на Флийской росписи, – окрыленный и седовласый Эрос-Архей, Ветхий деньми, Сын в лоне Отца.
Козий пастушок и Бог надзвездный, – какой неимоверный взлет! Чем же так возвысился Аттис? Девством – «скопчеством».
VIII
«Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как я возлюбил вас» (Ио. 13, 34). Заповедь только братской любви – не новая, а древняя, Моисеева: «Люби ближнего твоего, как самого себя». Так и поняли, и, вот уже две тысячи лет, так понимают все, кроме святых; поняли и позабыли слишком древнюю, «ветхую», заповедь. Но если бы св. Климент Александрийский, уже христианин, мог вспомнить, почувствовать себя снова «аттисианином», поклонником Аттиса, каким был в юности, то, может быть, понял бы, что заповедь эта, в самом деле, «новая», связанная с тем, тоже новым и страшным, евангельским словом о скопцах, самих себя сделавших скопцами ради царства небесного, – о явно-ледяном для безумных «скопчестве», тайно-огненном для мудрых девстве братски-брачной любви.
IX
Новая заповедь – новая «магия». К ней-то, может быть, и влекутся, ее-то и жаждут «знающие», гностики распятого Эроса, оскопленного Аттиса.
«Ранами Его мы исцелились» (Ис. 53, 5), в наших человеческих ранах – всех, кроме этой – «стыдной раны» пола? Нет, и в этой, потому что, не исцелив ее, всего человека нельзя исцелить. Вот что, кажется, хочет сказать, – пусть говорит невнятно, лепечет, как будто в бреду, – но все-таки хочет сказать тот магический камень с распятым Вакхом-Эросом.
Может быть, и всякий из нас только чуть-чуть христианин, даже только христианин бывший, глядя на этого распятого, почувствует, как бы слабый в сердце толчок, недоумение, удивление: кто и зачем соединил эти две самые крайние, как будто несоединимейшие, точки в мире, – Пол и Крест? «Маг», «Чародей», «Строитель мостов», по учению Платона, божественный Эрос, – вот кто соединил их, как два полюса единой грозовой силы, для того чтобы воздвигся между ними молнийный мост.
Х
В очень сильные грозы, иногда образуется в насыщенном электричеством воздухе ослепительный, молнийный шар и, перед тем чтобы разразиться всесокрушающим взрывом, носится вокруг попавшего в такую грозу человека, зажигая у него на самых кончиках пальцев искорки, трещащие, трепещущие ласково-щекотно, как мотыльковые крылышки, но леденящие таким нездешним ужасом, как тот, какой испытал Фауст, когда ему явился великий Дух Земли:
Weh! ich ertag dich nicht!
Вынести и мы не могли бы, если бы предстал нам иной Великий Дух, – маленький Мальчик с алою струйкою крови на молнийно-белой одежде, пастушьем руне, – оскопленный Аттис, распятый Эрос, – Неузнанного тень.
XI
«Бодрствуя, люди живут в одном общем мире; засыпая же, каждый уходит в свой собственный мир», – учит Гераклит (Heracl., fragm. 89). Эти сонные миры несообщаемы, не похожи друг на друга, и еще менее похожи на явь. Вот почему так трудно рассказывать сны: сказанный сон вовсе не то, что виденный. Да и спящий сам, только во сне, помнит, что значит сон, а проснется – забудет.
Мифы – древние, из века в век, из рода в род, повторяющиеся сны человечества. Миф, как сон, нельзя рассказать: чтобы понять, что он значит, надо верить в него, видеть его изнутри, а не виденный и сказанный без веры, чужой миф так же нелеп, как чужой сон. Узкие, с тусклыми стеклами, оконца или скважины из дневного сознания в ночное – в то, что мы называем в себе «подсознательным», эти вещие мифы-сны – может быть, единственный путь для нас из этого мира в тот.
XII
Кажется, один из самых вещих и несказанных, вечно повторяющихся снов человечества – миф о сотворении человека.
