чего нет!

Отец мой Небесный,

Тебя я прославлю

За то, что от сильных,

Разумных и гордых

Ты все это скрыл, —

Открыл только детям,

Мечтателям жалким

И слабым, как я!

1893

«Напрасно видела три века…»

Напрасно видела три века

Дубов могучая краса:

Рукою хищной человека

Обезображены леса.

Здесь — листья мертвые черники,

Берез обугленные пни…

Здесь люди, сумрачны и дики,

Влачат нерадостные дни.

И скуден мох, и сосны тощи…

Грустя, я вижу вас в мечтах,

О, кипарисовые рощи

На милых южных берегах —

И под скалою Артемиды

Роскошно зыблющийся Понт,

Как лоно нежной Амфитриды, —

И необъятный горизонт,

Родную сердцу Ореанду —

Волшебный и далекий сон, —

Я помню белую веранду

Высоких греческих колонн.

И запах волн в соленом ветре,

И сквозь туман, в полдневный жар,

Величье грозное Ай-Петри —

И сакли бедные татар,

Магнолий запах слишком сладкий,

Подобный пряному вину,

И жгучий день, и вечер краткий,

И восходящую луну.

И там, где слышен моря шелест

В скалах, изъеденных волной,

Эллады девственную прелесть

Я чуял детскою душой.

1893

ОДА ЧЕЛОВЕКУ

«Ессе homo» [2]

Божественный родник чистейшего огня —

В свободном разуме и в сердце человека:

«Я — слово мира, — без меня

Он глух и нем от века.

Слабеет гром небес пред волею моею,

И слезы чистые грозы

Не стоят, Господи, одной моей слезы!..

Умею связывать и разрешать умею.

Все трепетания полночного эфира

И шорох листика в дубравной тишине,

Все звуки, все лучи и все дороги мира

Сливаются в моей сердечной глубине.

Природа для меня — как царское подножье!

Я — человек, я — цель, я — радость, я — венец.

Всего живущего начало и конец,

Я — образ и подобье Божье!»

1893

ПЕСНЯ ВО ВРЕМЯ ГРОЗЫ

Птичка с крыльев отряхает

Капли теплого дождя…

Слышишь? — туча громыхает,

К чуждым нивам уходя.

Ветер с листьев отряхает

Капли светлого дождя…

Сердцу нашему веселье —

Только в голосе громов, —

Олимпийское похмелье

Вечно радостных богов —

И свобода, и веселье —

Только в голосе громов!..

Жизни! Жизни!.. Я тоскую…

Нет ни счастья, ни скорбей…

О, пошли грозу святую,

Боже, родине моей!..

Бури! Бури! Я тоскую…

Дайте слез душе моей!..

1893

РАЗВЕНЧАННЫЙ ЛЕС

Как царь развенчанный стоит могучий лес.

У ног его лежит пурпурная одежда…

А в светлой глубине торжественных небес

Не хочет умереть последняя надежда.

Есть ласка вешняя и в нежности лучей,

Уже слабеющих, склоненных и прощальных…

Есть радость вешняя и в ясности моей,

В бесстрастье этих дум, глубоких и печальных.

Листы увядшие и мертвые шуршат.

И как у мертвых тел, упитанных мастями,

Унылый есть у них могильный аромат,

Мне в душу веющий бесстрастными мечтами.

И радует меня покой души моей,

И сердце кроткая пленяет безнадежность.

Объемлет всех врагов, объемлет всех друзей,

Как ласка осени — прощающая нежность.

Сентябрь 1893

ДЕТИ

Увы, мудрец седой,

Как ум твой гордый пуст

И тщетен — пред одной

Улыбкой детских уст.

Твои молитвы — грех,

Но, чужд страстей и битв,

Ребенка милый смех —

Священней всех молитв.

Родного неба весть —

Его глубокий взгляд,

Он рад всему, что есть,

Он только жизни рад.

Он с горней вышины

Как ангел к нам слетел,

От райской тишины

Проснуться не успел.

Душа хранит следы

Своих небесных грез,

Как сонные цветы —

Росинки Божьих слез.

