подобна телу: первый мир крещен водою потопа, второй – Голгофскою Кровью; вот почему кровь в воде, – вечной зари багрянец в небесной лазури средиземно-атлантических волн.
XVII
Как в сверкающий под зажигательным стеклом фокус, в одну точку Св. Земли направлены четыре луча с четырех концов света: с юга, из Египта, луч Сына, Озириса; с севера, из Хеттеи, луч Матери, Кибелы; с востока, из Вавилона, луч Отца, Эа; и с запада, из Крито-Эгеи, троичный луч – Отца, Сына и Матери. А зажигаемая точка – Вифлеемская Звезда.
XVIII
«Наше и всей земли ныне славнейшее место, Вифлеем, о нем же псалмопевец поет: „Истина возникла из земли“, – осенялось некогда рощей Таммуза-Адониса, и в том самом вертепе, где плакал Младенец Христос, оплакивался Венерин возлюбленный, ubi quondam Christus parvulus vagiit, Veneris amasius plangebatur», – вспоминает бл. Иероним (St. Hieronym., epist. 49, ad Paulin).
Белой магии магов, волхвов, ведет звезда египетской Изиды, крито-эгейской Ма-Кибелы, вавилонской Иштарь-Мами, а может быть, и юкатанской Майи, – в Вифлеемский вертеп, к Иисусу Младенцу и Матери.
XIX
«Женщина принесла алавастровый сосуд с миром и, ставши позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и умащала миром». – «И дом наполнился благоуханием». – «Видя это, Фарисей сказал сам в себе: если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к нему, ибо она грешница». – «И роптали на нее. Но Иисус сказал: оставьте ее; что ее смущаете? Она сделала, что могла: предварила помазать тело мое к погребению». – «Ей же сказал: прощаются тебе грехи; вера твоя спасла тебя; иди с миром» (Лук. 7, 37–48. – Ио. 12, 3. – Мрк. 12. – Мтф. 26, 6–12).
Грешница-жена – вся языческая древность, алавастровый сосуд мира – мистерия, а благоухание на теле Господа – цветы Мирры – Адонис.
6. Распятый Эрос
I
Бог или человек, распятый на кресте, изображен на гематитовой печати перстня – одном из тех «магических» камней, какие употреблялись у гностиков II–III веков по Р. X. Трудно понять по очень смутному облику нагого полудетского, полудевичьего тела, кто это, женщина, мужчина или андрогин. Два огромных гвоздя, не пронзая ног распятого, вбиты, шапками врозь, у подножья креста; семь четырехконечных звезд расположены над ним полукругом; греческая, большими буквами, надпись гласит:
Orpheos Bakkikos
Следует читать: Orpheus Bakhikos, «Орфей Вакхический» или «Вакховых таинств Орфей» (Aug. Boulanger, Orphee, 1925, p. 146–148. – O. Wulff, Altchristliche Bieldwerke, I, 1901, p. 234, pl. 56. – F. Dolger, Der heilige Fisch, 1922, p. 256, pl. 36. – Ot. Kern, Orphika fragmenta, p. 46).
Нам, христианам, это распятье не может не казаться кощунственным. Но, если мы вспомним, что наше распятье появляется на разных печатях-геммах, вероятно, гностических, уже во II веке, а в православно-церковной иконографии не ранее V, то мы поймем, что сознательного кощунства здесь быть не могло. Если же камень все-таки – «магический», как похоже на то, судя по другим подобным камням, то вероятная цель его не «черная», всегда более или менее кощунственная, а «белая магия», теургия. К ней могут привлекаться и силы, действующие в христианстве, как видно по заклятью одного магического папируса, обращенному, должно быть, к языческому богу или демону: «Именем Иисуса, Бога Евреев, заклинаю тебя, orkizo se kata tou theou ton Ebraion Iesou» (G. Wessely, Pariser Zauberpapirus, lin. 3119–20. – Will. Benj. Smith, Der vorchristliche Jesus, 1911, p. 38).
Маг невежествен: кроме чудотворного имени Иисусова, ничего о христианстве не знает. Кажется, несколько больше знают о нем гностики распятого Вакха-Орфея.