Очень поздний христианский писатель Арнобий заимствует незапамятно-древний, может быть, фриго-хеттейский, миф о первом, двуполом Адаме-Агдистис, Agdistis или Agdestis, y Тимофея, из рода Елевзинских жрецов, Евмолпидов, жившего в Египте, при Птоломее I (IV–III век до Р. X.), языческого пророка и теолога, – можно бы сказать, «апостола Павла» всемирной эллинистической религии, сначала предвестницы, а потом и опаснейшей соперницы христианства. «Аттисов миф, – сообщает Арнобий, – извлек Тимофей из сокровенных книг и сокровеннейших мистерий древности; ex reconditis antiquitatum libris et ex intimis mysteriis» (Arnob., adv. nation., V, 5–7. – Umb. Fracassini, II misticismo greco e il christianismo, 1922, p. 124).
Надо помнить, что для христианина Арнобия этот языческий миф – сатанинский соблазн, и что он искажает и огрубляет его, может быть, нарочно, так что изложение его относится к древнему мифу-мистерии, может быть, так же как лубочная картинка к подлиннику великого мастера или «апокриф к Евангелию», сказали бы неверующие. Но и сквозь новую, глуповатую легкость Арнобия чувствуется мудрая тяжесть древнего мифа, подобная тяжести вещего бреда: точно в землетрясении сдвигаются и громоздятся циклопические глыбы гранита.
XIII
«К Матери богов (Кибеле), уснувшей на склоне горы Агдос, воспылал кровосмесительною похотью Зевс (сын Кибелы), но, после долгого с нею боренья, не мог желанного достичь и, побежденный наконец, излил семя на камень. Камень зачал, и родился от него Агдестис», Agdestis – Agdos-Attis: имя двойное двойного существа, мужеженского.
«Сила его была неукротима, жестокосердие люто и вожделение к обоим полам неистово, furialis libido ex utroque sexu. И начало оно все разрушать, ни людей, ни богов не страшась и думая, что нет никого ни на земле, ни на небе сильнее, чем оно» (Arnob., l. c. – Hepding, 37).
«И боги устрашились», – добавляет Павзаний Арнобия (Pausen., VII, 17). Тот же страх внушают богам андрогины Платона: «Крепки и могучи были тела их, велика отвага; это вселило в них дерзкое желание – (hybris атлантов) – взойти на небо и сразиться с богами». Тот же страх внушает элогимам Адам, после вкушения от Древа Познания: «Вот, Адам стал, как один из Нас; и теперь, как бы не простер он руки своей, и не взял также от Древа Жизни, и не стал жить вечно» (Быт. 3, 22). Тот же страх внушает древнемексиканским богам первый человек: «Боги испугались, что сотворили человека слишком совершенным, и наложили на дух его облако – лицо», смертное лицо Адама (Donelly, 169).
Кажется, ясно, что все эти четыре мифа – древних мексиканцев, Платона, Моисея и Арнобия – восходят к одному источнику – вечно-возвратному сну человечества – свету чуть брезжущему, как сквозь тусклое стекло или скважину, из ночного сознания в дневное, – может быть, из того мира в этот.
XIV
Что такое Агдистис?
Космос не однажды устроен, а всегда устрояется Логосом: «Отец Мой делает доныне, и Я делаю». Это вечное миротворение уподобляется в мистериях зачатию: Бог Отец, сочетаясь с Матерью – Материей, – первою Кибелой Аттисова мифа, довременною (будет и вторая, во времени), оплодотворяет ее семенем Логоса (поздние стоики заимствуют учение о Семени-Логосе у древнейших орфиков, может быть, через Гераклита: «Логос прежде был, чем стать земле» (Heracl., fragm. 31.)). На духу – материя, Логосу хаос противится; дух борется с веществом и побеждает его постепенно, в развитии, «эволюции» космоса. Логос иногда изнемогает в этих любовных борениях, «не достигая желанного», и семя его, не проникнув в глубину материи – «скалы Агдос» в мифе, остается на ее поверхности. Вот почему в устрояемом космосе есть темные части, как бы нерастворенные сгустки Хаоса, выкидыши Логоса. Агдистис – один из них.