29 декабря 1893

DIES IRAE [3]

Люди, опомнитесь! Вот она — смерть!

Вот она, страшная, кроткая, вечная.

Тайна над вами — небесная твердь,

Тайна в сердцах ваших — жизнь бесконечная…

Ваше проклятье — бессмысленный труд,

Стадо слепое — толпа ваша грязная…

Скука, безумье, обжорство и блуд,

Жизнь ваша — смерть безобразная!..

В небе звучит громовая труба,

В темной земле мертвецы содрогаются,

Полные тлена зияют гроба,

Очи для вечного дня разверзаются.

Как же нам стать пред лицом Судии,

Солнцу подобного, грозно-великого?

Как же подымешь ты очи твои,

Полные мрака и ужаса дикого?

Люди, опомнитесь!.. Дети Отца,

Страшного Бога, судить вас грядущего,

Не отвращайте от Света лица,

Я заклинаю вас именем Сущего!..

Конец 1893

ПРИРОДА

1. «Когда под куполом огромного собора…»

Когда под куполом огромного собора,

В таинственных лучах мерцающих лампад,

При песнопениях торжественного хора

Я недвижим стою, потупив робкий взгляд,

Очами строгими и полными укора

Угодники с икон так пристально глядят,

И над бесчисленной молящихся толпою

Струится фимиам душистою волною, —

Тогда я ужасом невольно поражен,

И горько плачу я, томимый угрызеньем,

Я сознаю опять, что к бездне приведен —

Дорогою греха, сердечным ослепленьем,

Воспоминания летят со всех сторон,

И голос совести гремит мне осужденьем,

И сердцу слабому так тесно, тяжело,

И страшно мне поднять поникшее чело.

2. «Когда же дивный храм природы…»

Когда же дивный храм природы

В лучах торжественного дня

Свои блистающие своды, —

Обитель мира и свободы, —

Распростирает для меня.

Когда в эфире ночи ясной

Миров я вижу стройный хор,

Что в небе движутся согласно,

Толпой бессмертной и бесстрастной

Плывут в загадочный простор, —

Тогда в отрадном умиленье

Я слышу голос Божества,

Я сознаю в благоговенье

Свое с природой единенье, —

С ней связи древнего родства.

Равно заботливо и щедро

Питают влагой дождевой

Природы любящие недра

И ствол развесистого кедра,

И цвет былинки полевой.

Опять я в счастье верю твердо,

И сердце радости полно.

Сознанье шепчет мне так гордо:

«Ты — звук всемирного аккорда,

Ты — цепи жизненной звено».

И вот стою под небесами

Я в умилении святом,

На все в природе, в Божьем храме,

Гляжу я светлыми очами

С высоко поднятым челом.

<1894>

СОЛНЦЕ И СЕРДЦЕ

Сердце мое — неизменно, как Солнце…

Верю я Солнцу и Сердцу.

Видишь — приходят, уходят

Зло и Добро,

Вечно меняясь, как тучи под Солнцем.

Ты же, о Солнце, великое Сердце, —

Выше, чем тучи, чем Зло и Добро, —

Ибо твоя олимпийская Мудрость

Вечно смеется над Злом и Добром.

Будь же, мой дух, лучезарным,

Темные тучи рассей,

Зло и Добро победи;

Радость — для Сердца, сиянье — для Солнца, —

Вот их единый закон!

1894

ПЕСНЯ СОЛНЦА

Я наливаю колос хлеба

Благоухающим зерном,

И наполняю чашу неба

Я золотым моим вином;

Приди и пей — кто только жаждет!

Что значит подвиг или грех?..

Не бойтесь — надо всем, что страждет,

Непобедим мой вечный смех!

Из всех певцов — я лучший в мире:

Как на эоловых струнах,

Люблю играть на вечной лире —

На золотых моих лучах.

И песнь моя есть первый лепет

Весенних листьев, гул морей

И в тучах радуг легкий трепет,

И ужас бурь, и смех детей.

