
Гермес
Но мудрым быть ты сам не научился!
Прометей
О, да! Когда б я был мудрей, не стал бы
И говорить с таким рабом, как ты!
Гермес
Ты угодить не хочешь Олимпийцу?
Прометей
(насмешливо)
Мне есть за что Зевесу угождать!..
Гермес
Зачем со мной ты шутишь, как с ребенком?..
Прометей
Нет! ты глупей ребенка, если мог
Надеяться, что тайну я открою.
Ни хитростью, ни пытками, ничем
Из уст моих не вырвет он признанья,
Пока цепей не снимет. Пусть же Зевс
Сожжет меня огнем разящих молний,
Обвеет снегом белокрылых вьюг,
Разрушит мир подземными громами, —
Не покорюсь, не назову того,
Кто должен скиптр отнять у Самодержца!
Гермес
Подумай же: упрямство не спасет…
Прометей
Я все решил, я все давно предвидел!
Гермес
Тебя могло покорности разумной!
Прометей
Уйди, оставь! Не убеждай напрасно…
Ты думал, раб, что я паду во прах,
Испуганный угрозой Олимпийца,
Что буду я о милости взывать,
Подняв с мольбой трепещущие длани,
Как женщина, к врагу!.. Нет, никогда!..
Гермес
Я расточал слова мои бесплодно:
Моления не трогают тебя;
Как юный конь, уздой не покоренный,
Ты в ярости кусаешь удила.
Немудрое упрямство: о, поверь мне,
Развеется, как прах, гордыня тех,
Кто слаб умом, но дерзок и мятежен.
Смириться ты не хочешь, так узнай,
Сначала Зевс в осколки разобьет
Вершины скал небесными громами:
Низверженный, исчезнешь ты, титан,
И в недрах гор, в объятиях гранитных
Задохнешься. Столетья протекут,
Пока ты вновь увидишь свет небесный.
Тогда тебя начнет терзать орел,
Крылатый пес Зевеса, ненасытный.
И, прилетая, будет каждый день
Он вырывать когтями клочья тела, —
Незваный гость на пиршестве кровавом,
Питаясь черной печенью твоей.
До той поры не жди конца страданьям,
Пока другой не примет мук твоих
Страдалец-бог и к мертвым в темный Тартар,
Во глубину Аида, не сойдет.
Мои слова — не тщетная угроза.
Зевес не лжет и совершится воля
Всесильного. Подумай же: покорность
Не лучше ли строптивости твоей?..
Хор
Он прав. Смири, смири, титан могучий,
Свой гордый дух и богу покорись!
Послушайся советов добрых: стыдно
Упорствовать в ошибке мудрецу.
Прометей
Все, что молвил Гермес, я предвидел давно!
Но врагу от врага не позорно
Пасть в открытой борьбе. Пусть же мечет в меня
Бог снопами огней смертоносных,
Пусть Эфир поколеблет раскатом громов,
Пусть такой ураган он подымет,
Чтоб земля содрогнулась на вечных корнях,
Пусть, безумствуя, в буре смешает
Волны моря с огнями небесных светил,
Увлечет в глубину мое тело,
В преисподнюю сбросит, — убить до конца
Он не может меня: я бессмертен!
Гермес
Разве мог бы муж разумный
Не смирить в таких страданьях
Бурной гордости своей.
Девы, полные участьем
И любовью, удалитесь,
Отойдите, чтобы сердца
Оглушительных громов!
Хор
Сестры, сестры, не покинем
Одинокого страдальца,
И покажем, что измену
Ненавидим всей душой!
Гермес
Если так, не забывайте
Вы предсказанного мною,
Не корите Олимпийца:
Вы избрали добровольно,
Вы предвидели беду.
Не внезапно, не коварно
Скоро будете, о, нимфы,
Вы уловлены сетями
Неминуемой судьбы.
Прометей
Исполняется слово Зевеса: земля
Подо мною трепещет.
Загудело раскатами эхо громов,
И блеснули перуны,
Закружилася вихрями черная пыль,
Налетели и сшиблись
Все противные ветры. Смешались в борьбе
Волны моря и воздух…
Узнаю тебя, Зевс! Чтоб меня ужаснуть,
Ты воздвиг эту бурю.
О, Земля, моя мать! о, небесный Эфир,
Посмотрите, какие страданья терплю
Я от бога — невинный!
(Скала вместе с Прометеем обрушивается в бездну.)
1890
Погруженный в скорбь немую и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте я над книгой одного
Из забытых миром знаний, книгой, полной обаяний, —
Стук донесся, стук нежданный в двери дома моего:
«Это путник постучался в двери дома моего
Только путник — больше ничего».
В декабре — я помню — было это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли разгорались иногда.
Груды книг не утоляли ни на миг моей печали —
Об утраченной Леноре, той, чье имя навсегда —
В сонме ангелов — Ленора, той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось — без следа.
