перед городом Троей великий курган и высокий…
Смертные с древних времен называют его Ватиеей,
Но бессмертные боги – могилою быстрой плясуньи Мирины.
(Homer., Iliad., II, v. v. 811–814)
Это значит: так же глубока бездна веков, где погребено царство Амазонок, как бездна Атлантики, где погребена Атлантида. Что напоминает «многопляшущая» амазонка Мирина? Не критских ли акробатов-акробатих, андрогинов-амазонок, пляшущих, скачущих в кносских боях, тавромахиях, через спины священных быков? Если так, то и здесь еще раз подтверждается в мифе-преистории связь Крито-Эгеи, второй Атлантиды в Европе, с первой – в Атлантике.
XXVI
Миф Диодора помнит войну амазонок с атлантами (Diodor., III, 53, 6; 54. – Leonhard, 88). Если же и сами амазонки – из Атлантиды, то эта война – «гражданская», – «революция», хотя и не в нашем смысле, социально-политическом, – война не сословий, а полов. Следствием ее могло быть сначала изгнание или бегство побежденных, но не сдавшихся женщин в Атлантскую колонию, Ливию, а затем – поход на Крито-Эгею – завоевание островов Эгейского моря, по Диодору. Как бы то ни было, такой великий, духовно-плотский переворот, как смена материнства отчеством, женской власти – мужскою, не мог произойти без великих потрясений, внешних и внутренних. Их-то, может быть, и отражает тусклое зеркало мифа об амазонках. Здесь проходит черта, отделяющая два человечества в сфере пола: Мать ушла – пришел Отец; кончился Золотой век мира, Атлантида, – начался Железный век войны, История.
XXVII
Кажется, последняя память об этом перевороте сохранилась в «Молящих» Эсхила.
Пятьдесят невест, дочерей Даная, бегут от пятидесяти женихов, сынов Египта, в Пелазгийский Аргос, «как стая голубок – от коршунов» (Aeschyl., Suppl., v. 225). Многозначительно связывает Эсхил данаид с амазонками. Греки-пелазги узнают в них, по «одежде варварской, египетской», пришелиц из чужой земли:
Ливиянкам подобны смуглолицым
Иль амазонкам, девам кровожадным.
(Aeschyl., v. v. 235, 279, 286)
Это значит: в Грецию миф о данаидах-амазонках занесен оттуда же, откуда и миф об Атлантиде, – из Египта или, может быть, через Египет, из Ливии, страны амазонок, «Атлантической колонии».
XXVIII
Личность восстает на богов в титане Прометее, а в титанидах амазонках – пол. Hybris, «гордость» – вина того и этих перед новыми богами, Олимпийцами; та же вина и атлантов, по мифу Платона.
Дочери Даная, «девственницы неукротимые», ненавидят не только своих женихов, но и самый брак, и если он – воля богов, то и на них восстают. «Мужебоязнью врожденною» гонимые, бегут от брака:
Лучше в петлю, чем на ложе
Ненавистное мужей,
Лучше смерть и ад!
(Aeschyl., v. v. 787–790)
«Мнимая кровожадность» амазонок – клевета мужчин: помнят поклонницы Матери завет ее – мир.
Без оружья, без насилья,
Легки все дела богов.
(Aeschyl., v. v. 97–98)
Начали войну мужчины; женщины только защищаются. Молят царя земного:
Познай мужей обиду.
Gnothi d’hybrin aueron, —
(Aeschyl., v. 426)
и Царя Небесного:
Зевс, избавь от мужского насилья…
Зевс, подай одоление женам!
(Aeschyl., v. v. 523, 1069)
Молят, но знают, что никто не услышит ни на земле, ни на небе; древнее царство их кончено: новые боги и люди, – все против них.
На Олимпе Зевс насильем
Стародавние законы
Святотатственно попрал.
(Aeschyl., Prometh., v. v. 149–152)
С ними только Мать. К ней и прибегают с последней мольбой:
О, да избегну я,
Дева безбрачная,
Ига объятий мужских!
Да преклонит же к молящим
Лик свой милостивый Зевса
Целомудренная дочь,
И святым своим покровом,
От бесстыдного насилья,
Дева – деву защитит!
(Aeschyl., Suppl., v. v. 141–150)
Нет, не защитит: первая Мать, Атлантида, погребена на дне Океана, а вторая Мать, Деметра, сама, неутешная, бродит по миру, «плачет о своем ребеночке».