II
Маг овладевает «сверхъестественными» силами через «познание», gnosis. В чем же заключается гнозис этого распятия? Больше, чем пророк и мученик Вакха, растерзанный мэнадами Орфей; это сам воплощенный бог. Между «растерзаньем» Вакха, diaspasmos, и «распятьем Логоса» устанавливают религиозно-возможную, хотя бы только от противного, связь не одни еретики-гностики, но и такой православный учитель церкви, как св. Климент Александрийский: «Вечную истину видит и варварская, и эллинская мудрость в некоем растерзаньи, распятьи, – не в том, о коем повествует баснословье Дионисово, а в том, коему учит богословие вечного Логоса» (Clement Al., Strom., I, 13).
Кем же и за что распят Вакх-Орфей?
Orf, urf, кажется, очень древний, может быть, этруропелазгийский корень, тот же, что в греческом слове orphnos, значит «сумеречный», «темный» (Gerhard, 137. – Sal. Reinach, Cultes, Mythes et Religions, 1905, II, 122). Темный Вакх и есть Орфей.
Только что выйдя с Евридикой из ада, снова теряет он ее уже навсегда: не до-верил, не до-любил – усомнился, идет ли за ним, оглянулся, «потемнел» – потерял.
С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел
И до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел,
бедный певец, так же как «бедный рыцарь». Мертвой невесты жених, всех жен и дев живых возненавидел. Горько плачет, сладко поет. Камни, воды, звезды, злаки, звери, люди, боги внимают ему, очарованы; так же как он, ради небесной любви забыли земную. Брачные песни умолкли, жены мужьями покинуты, клятвы любви нарушены. Новым духом повеяло в мире, страшным для незнающих, «скопческим», – благодатным, «девственным» для знающих, – духом Эроса небесного – земного Антэроса, как после знойного дня – вечернею свежестью. Вольною жертвою за эту любовь и пал Орфей (Е. Maas, Orpheus, 1895, p. 287).
Презрены им Киконийские жены; но за себя отомстили…
В таинствах Вакха ночных, в исступленьях святых, растерзали
Юное тело…
(Virg., Georg., IV)
«Растерзали» – «распяли».
III
Аттиса буду я петь…
Не трубным зыком, громовым,
Не пронзительным визгом
Флейт Идейских Куретов,
Но с тихою Фебовой Музой
Согласуя мой голос.
Эвой-эван! о, Пан! о, Вакх!
О, Пастырь белых звезд!
Этот гимн гностиков офитов-наасеян (ophis – по-гречески, nahas, по-еврейски, значит – «змея»), поклонявшихся Змию на райском Древе познания, как воплощению Логоса, сообщает св. Ипполит, епископ II века, в «Опровержении всех ересей» (Hippolit., Refutat. omn. haeres, V, 2. – Reitzenstein, Poimandres, 1904, p. 163).
Аттис – Вакх. Это значит: бог оскопленный – тот же, что растерзанный или распятый. Между ними ставится в мистериях знак равенства.
«Бога Диониса, оскопленного, называют иные, не без причины, и Аттисом», – говорит об одном из трех великих Самофракийских божеств, Кабиров, св. Климент Александрийский, хорошо, конечно, зная, что говорит, потому что он сам, до своего обращения в христианство, был посвящен в мистерии Аттиса (Clement Al., Protrept., p. 16. – Fr. Lenormant, Cabiri. – Dict. d. Ant. Daremb. Sagl., I, II, 757. – Euseb., Praepart. evang., II, 2. – H. Graillot, Le culte Cybele, 1912, p. 156). Значит, и здесь опять оскопленный Аттис и распятый Вакх сливаются, как два дополнительных цвета, скажем, голубой – в небесной бесплодной пустыне, и зеленый – в злаках плодородной земли.
IV
Что именно здесь, около Аттиса, бродит и кипит, как нигде, новое вино религиозной всемирности, видно по другому, тоже офитскому, гимну:
Кто бы ты ни был, – Крона иль Дия блаженного,
Реи ли великой сын, – радуйся, Аттис таинственный!
Трижды желанным Адонисом тебя называют сирийцы,
Богом Озирисом – египтяне, эллинов мудрость —
Рогом небесного месяца, самофракийцы – великим Адамом,
Гемонийцы – святым Корибантом, а фригийцы – то Папою,
То богом Умершим, то Нерождающим,
То зеленеющим срезанным Колосом…
То юным свирельщиком Аттисом.
