обоим рассказчикам одинаково страшно.

Несколько длиннее рассказ в поздней, XVII века по Р. X., записи, кажется, древнейших сказаний доколумбовой Америки, – в Гватемальском кодексе Popol Vuh: «Воды, поднятые Сердцем Неба, Гураканом, закипели, и нашел на всю тварь великий потоп… Падала с неба горящая смола, лицо земли почернело, черный дождь шел днем и ночью, и шум был в небе, как от бушующего пламени. Люди бегали, давили друг друга, взлезали на крыши домов, но дома под ними падали; взлезали на деревья, но деревья стряхивали их; прятались в пещеры, но пещеры давили их. Вода и огонь истребляли все (Donelly, 91–92. – Roisel, Les Atlantes, 1874, p. 36. – Spence, 117.).

В Книге Бытия – только потоп, а здесь, так же как у Платона и Еноха, – пожар и потоп вместе, что, конечно, согласнее с «памятью земли», Геологией.

IX

Надпись Паленкского храма (Palenque), в царстве Майя, говорит о «страшном землетрясении, подымавшем землю волнами, как море», о зияющих кратерах, клубах дыма и потоках лавы, о всесокрушающем взрыве паров от соприкосновения подземных вод с расплавленными металлами. «Все это было, и память о том хранится в этих святых письменах», – заключает надпись. – «Шорох камней, влекомых прибоем, шелест катящихся раковин, шум волны, вьющейся рогом по берегу, слейте ваши голоса с голосом святых письмен, ибо мудрость та же, та же память и в вас» (F. de la Rochefoucauld, Palenque, 1888, p. 124).

Х

«Люди сделались рыбами», – сказано в одном древнемексиканском описании потопа (Codex Vaticanus В, ар. Donelly, 89), и в древневавилонском:

Люди, как рыбья икра, воды наполнили.

(Gilgam., XI, 214)

Тем же страшным запахом потопных вод – человечьей икры – пахнет глиняная дощечка Ниневийская и агавный листок древнемексиканского папируса. Чтобы двум рассказчикам на двух концах мира мог случайно прийти в голову образ такой меткий и странный, как «люди – рыбы», «человечья икра», невероятнее, чем то, чтобы один ключ мог отпереть два разных замка. А если совпадение не случайно, – значит, от Месопотамии до Мексики протянулась между этими двумя рассказами, как тончайшая паутинка, незримая нить.

XI

Самое частое и древнее сказание почти всей доколумбовой Америки сохранило память о великом переселении народов, бегущих от какого-то ужасного бедствия на море (Conr. de Meyendorff, L’Empire du Soleil. Perou et Bolivie, 1909, p. IX).

«Книга Переселений», Tira, несомненно доколумбовский, очень древний кодекс Тольтеков, сообщает о восьми племенах, пришедших на берега Тихого Океана (M. R. Mena, Les arts anciens de l’Amerique. Exposit. du Louvre, 1928, p. 99). Надпись Паленкского храма говорит о таком же переселении племени Nahuatl Quiche: «Страшным ураганом горький Океан, вечно боримый людьми, прорвал плотины, разрушил дома, очаги, корабли. Видя то, союз народов бежал, ища спасения на твердой земле… далеко, далеко… Нас вели звероловы-кочевники через пустыни, болота и непроходимые чащи лесов» (De la Rochefoucauld, 102).

Родина Ацтеков – Aztlan – «земля на великих водах», «остров». С этим словом почти всегда связан иероглифный знак воды. Aztlan – Atlant, это созвучье, может быть, не случайно. Остров с горою, окруженною концентрическими кольцами стен и каналов, подобно Акрополю в столице Атлантов у Платона, изображается и на Ацтекских рисунках Ацтлана (Spence, pl. XIV, p. 202).

По тому же атлантидному плану построена и древняя столица Мексики, как видно из рисунка, сохранившегося от времен последнего Ацтекского царя, Монтезумы (Spence, pl. XIV, p. 202).

Сущность всех этих планов – сложное, в концентрических кольцах, сплетение воды и земли, как бы земноводный лабиринт.