Спутницы-рабыни убеждают данаид смириться:
Воли Зевса не преступишь:
После многих дев, о дева,
(Aeschyl., v. v. 1049–1052)
Нет, не будет. В первую брачную ночь, сорок девять невест убивают сорок девять женихов; только одна, Гипермнестра, щадит своего, – «побежденная чад вожделением» (Aeschyl., Prometh., v. 865).
Новый закон воцарился в мире – мужевластье, насилье нового Отца Небесного над древней Матерью Землей. И прокляты святые девы, титаниды, в Олимпийском веке: мучаясь в аду, носят не переносят воду в разбитых сосудах. Так в мифе, но не в мистерии: здесь все еще в сосуды цельные льются живые воды совершенной любви – божественной Двуполости; все еще люди ждут, что «Семя Жены сотрет главу Змия».
XXIX
Мать забыли надолго, но вспомнили.
Самое мужское, только мужское, без тени женского, – Рим? Нет, и он, как все на земле великое, – существо мужеженское, человеческий прообраз того, чем будет Андрогин Божественный.
В 204 г., в конце Ганнибаловых войн, римский Сенат, согласно с пророчеством Сибиллиных книг, постановил перевести черный камень-бэтил, мужеженский образ Матери-Сына, Кибелы-Аттиса, из Малой Азии в Рим (Tit. Liv., XXIX, 14, 13. – Hepding, 141). Можно сказать, что на этом камне и воздвигалось римское всемирное владычество. «Римляне, святыню мира приняв, получили власть над миром. Dum universarum sacra suscipiunt, regna meruentur» (Minuc Felix, Octavius. – Ф. Зелинский. Соперники христианства, 53).
Будет и новый христианский Рим под тем же знаком Девы Матери.
XXX
Jam redit et Virgo,
скажет Виргилий почти накануне Рождества Христова (Virgil., Eklog. IV, v. 6), и устами Виргилия, скажет отец Энея, праотец Рима, Анхиз:
Крит, в середине морей, посвященный Юпитеру остров,
С Идой горой, – колыбель нашего рода святая. Матерь Кибела оттуда…
Дети, покорствуя воле богов, с благовеющим ветром,
Кносского царства достигнем…
(Virgil., Aen., III, v. v. 104–120)
Рим свяжет начало с концом, Атлантиду – с Европой, древнюю Матерь – с новою:
…Матери древней ищите
…И ваши надежды познайте.
(Virgil., Aen., v. v. 97–105)
Сам Виргилий нашел и познал:
…Скоро ты будешь прославлен,
Отпрыск любезный богов, великое Зевсово чадо.
Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблется ось мировая,
Недра земные, и волны морей, и глубокое небо?
Зришь ли, как все веселится грядущему Веку Златому?
О, если бы только последних годов моей жизни хватило,
Если бы только хватило дыханья воспеть твою славу!..
…Матерь начни узнавать с первой улыбкой, Младенец.
Через сорок лет, в пещере Вифлеемской, Матерь узнал Младенец Иисус.
XXXI
Чтобы понять догмат Божественной Троицы, надо помнить, что между Матерью-Духом и Матерью Господа, Девой Марией, такое же расстояние, как между Богом и человеком, Творцом и тварью. Слишком часто забывалось это, если не в христианском догмате, то в христианском религиозном опыте, и Третье Лицо Божие, заслоненное лицом человеческим, оставалось невидимым, непознанным и бездейственным. Только Матерью-Духом завершается для нас или завершится когда-нибудь Троица.
Это и древние смутно помнят или предчувствуют, как мы увидим в Елевзинских и Самофракийских таинствах – двух последних и ближайших к нам вершинах всего дохристианского человечества. Но уже и в древнейшем явлении, «пришествии» Матери, связана с нею Троица.
Зевс был, Зевс есть, Зевс будет…
Плод свой дала Земля; славьте же Землю Мать! —
молятся три додонские жрицы-голубки, под сенью дремучего дуба, Древа Жизни (Harrison, Prolegomena, 263). Три голубка слетают к голой девочке, богине Матери, на золотой микенской бляхе-брактее; три голубка сидят на трех кносских, соединенных в подножии, глиняных столбиках Кносская трехчастная часовенька; три пары здешних рогов посвящения; три змеи в руках Богини Змей; три на Дереве Жизни прорастающих отпрыска; три чашечки для трех возлияний на стэатитовом жертвеннике: Троица везде на Крите; где только Мать, там и Троица (Evans, The palace of Minos, 222, 234, 366, 508, 632–635).
