воскресная тайна — животная.

Уже в древнейших наагадетских, допирамидных могилах (VII–VIII тысячелетия), овальных или прямоугольных ямах, человеческие костяки лежат на левом боку, в положении согнутом, как младенцы в утробе матери, чтобы легче было родиться — воскреснуть.

XV

В похоронных таинствах позднейшего Египта закалывается жертва — антилопа, газель, бык или другое животное — и в свежесодранную кожу облекается покойник или ложится жрец, согнувшись тоже, как младенец во чреве матери. Эта кожа, meskhent, есть гроб-колыбель, «место становления», «превращения», cheper. «Через кожу-колыбель прошел Озирис. Таинство кожи есть колыбельное таинство», — говорится в Книге Мертвых.

Впоследствии кожа заменяется пеленою мумийной. Полежав под ней, жрец выходит из нее, как младенец из чрева матери: умерший воскресает — рождается.

XVI

В Озирисовых праздничных шествиях, на древках священных знамен, предносится «сэдшед», shedsched, изображение савана, в виде женской матки в последней степени беременности. Во врачебных папирусах shed значит vulva, матка, или foetus, человеческий зародыш — иероглиф этого слова изображает довольно точный анатомический разрез матки.

XVII

Воскресающий человек отожествляется с Амоном-Ра, восходящим солнцем, рождаемым от Небесной Телицы, Гатор: «Ты чист, ты чист, Амон! Уста твои, как уста молочного теленка, в день рождения телицею-маткою» (Книга Мертвых). Непостижимый для нас предел божественной ласки — в этом обращении к умершему: молочком от тебя пахнет, как от теленочка.

XVIII

По Гераклиту: «смерть есть рождение» (Heraclit. Fragm., 21).

«Путь вверх и вниз — один и тот же. (Fragm., 60). Это значит: умирая, мы туда рождаемся; рождаясь, приходим оттуда.

XIX

„Все три дня, в продолжение которых для него не было времени, он барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая сила… Он чувствовал, что мучение его в том, что он всовывается в эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может пролезть в нее… Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок; еще сильнее сдавило ему дыхание; он провалился в дыру, и там, в конце дыры, засветилось что-то“ („Смерть Ивана Ильича“ Л. Толстого).

Эта „черная дыра“ или „мешок“ есть египетский „сэдшед“, трансцендентная „матка“, vulva, в которую просовывается рождающийся и умирающий; одна дверь туда и оттуда, один путь вверх и вниз.

XX

„Я — Вчера и Завтра. Я — беременный. Я — снова рождаемый“ — эти слова из Книги Мертвых (64), столь непонятные для нас, умирающий Иван Ильич понял бы.

Сын Озириса, Гор, воскрешает, „рождает отца своего“. Смерть — рождение обратное. „Все, что у вас, есть и у нас“ (Достоевский), — только перевернуто, опрокинуто, как в зеркале.

XXI

„Он искал своего прежнего страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет“ („Смерть Ивана Ильича“).

По Гераклиту (Fragm., 26): „Человек, в смертную ночь, свет зажигает себе сам“. Вот почему „в конце дыры засветилось что-то“: засветился тот свет.

XXII

Гераклит, за двадцать пять веков, как бы вторит Л. Толстому, а Л. Толстой как бы вторит Египту допирамидному. И неужели не принудительнее всех доказательств эти живые подобия, живые голоса, которые перекликаются над такими безднами веков и народов все об одном и том же?

XXIII

Три тайны воскресающей плоти — животная, растительная, космическая — соединяются в одно таинство. И все молитвы, обряды, богослужения — вся религия сводится к нему же. Иного таинства нет в Египте.

Каждый день, во всех храмах, царь, воплощенный Гор, сын Озириса, или жрец, наместник царя, совершает одно и то же богослужение — воскрешение людей и богов, ибо все боги и люди суть Озирисы умершие.