(Hippolyt., Refut., V. – Reitzenstein, 163.)
Здесь, в таинственном «богосмешении», всеми цветами радуги переливается, как луч солнца в капле росы, белый луч мертвого скопчества или бессмертной любви, – это смотря по тому, кто откуда судит.
V
Раной оскопления – «стыдною раною» пола – все начинается в жертвенных «страстях» – страданиях бога-человека.
«Я – женщина, как ты», – говорит жене своей, в незапамятно древней египетской сказке о «Двух братьях», молодой поселянин, Бата, Хлебный Дух, воплощенный Озирис-девственник, оклеветанный братниной женой, как Иосиф – женою Пентефрия, Ипполит – Федрою, и на глазах брата, чтобы доказать свою невинность, оскопившийся, – тоже небесного Эроса мученик вольный: «он знает день, когда его не будет» (Papyr. d’Orbinii – H. Brugsch, Aus dem Orient, 1864, II, 7–21).
Скопческим или девственным бесплодием поражает землю вавилонская богиня Иштар, женский двойник Орфея-Вакха, нисходящая в ад за мужским двойником Евридики, Таммузом: легкими делает такие превращения догмат божественной двуполости, связанный с догматом божественного девства-скопчества (Cuneiform Texts, XV vol. Tabl. 49. – A. Jeremias. Handbuch der altorieutalischen Geisteskultur, 1913, p. 216. – H. Zimmern. Sumerisch-babylonische Tammuzlieder, 242).
В мифе Дамасция, ханаанский бог Эшмун-Адонис, тоже непреклонный девственник, настигаемый в бегстве лютой Афродитой, как зверем – зверолов, чтобы спастись от нее, оскопляется двуострою секирою, labrys – незапамятно-древнем символом бога-жертвы, может быть, дохристианскою тенью Креста (Tiele, La religion des Pheniciens, 1881, p. 200).
«Ранил я его клыком в бедро нечаянно… хотел поцеловать», – кается у Феокрита, убийца Адониса, вепрь (Theocr., Idyl., XXX). В «пах», а не в бедро, по Овидию (Ovid., Metam., 1. X), или еще точнее, по тайному слову мистерий, – в «стыд», aidoin (Vellay, 90), – то место, о котором говорит Иаков, уснувший на бэтиле, двуполом боге-камне: «Как страшно место сие! Это не иное что, как дом Божий, Врата Небесные!»
Рана Адониса – рана оскопления. Если же Вепрь – бог войны, Эрис-Арей, то Адонис падает вольною жертвою лютого Эроса-Эриса.
Обе язвы – рождения и убийства, пола и войны – соединяются в одну на всех богах Атлантиды, так же как на ней самой.
VI
Что все это должно бы кое-что значить и для нас, мы могли бы понять, если бы вспомнили это, о девстве, конце лютого Эроса, почти так же, как то, о мире, конце лютого Эриса, забытое слово Забытого:
Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами, ради царства небесного, hoitines eunouhisan heautous dia ten basileian ton ouranon.
(Мтф. 19, 12.)
Страшное слово для нас, непонятное. Что же делать? Слова из Евангелия не выкинешь. А может быть, и хорошо, что этим «адским камнем» Врача прижигается «стыдная рана» человечества – Пол.
VII
Козий пастушок, на тучных пастбищах болотистой речки Сангарии, в грустной Азийской пустыне, на грустной свирели играющий, бедный, маленький мальчик, такой же «Пигмей», как боги Крито-Эгейские, все растет, растет, и перерастает, наконец, свою исполинскую Мать, Кибелу. «Богу Aттису, Всевышнему, Вседержителю, Theos Hypsistos Pantokrator», – сказано в одной посвятительной греко-римской надписи. «В свете неприступном живет надо всеми небесами и звездами», – сказано в другой (Graillot, 150–151, 219, 519).
Вот почему, и на том волшебном камне гностиков, с распятым Вакхом-Орфеем-Аттисом, ущербный месяц, образ вечно-умирающего бога-жертвы, – на верхнем конце креста, и над ним – полукруг семизвездия, – должно быть, Млечный Путь, Галаксия, откуда нисходит на землю Аттис, «Пастырь белых звезд», белых коз – душ человеческих. Если так, то, значит, Аттис – тот же бог, что и