XII

«Остров Атлантида, погрузившись в море, исчез. Вот почему, до настоящего времени, моря этого нельзя ни переплыть, ни исследовать: ход кораблей преграждается множеством ила, поднявшегося над Островом», – сообщает Платон (Pl., Tim., 25, d). «В начале Внешнего моря находятся мелкие места; воды его тинисты, и тамошние подводные камни называются Мелями, brahe», – сообщает Аристотель (Aristot., de mirabilibus auscultationibus, 245. – Hennig, 10).

Ужас внушало пловцам это «Мрачное море» Тацита, «Травяное море» финикийцев, «Воды смерти» Гильгамеша. Только Христоносец – Христофор Колумб победил древний ужас.

XIII

Травами Саргасского моря, чья площадь, по исчислению Гумбольдта, вшестеро больше Франции, всплыла будто бы растительность затонувшего материка, как сено над скошенным, во время половодья лугом, и плавает так, вот уже десять тысяч лет: можно только подивиться, что люди поверили и еще верят этой нелепой сказке. Мы теперь имеем очень простое объяснение Травяного моря: множество плавучих водорослей, отрываемых, в пору летних тропических бурь, от прибрежных скал и коралловых рифов у Антильских островов, Виргинии, Порто-Рико, Гаити, Ямайки, и уносимых двумя теченьями, Антильским и Флоридским, образует бесконечные травяноводные степи (J. Peter, Atlantis, p. 20).

Скептики могли бы, казалось, радоваться: лишний довод в пользу Атлантиды пал. Но вот пример того, как надо быть осторожным в принятии мнимо-научных доводов за и против Атлантиды: ничего не говорит о ней Саргасское море в памяти земли, геологически, но, может быть, очень много говорит психологически, в памяти человечества.

В древнемексиканской летописи Cakchiquel повествуется о переселении из-за моря одного центральноамериканского племени: «Мы пришли на берег моря. Там собрались воины Семи Городов, и многие погибли на наших глазах (должно быть, от голода). – „Как переплыть море? – говорили они. – Кто нам поможет? Был же там лес красноствольных деревьев (сосен). Мы нарубили шестов и, отталкиваясь ими, вышли в открытое море – в бесконечность вод“ (Gatefosse, La verite sur l’Atlantide, – 1923, p. 71).

Почему надо было не грести веслами, а отталкиваться шестами, – это мы поймем, вспомнив «Воды Смерти», преградившие путь Гильгамешу на Крайнем Западе:

Нет путей через море, нет переправ,

Никем, кроме Солнца, не хожен тот путь,

Замкнут Водами Смерти бездонными…

Как же ты, Гильгамеш, переступишь их,

Как Воды Смерти пройдешь?

(Gilgam., X, 71–77)

Что это за воды, объясняет Платон: «Моря того нельзя ни переплыть, ни исследовать, потому что ход кораблей преграждается множеством ила, поднявшегося над Островом». Вот почему и Гильгамеш, подобно переселенцам Какшиквэльской летописи, не гребет веслами, а отталкивается шестами и, увязая в иле, чаще водорослей, гнутся шесты, ломаются (Gilgam., X, 141–158).

Очень знаменательно, что о самом главном, – почему нельзя грести, в чем увязают весла, – в обоих сказаниях умолчано: смрадный ил, как бы тлен целого погибшего мира, слишком страшен.

Если два рассказчика, ничего друг о друге не зная и расходясь во всем сказочном, сходятся в такой подробности, похожей на действительность, как эти шесты вместо весел, то очень вероятно, что они говорят о чем-то одном, действительно бывшем. Кто-то умер, мы не знаем кто, когда и как; знаем только, что умер и погребен на этом кладбище – Море Мрака, Водах Смерти.

XIV

Эти два сказания о Море Ила, так же как и те два – о «людях-рыбах», связаны тончайшею, от Вавилона до Мексики протянутой паутинкою. Силы небесные колеблются, рушатся горы, исчезают материки, а паутинка цела.

XV

В безднах вод потопных, Вод Смерти, на Крайнем Западе, Гильгамеш находит Злак Жизни:

Неутолимое им утоляется;

Имя же Злака: Вечная Молодость…

Отнесу его людям, да вкусят бессмертья.

(Gilgam., XI, 296–298)

Тот же Злак, райское Древо Жизни, находит, вместе с источником Воды живой, и Атлас-Енох там же, на Крайнем Западе, «Закате всех солнц» (Hen., XXII, 9; XXIV, 1–6; XXV, 4–6).