Он двупол, потому что, как мы уже видели в мистериях андрогинных Камней, Бэтилей, самое строение материи – «двуполое», или, говоря языком наших физических гипотез: то, что нам кажется материей, есть взаимодействие непротяженных точек – электронов, заряженных полярными силами, как бы мужскою, деятельною, – отталкивания и как бы женскою, страдательною, – притяжения. Эта первичная двуполость Материи, хотя и отражает двуполость божественную – Отца и Духа-Матери – как черная вода колодца отражает и днем звездное небо, – сама в себе остается демоничною, буйною, все вокруг себя и себя самое разрушающею силою – нерастворимейшим, в глубинах Пола, сгустком Хаоса.
XV
Внутренний смысл Агдос-Аттиса таков; внешний же вид его неясен: миф, как будто не смея заглянуть в лицо страшилища, знает только, что оно человекоподобное, двуполое. Но, судя по Платонову мифу об андрогинах, совершенно-круглых сферах, вращающихся, как солнца или наши монады-электроны, или семенные тельца-шарики, – Андрогин Агдистис – такая же сфера, нечто подобное той «круглой молнии» сильнейших гроз, – в грозе сочетается Зевс Громовержец с Матерью Землей, Кибелой, – молнии, порхающей, как бы ищущей места, где бы упасть, чтобы взорваться всесокрушающим взрывом. Кто посмел бы или только успел бы вглядеться в прозрачное, ослепительно-двуцветным огнем, то красным, как пламя ада, то голубым, как небо, отливающее сердце этого молнийного шара, тот, может быть, увидел бы в нем два детских личика, два голых тельца – Адама и Евы, сплетшихся так, что не различить, где мужское, где женское; два – одно: Агдос-Аттис – Агдистис.
Все это происходит еще не здесь, на земле, во времени, а где-то в иных мирах, в каком-то миге вечности, и только что перешло бы оттуда сюда, упало бы с неба на землю молнией, как уничтожило бы мир, испепелило бы его огнем Конца, потому что во всяком живом существе и даже в атоме есть Агдистис – нерастворенный сгусток хаоса, всегда готовый ответить взрывом на взрыв, именно здесь, в незастывающей лаве Пола, больше, чем где-либо.
XVI
Этого-то боги и страшатся и, чтобы укротить гиганта (миф, надо помнить, видя в нем только человекоподобного, так и изображает его в дальнейшем рассказе), прибегают к помощи Вакха-Либера, Освободителя, – того же Аттиса, но еще не рожденного в мир, а сущего в лоне Отца: «Дионис есть Аттис», по Клименту.
Выследив, куда чудовище ходит на водопой, Вакх превращает воду в вино. Агдистис пьет, пьянеет и «засыпает крепким сном» (таким же, какой наводит Бог на Адама, чтобы вынуть из ребра его Еву). И вот как над сонным титаном ухитрился Вакх: «Сплетши петлю из волос, привязал одним концом к пяте его, а другим к стыду, aidoion. Когда же тот, протрезвившись, внезапно вскочил и, разогнув ноги, натянул петлю, – острый волос, как ножом, отрезал ему стыд» (Arnob., V, 6. – Alfr. Loisy, Les mysteres des paiens et le mystere chretien, 1919, p. 96. – Fracassini, 125).
В мифе Платона Зевс рассекает андрогинов на мужчин и женщин молнией, «подобно тому, как яйца, когда солят их впрок, разрезают на две равных половины волосом».
Волос этот – миг рождения, молния времени, в вечности – разделяет надвое не только внутреннюю сферу Агдистис на мужскую и женскую, но и внешнюю сферу космоса – на земную и небесную, здешний мир и нездешний. Действие мистерии сходит отныне