И полны дивного значенья,

В неоцененной красоте,

Спят драгоценные каменья,

Мои любимцы, в темноте, —

Мои загадочные дети

Там, под землею, ждут меня,

Безмолвный ряд тысячелетий

Мой первозданный луч храня.

Люблю, что молодо и смело,

Люблю я силу в красоте

И нестыдящееся тело

В богоподобной наготе.

Зачем, безумец, ты не внемлешь,

Потупив взор слепых очей,

И мертвым сердцем не приемлешь

Ты евхаристии моей?

Приди и пей — кто сколько жаждет!

Что значит подвиг или грех?

Не бойтесь — надо всем, что страждет,

Непобедим мой вечный смех!

11 августа 1894

ОКТЯБРЬ

Уж вещий ворон каркал над дубровой,

И мертвенного пурпура ветвей

Вихрь не щадил, свободный и суровый,

Как древнего величия царей…

И падает их пышная одежда,

И бледен солнца луч сквозь облака,

Как на бессмертье тщетная надежда,

Как жалкое веселье старика.

<1894>

ПОСЛЕДНИЕ ТРАВЫ

Дни все короче, а ночи морознее…

Вы, ни живые, ни мертвые, бедные, бледные

Травы осенние, поздние.

Там, среди зябнущих, голых стволов,

Вы из-под савана первых снегов,

К солнцу с последней мольбой простираетесь,

Не покоряетесь, —

Тускло-зеленые, нежные, —

Боретесь вы с белизною снегов,

О, безнадежные!

Солнца ненастного злые лучи

Не согревают,

Только играют,

Как в поединке стальные мечи…

Острые, злые лучи,

Не лицемерьте!..

Лживому солнцу, о травы, не верьте,

Верьте покою, отдайтесь же смерти!

Ниже, все ниже свинцовая твердь,

Злая, как смерть… Над деревьями голыми

Каркает ворон и крыльями машет тяжелыми,

Празднует смерть…

Ниже, все ниже свинцовая твердь.

Сердце мое, как былинка, — в снегу, — безнадежное,

Слабое, нежное!

Солнцу не верь ты холодному,

Вечно бесплодному,

Страшному, злому, как смерть!..

1894

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

О бледная луна

Над бледными полями!

Какая тишина —

Над зимними полями!

О тусклая луна

С недобрыми очами…

Кругом — покой велик.

К земле тростник поник,

Нагой, сухой и тощий…

Луны проклятый лик

Исполнен злобной мощи…

К земле поник тростник,

Больной, сухой и тощий…

Вороны хриплый крик

Из голой слышен рощи.

А в небе — тишина —

Как в оскверненном храме…

Какая тишина —

Над зимними полями!

Преступная луна,

Ты ужасом полна —

Над яркими снегами!..

26 февраля 1895

ДОЖДЬ

Мы — бедные капли, мы — серые капли

Холодных упорных дождей,

В болотах, где дремлют недвижные цапли,

Мы слабые, вечные капли

В безветрии мертвом ночей.

Боишься ты нашего тихого звука

На плоской равнине полей торфяных,

Как будто отраднее смерть или мука,

Чем наша покорная тихая скука.

Боишься ты шепота струй дождевых.

Мы жалкие, серые, что же мы значим,

Не бойся, мы сделать не можем вреда,

По крыше твоей только пляшем и скачем,

Как дети большие, мы плачем и плачем,

Ни ночью, ни днем не уснем никогда.

И песню поем мы все ту же и ту же,

Мы братья твои, ты от нас не беги:

Как ты, умираем и тонем мы в луже,

За нами — другие, и песню всю ту же

Поют, умирая во мраке и в луже,

И тают в воде дождевые круги.

И дремлют в болоте недвижные цапли,

С опущенных перьев стекают струи,

Мы — слабые капли, мы — бедные капли,

Мы — тихая скука, мы — слезы твои.

28 июня 1895

Ораниенбаум

ЧАСЫ

Не наслаждение, не мука,

Не вдохновение страстей,

Удел живых — тупая скука,

Пустое бремя лишних дней.

Я не ропщу и не страдаю,

Я к одиночеству привык:

Часы, часы, я понимаю

Ваш утомительный язык.