XVI

Только что высадившись на берег Флориды и думая, что новооткрытые земли – рай земной, «Эдем на востоке», а в раю должен быть источник живой воды – «эликсира жизни», как называли ее алхимики, – спутники Колумба бросились ее искать и тут же встретились с туземцами, таино-араваками с о. Кубы, ничего о европейцах не знавшими и прибывшими сюда для тех же поисков, потому что и здесь, на Западе, сохранилось то же предание о земном рае. Двигаясь с двух противоположных концов мира, люди Востока и Запада встретились, как бы две исполинские параболы пересеклись в одной точке.

XVII

Так все эти паутинки тянутся, соединяя два человечества, и вечное солнце, над черною бездною потопа, отливает в них вечной радугой.

9. Лунные титаны

I

Летосчисление доколумбовой Америки установить почти невозможно, по двум причинам: позднему времени, скудности и плохой расшифровке письменных памятников, а также потому, что между двумя историческими слоями – новым и древним, Майя-Ацтекским и Нагуа-Тольтекским в Мексике, Инковским и Тиагуанским в Перу – зияет прерыв, глубины, для нас неисследимой (W. Lehmann, Altmexikanische Kunstgeschichte, p. 15–16).

Судя по письменным памятникам, американский Запад моложе европоазиатского Востока, но судя по вещественным, – не так.

Найденная под вулканическою лавою, в Аюско-Тлалпаме (Ajusco-Tlalpam), цилиндро-коническая башня Тарасков (Taraska) относится к XI тысячелетию – следовательно, на тысячу лет древнее конца Атлантиды, по летосчислению Платона (Mena, 98). Солнечная пирамида в Тэотигуакане (Teothihuacan), в центре Панамского перешейка, воздвигнута, вероятно, в начале V тысячелетия, следовательно, за полторы тысячи лет до пирамиды Хеопса, а сколько нужно веков, чтобы могло возникнуть подобное зодчество! (Mena, 99.) Может быть, солнце в Тэотигуакане уже взошло, когда в Египте и Вавилоне чуть брезжил свет – по крайней мере, свет нашей истории. Судя по таким памятникам, Запад древнее Востока, или оба одинаковой древности.

II

«Мы – Земля», – говорят о себе обитатели царства Майя в Паленкской надписи (La Rochefoucauld, 103). «Майя» значит – «Мать-Земля», так же как Mama Oglo перувианская (A. Reville, Les religions de Mexique, 1885, p. 24; 304), Mama Istar вавилонская, Ma Kubeba хеттейская. Ma – общий корень всех имен одной Матери, в первом детском лепете человечества.

Может быть, царство Майя – лишь поздний цвет, на том иероглифном Древе-человеке маянских письмен – втором человечестве, выходящем из вод потопа, еще безглавом, безликом, но уже распростершем могучие ветви-руки к Востоку и Западу.

III

Случайно ли сходство древнеамериканского и вавилоно-египетского зодчества – исполинских, на плоскогорье Анагуака, в Мексике, пирамидоподобных, «божьих домов», тэокаллов (theokallis), перувианских гробниц (huacas), с одной стороны, и египетских пирамид, вавилонских ступенчатых башен, зиггуратов (ziggurat), с другой? (Devigne, 149.)

Пятиярусная башня в Тэотигуакане напоминает пирамиду, с такими же ярусами, фараона Зосера, Zoser, III династии, в Sakara (J. Capart, Art egyptien, I, pl. IX). Стройка пирамид уступами и здесь, в Египте, древнее – сплошной. Насыпь, искусственный холм, служит основанием пирамиды Мейдумской в Нижнем Египте, так же как тэокаллов Центральной Америки – этой, можно сказать, «земли пирамид»: Кортец насчитал их в одной Холуле четыреста.

В довавилонском Шумеро-Аккаде, так же как в древней Мексике, число пять – священно, раньше семи: пять богов-планет, пять небес-эонов. Вот почему шумеро-аккадские башни, зиггураты, и древнемексиканские тэокаллы пятиярусны.

IV

Главных сходств между египетским и центрально-американским пирамидным зодчеством семь: выбор места, расположение четырех сторон основания по четырем концам света, прохождение астрономического меридиана сквозь центр пирамиды, стройка уступами, посвящение солнцу, ход через «улицу мертвых», внутреннее строение. Может