«Матерь Моя – Дух Святой». – «Ты Сын Мой возлюбленный; Я днесь родила Тебя», – это, может быть, лучше нашего поняли бы критяне.
XXXII
Троичность в Боге начинается и завершается Матерью-Духом; вот почему и в мире тень Матери троична: в царстве Отца, Атлантиде-преистории, – Синяя Мать, Вода; в царстве Сына, истории, – Черная Мать, Земля; в царстве Духа, Апокалипсисе, – Белая Мать, Огонь. Все Три в мире, так же как в Боге, – Одна.
XXXIII
Город Эфес, духовная столица Малой Азии, бывшей Хеттеи, есть город богини Артемиды, новой, Олимпийской, эллинской, только по имени, а по духу, древней Титаниды – вавилоно-египетской, крито-хеттейской, а может быть, и Средиземно-Атлантической, Матери. Здесь, в Эфесе, у Артемидина жертвенника, находят «убежище», asylia, еще во дни баснословные или доисторические, накануне Троянской войны, амазонки, потому что здешняя богиня сама – Амазонка, вечная Дева Мать (Tacit., Annal., III 61. – Pausan., VII, 2, 6, 9. – Ch. Picard. Ephese et Claros, 1922, p. 139). Битвы амазонок изображаются в эфесских ваяньях; лик Амазонки – на монетах города (Picard, 433–435). Здесь же, и во времена исторические, будут находить убежище все мятежники пола, восставшие на закон безличного рода – рождения, смерти; все «скопцы, сами себя сделавшие скопцами ради царства небесного».
XXXIV
Матерь богов и Богоматерь: та – лишь тень, эта – тело. Здесь же, в Эфесе, где была та, будет и эта. Храмы Кибелы будут базиликами Девы Марии; куреты и корибанты, спутники той, будут херувимами и серафимами этой (Graillot, 409). Слово нашей Херувимской «Доруносима» – от греческого – doryphoroi, «копьеносцы»: обе Царицы «доруносимы» копьеносным воинством, та – корибантов, эта – архангелов.
«Да ведь это Кибела!» – ропщут, соблазняясь, христиане, когда св. Григорий Чудотворец устанавливает в Каппадокии, древней Хеттее, почитание Богоматери; ропщут, потому что не видят, что та ложится к ногам этой, смиренною тенью, так же как эта ляжет тенью к ногам Небесной Матери – Духа.
XXXV
Сниди, Голубица Святая,
Сниди, Матерь Сокровенная! —
молились первые христиане, должно быть, и здесь, в Эфесе (Actus Thomas, с. 50. – Henneke, Neutestam. Apokryph. 270), и молитва их исполнилась: белая Голубка Матери перелетела с Иордана на Каистр. По церковному преданию, позднему и неверному (но то, чего люди хотят, иногда вернее того, что было), Иоанн, любимый ученик Господа, исполняя завет Его с креста: «Вот, Матерь твоя», – переселившись в Эфес, взял к себе в дом Деву Марию (Picard, 720). Старая старушка, Мирьям из Назарета, – все в морщинах, темное под белым платком, личико, полуслепые от слез глаза, – но для видящих вся осиянна такою славою, какой никогда на земле не было и не будет.
«В то время произошел немалый мятеж против пути Господня. Ибо некто серебрянник, именем Димитрий, делавший Артемидины храмики из серебра и доставлявший художникам немалую прибыль, собрав их и других подобных ремесленников, сказал: „Мужи… вы видите, что не только в Эфесе, но и почти по всей Асии, этот Павел своими убеждениями совратил многих людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в презрение, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и ниспровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная“. Выслушав это, они исполнились ярости и стали кричать: „Велика Артемида Эфесская!“ (Деян. 19, 23–34.)
Слыша эти буйные крики толпы, улыбнулась ли старая Старушка тихой улыбкой, похожей на улыбку Сына? вспомнила ли Кану Галилейскую: «Что Мне и тебе, женщина? Еще не пришел час Мой»?