XXIV

Не только Бог человеку, но и человек Богу помогает воскресать. Человек и Бог взаимно-дополнительны. Между ними происходит постоянный обмен воскрешающей силы, как бы непрерывный ток искр между двумя электрическими полюсами. Одним и тем же воздухом дышат люди и боги: боги выдыхают, люди вдыхают.

XXV

Царь — воскреситель богов и людей. Отсюда безграничная власть его над людьми.

Так как в Египте почитание богов людьми тождественно с почитанием умерших отцов сыновьями, то царь становится сыном всех богов-отцов, Сыном по преимуществу, воплощением богосыновства, как начала имманентного миру, а богосыновство становится основой боговластия, теократии.

Весь Египет строится, как пирамида, и высшая точка пирамиды — царь-бог.

XXVI

Что же это, в последнем счете, — богочеловечество или человекобожество? Ни то ни другое; и то и другое. Сам Египет не сумел разделить этих двух начал. Тут еще несознанное и потому невинное смешение.

XXVII

Царь-бог — высшая точка, острие пирамиды; вся она к ней возносится. Последний раб участвует вместе с царем в воскресении. Каждый умерший, даже самый бедный, получает свой участок земли на „Островах Блаженных“, в полях Jalu, в „Египте втором“, совершенном подобии первого.

XXVIII

У мемфисских жрецов было сказание о нищем, который, после смерти, воссел одесную бога, на Озирисовой вечери, в одежде из белого льна, „потому что бог Тот (Thot, Измеритель) засвидетельствовал о нем, что не получил он в веке сем части своей“.

Вот почему бедные люди изготовляют деревянные куколки-мумии, пишут на них свои имена, кладут в маленькие гробики и зарывают в песке, у входа в большие гробницы, чтобы в воскресении участвовать и малым вместе с великими.

XXIX

Геродот повествует о „празднике лампад“, когда в память умерших, в воскресную ночь Озириса, 17-го числа месяца Атира, по всему Египту, от Саиса до Элефантины, зажигались бесчисленные лампады внутри и вокруг домов; к маслу прибавлялась соль, чтобы пламя горело ярче и тише под открытым небом.

Многозвездное небо отвечает земле многоогненной, и в каждом огоньке — душа умершего. Живые соединяются с умершими в эту святую ночь.

XXX

Человек не может воскреснуть один; он воскресает только вместе со всем человечеством и со всею плотью мира. Ибо вся плоть, вся тварь „совокупно стенает и мучается доныне, с надеждою ожидая откровения сынов Божиих“ (Римл. VIII, 19–22). Вместе с человеком вся совокупно стенающая тварь — животные, растения, земля, небо, солнце — пробивается сквозь смерть к воскресению.

XXXI

„Все звери полевые и птицы небесные собрались в доме Господнем, и Господь весьма радовался, что все они были хороши, и возвратились в дом Его“ (Книга Еноха. ХС, 33). „Явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие“ (Ис. X, 5). Всякая плоть — не только человеческая, но и космическая, растительная, животная.

Вот почему „египтяне живут вместе с животными“ (Геродот, II, 36), — живут, умирают и воскресают.

XXXII

Египетскую мысль о воскресении человека вместе со всею плотью мира, мысль, которая кажется нам такою нелепою, невозможною, ненаучною, несовременною, высказывает один из самых научных, современных философов, Бергсон.

„Все живые друг за друга держатся и все увлекаются одним и тем же ужасающим порывом. Животное находит точку опоры в растении, человек в животном; и все человечество, в пространстве и во времени, есть великое войско, скачущее рядом с каждым из нас, и впереди и позади каждого, в стремительном натиске, способном сокрушить все, что стоит на пути его, и опрокинуть многие преграды, может быть, даже смерть“ (H. Bergson. L’Evolution Créatrice, 1913, III, 293–294).

Бергсон говорит: „может быть“, а Египет говорит: „наверное“, вот и вся разница.