От дыханья ночи бурной занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою, все еще твердил порою:
«Это гость стучится робко в двери дома моего,
Запоздалый гость стучится в двери дома моего,
Только гость — и больше ничего!»
И когда преодолело сердце страх, я молвил смело:
«Вы простите мне, обидеть не хотел я никого;
Я на миг уснул тревожно: слишком тихо, осторожно, —
Слишком тихо вы стучались в двери дома моего…»
И открыл тогда я настежь двери дома моего —
Мрак ночной, — и больше ничего.
Все, что дух мой волновало, все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака — из таинственного мрака…
Вдруг «Ленора!» — прозвучало близ жилища моего…
Сам шепнул я это имя, и проснулось от него
Только эхо — больше ничего.
Но душа моя горела, притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче; я подумал: «Ничего,
Это стук в окне случайный, никакой здесь нету тайны:
Посмотрю и успокою трепет сердца моего,
Успокою на мгновенье трепет сердца моего.
Я открыл окно, и странный гость полночный,
Ворон царственный влетает; я привета от него
Не дождался. Но отважно, — как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери, к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него,
Тихо сел — и больше ничего.
Как ни грустно, как ни больно, — улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий, Ворон древний, Ворон
К нам с пределов вечной Ночи прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда?»
Говорит так ясно птица, не могу я надивиться,
Но казалось, что надежда ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады, в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями; от несчастья никуда, —
Тот, кто Ворона увидел, — не спасется никуда,
Говорил он это слово так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу изливал; и вот, когда,
Недвижим, на изваянье он сидел в немом молчанье,
Я шепнул: «Как счастье, дружба улетели навсегда,
Улетит и эта птица завтра утром навсегда».
И сказал я, вздрогнув снова: «Верно, молвить это слово
Научил его хозяин в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком, и в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой, в эти долгие года
Для него был стон единый в эти грустные года —
Никогда, — уж больше никогда!»
Так я думал и невольно улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился в бархат кресел и забылся.
«Страшный Ворон, мой ужасный гость, — подумал
я тогда, —
Страшный древний Ворон, горе возвещающий всегда,
Что же значит крик твой: „Никогда“?»
Угадать стараюсь тщетно; смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце заронил он навсегда.
И в раздумье над загадкой, я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел, как в счастливые года,
Ей уж не склоняться — никогда!
И казалось мне: струило дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы, шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье: «Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье, пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре стерлась память — навсегда!..»
И сказал мне Ворон: «Никогда».
«Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,
Злой ли Дух тебя из Ночи или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной, безнадежной,
бесконечной, —
Будет ли, молю, скажи мне, будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, — сердцу отдых
навсегда?»
«Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом, Богом, отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальной, обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры, той, чье имя навсегда
В сонме ангелов — Ленора, лучезарной навсегда?»
«Прочь! — воскликнул я, вставая, — демон ты иль
птица злая.
Прочь! — вернись в пределы Ночи, чтобы больше
Ни одно из перьев черных не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ я исторгну навсегда!»
И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью, черный
С бюста бледного Паллады не исчезнет никуда.
У него такие очи, как у злого Духа Ночи,
Сном объятого; и лампа тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы пригвожденный навсегда, —
Не воспрянет дух мой — никогда!
1890
МОRITURI[18]
Мы бесконечно одиноки,
Богов покинутых жрецы.
Грядите, новые пророки!
Грядите, вещие певцы,
Еще неведомые миру!
И отдадим мы нашу лиру
Тебе, божественный поэт…
О, Солнце, будущего, встретим,
И в блеске утреннем твоем,
Тебя приветствуя, умрем!
«Salutant, Сaesar Imperator,
Те morituri».[19] Весь наш род,
Как на арене гладиатор,
Пред новым веком смерти ждет.
Мы гибнем жертвой искупленья,
Придут иные поколенья.
Но в оный день, пред их судом,
Да не падут на нас проклятья:
Вы только вспомните о том,
Как много мы страдали, братья!
Тебе от гибнущих привет!
Примечания
1
Все проходящее
2
Ланч, обед (англ.).
3
Ваша бедная матушка (франц.).
4
Тетушка (франц.).
5
Вон! (франц.)
6
Идущие на смерть тебя приветствуют, Император Цезарь! (лат.)
7
8
Любить (лат.).
9
Горе побежденным! (лат.)
10
Счастливы владеющие (обладающие) (лат.).
11
Основной сказочный мотив этой поэмы тот же, что и в известной пьесе Кальдерона «Жизнь — только сон» (Примеч. автора).
12
Прозвище танцовщицы, дословно: решетка сточного люка (франц.).
13
Официант — кружку пива (франц.).
14
Конец века (франц.).
15
Никогда (англ.).
16
Свобода, равенство, братство (франц.).
17
Мне девятнадцать лет, я хорошо сложена и очень красива (франц.).
18
Идущие на смерть (лат.).
19
Идущие на смерть приветствуют тебя, император Цезарь (лат.).