На жизнь смотрю я хладнокровно,

Где нет друзей и нет врагов.

И бьется сердце ровно, ровно,

Как сердце мертвое часов.

31 августа 1895

«Еще огнем горит мой взор…»

Еще огнем горит мой взор,

Еще есть в сердце благородство,

Но жизнь — какое в ней уродство,

Какой бессмысленный позор.

Я покорился и молчу:

Кто гибнет — гибели достоин.

Мой дух печален и спокоен,

И не молюсь, и не ропщу.

И с каждым шагом беспощадней

Мой путь под ношей бытия.

Была печальной жизнь моя,

Хоть смерть не будет ли отрадней?

1895

СОРРЕНТО

Ведут дороги длинные

Меж каменных оград,

Сквозь рощи апельсинные —

Эдема вечный сад.

Кругом — благоухание

Бесчисленных плодов,

И теплое дыхание,

И сырость парников.

Ручьи лепечут звонкие…

И солнце в тихий лес

Сквозит сквозь щели тонкие

В соломенный навес —

Под эти крыши зимние,

Где нежатся плоды…

Зимой гостеприимные

Лимонные сады…

Сорренто безмятежное,

В дремотной тишине

Так тускло солнце нежное,

Подобное луне,

В твоих садах единственных

И памятных навек,

Как в сумерках таинственных

На дне глубоких рек.

Не водоросли чудные,

На стенах травы спят,

Их нити изумрудные,

Как волосы, висят,

Блестят росой холодною…

А там, в сыром углу,

Как будто сквозь подводную,

Загадочную мглу, —

Под кущей благовонною —

От всех людей далек —

Пред бледною Мадонною

Мерцает огонек.

Здесь молит — ненасытное, —

Здесь верит сердце вновь

В блаженство первобытное

И в райскую любовь.

<1896>

«Увы! Что сделал жизни холод…»

Увы! Что сделал жизни холод

С душой печальною: туда,

Где ты был радостен и молод,

Не возвращайся никогда!

Все так же розов цвет миндальный,

И ночью море дышит вновь.

Но где восторг первоначальный,

Где наша прежняя любовь?

Мгновенья счастья стали реже.

На высях гор вечерний свет,

Долины, рощи, волны — те же,

И только молодости нет!

<1896>

ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Не пылит еще дорога, —

Но везде уже тревога,

Непонятная тоска.

Утомительно для слуха

Где-то ноет, ноет муха

В тонкой сетке паука.

И похож далекий гром

На раскат глухого смеха.

В черной тьме, в лесу ночном —

Грозовой тяжелый запах

Удушающего меха,

В небе — гул глухого смеха.

О тяжелый, душный запах!

Этот мрак не успокоит, —

Сердце бьется, сердце ноет.

В сердце — вещая тоска.

Где-то муха ноет в лапах,

В страшных лапах паука…

<1896>

СПОКОЙСТВИЕ

Мы близки к вечному концу,

Но не возропщем на Создателя…

Уже не в зеркале гадателя,

Мы видим смерть лицом к лицу.

Всю жизнь безвыходным путем,

Сквозь щели узкие, бездонные,

Во тьме, кроты слепорожденные,

К могиле ощупью ползем, —

К той черной яме, к западне,

Где ожидает неизвестное, —

Сквозь подземелье жизни тесное

Идем и бредим, как во сне,

И шепчем: скоро ли конец?

Верховной Воле покоряемся,

За жизнь безумно не цепляемся,

Как утопающий пловец…

С печатью смерти на челе

Искали правды в беззаконии,

Искали в хаосе — гармонии,

Искали мы добра во зле, —

Затем, что нас покинул Бог:

Отвергнув ангела-хранителя,

Мы звали духа-соблазнителя,

Но нам и Дьявол не помог.

Теперь мы больше не зовем,

Перед дверями заповедными,

Блуждая призраками бледными,

Мы не стучимся и не ждем.

Мы успокоились давно:

Надежды нет и нет раскаянья,

И, полны тихого отчаянья,

Мы опускаемся на