XXXIII

Бергсонова „творческая эволюция“ есть египетский nemanch, „обновление жизни“. Мы все признаем „эволюцию“; вопрос только в том, действительно ли эволюция — „творческая“; ведет ли она куда-нибудь; катится ли по какому-то пути к какой-то цели это мировое колесо, орфический цикл, κύκλος подобно многоочитым колесам колесницы Иезекиилевой: „куда Дух хотел идти, туда шли и они“ (Иез. I, 20), или слепо, бесцельно и безмысленно вертится, подобно проклятому колесу Иксионову, орудию адской пытки?

XXXIV

В египетских гробницах ставились каменные сосуды, „канопы“ с набальзамированными внутренностями умершего; крышки канопов изображали головы различных животных, между прочим, павиана, одного из наших предков, по Дарвину. Здесь, в Египте, павиан тоже предок, но в смысле ином. По современной эмбриологии, человеческий зародыш — в утробе матери, а по учению или только предчувствию египтян, в трансцендентной vulva, матке, умерший проходит все ступени мировой эволюции, между прочим, и ступень от обезьяны к человеку, и еще выше, от человека к Богу. А наш путь обратный: наверное — не от Бога к человеку и, может быть, — от человека к обезьяне.

XXXV

Всякий умерший, воскресая, становится Озирисом. „Как жив Озирис, так жив и он; как не умер Озирис, так не умер и он; как неуничтожаем Озирис, так неуничтожаем и он“. Сам Озирис говорит устами умершего: „Я восстал богом живым; я блистаю в сонме богов. Я, как один из вас, боги!“ (Кн. Мертв., IV). И еще дерзновеннее: „Ты (воскресший) повелеваешь богам“ (Пирамидная надпись фараона Пэпи II). „Я есмь Единый. Бытие мое — бытие всех богов в вечности“ (Кн. Мертв., VII, 4). „Захочет он (воскресший), чтобы вы, боги, умерли, — умрете; захочет, чтобы живы были, — будете живы“. Боги „приходят к тебе и падают ниц, дабы лобзать прах у ног твоих“ (Пирам. надп.).

Что это, кощунство? Да, если не помнить, что воскресший человек есть „Озирис“, и не знать, Чья он тень. Но если это знать, то уже не кощунственно, а благоговейно то, что говорит, вместе с воскресшим человеком, Озирис, тень — о теле своем: „Он есть — я есмь? я есмь — Он есть“. И еще яснее, в лейденском, позднем, эллино-египетском папирусе:. Ибо Ты еси Я, и Я есмь Ты».

Нет, не кощунство, а слава Господня — то, что все боги, как тени, падают к ногам Тела своего, умирают, как тень, в лучах Солнца Единого.

«Бог стал в сонме богов, среди богов произвел суд… Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы; но вы умрете» (Псал. LXXXI, 1–6). «Захочет Он, — и умрете; захочет, — и живы будете», — как бы вторит Египет Израилю.

XXXVI

Вторит сердцем, но умом не разумеет.

В стенных изваяниях пирамид иероглиф, изображающий змею, почти всегда разрубается на части, чтобы, в воскресении мертвых, ожившая змея не ужалила покойника. В гроб кладутся зеркала, дощечки для румян, куклы, игральные кости и книги сказок, чтобы на том свете покойник мог поиграть и почитать от скуки.

Бог скучает, играет в куклы, смотрится в зеркало, румянится, боится змеиного жала; по таким противоречиям, диким и детским, видно, что Египет не соединяет, а смешивает человека с Богом, этот мир — с тем.

XXXVII

Вообще египтяне только дикари и дети, по сравнению с нами, «взрослыми», «просвещенными». Это так очевидно, что много говорить об этом не стоит. Но вот что удивительно: эти дикари и дети знают о христианстве, за три тысячи лет до Христа, больше нашего.

Определить с точностью меру этого знания мы не умеем не только потому, что оно слишком смутно, бессознательно — «многое можно знать