возглашала молитву и заколала жертву. После того все четырнадцать членов приносились Царице, и та соединяла их, образуя тело бога, так же точно, как делали это дельфийские жрецы, Гозии; потом брала еще бездыханное тело на руки, уносила его во святое святых, куда никто не мог за нею следовать, и там «воскрешала», – как, мы не знаем; знаем только, что воскресший бог выходил из святилища и в торжественном шествии следовал в Буколион, Стойло Быка-Жертвы, где Царица проводила с ним брачную ночь, чтобы кого-то зачать и родить от него, – кажется, здесь, в Анфестериях, еще не знают, кого, – знают только в Елевзинских таинствах (Foucart, Le culte de Dionysos en Attipue, 1893, II, p. 129, 139, 142, 146. – Lanzani, Religione Dionysiaka, 71–73).

XXII

Как же воскрешает смертная мертвого бога? «Там, в Буколионе, еще и доныне совершается брачное соединение, symmeixis, супруги Царя (безилинны) с Дионисом», – сообщает Аристотель (Aristotel., de republic. Afhen., III, 5). Вспомним египетские изображения в Абидосском некрополе и Дендерахском святилище: мумия бога лежит на смертном ложе, окутанная саваном, – уже воскресающий, но еще не воскресший, мертвец, а богиня Изида-Ястребиха, парящая в воздухе, слетает на него, живая – на мертвого.

…Лицо Изиды светом озарилось

обвеяла крылами Озириса

и вопль плачевный подняла о брате;

воздвигла члены бездыханного,

чье сердце биться перестало,

и семя извлекла из мертвого…

…»Приди в твой дом, приди в твой дом,

Возлюбленный!

О, первенец из мертвых!..

Взгляни на меня: я – сестра твоя…

я – сестра твоя, на земле тебя любившая, —

никто не любил тебя больше, чем я!»

(См. выше: Распятый Эрос, XIX)

Так Изида воскрешает Озириса, Иштар – Таммуза, Кибела – Аттиса, Афродита – Адониса, Анагита – Митру, и Деметра – Диониса; все невесты-сестры-матери – всех женихов-братьев-сыновей; все живые боги – всех мертвых богов Атлантиды.

В брачной, земной, безличной любви рождение значит смерть – уничтожение; в братски-брачной, небесно-земной, личной любви рождение, значит смерть – воскресение.

Тайна воскресения есть тайна Богосупружества: «Будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю о Христе и о Церкви, to mysterion touto mega estin, ego de lego eis Christon kai eis ten ekklesian» (Еф. 5, 31–32). Можно ли, не кощунствуя, вспомнить эти слова, говоря об Елевзинских таинствах? Пусть каждый сам решает, но решив: «нельзя», знает, что это один из тех бесчисленных ударов ножа, которым отсекается прошлое от настоящего и будущего, Первый Завет – от Второго и Третьего, Отец – от Сына и Духа Матери. Мы, можно сказать, только это и делаем, а хорошо ли нам от этого, пусть опять каждый решает сам.

XXIII

«Сына родила Владычица, Сильная – Сильного! Hieron eteke potnia ischyra, ischyron!» – возглашал иерофант из подземной глубины святилища, как бы из сердца земли (Hippolyt., Philosoph., V, 1. – Foucart, Les mysteres d’Eleusis, 1893, p. 49). В этом Елевзинском возгласе – вопль о спасении двух человечеств – первого, погибшего, и второго, погибающего: «Из преисподней вопию к Тебе, Господи!»

Мать родила Сына в вечности – родит в веках: это знают только здесь, в Елевзисе, и там, в Самофракии – на этих двух вершинах всей дохристианской древности – остриях двух пирамид, озаренных первым лучом восходящего солнца – Сына.

XXIV

Вдруг, точно искорки по угольно-черной, истлевшей бумаге, в темном святилище начинают бегать огни, красные от факелов, белые от лампад и светильников; все больше, больше, ярче, ярче, – и засиял, в бесчисленных огнях, весь храм, как солнце в ночи: «Елевзинские ночи прекраснее солнца сияют».

В ту же минуту, открываются двери святилища, и ожидавшая извне толпа входит в него. Иерофант, взойдя на помост, высоко подымает и показывает молча безмолвной толпе «сию великую, дивную и совершеннейшую тайну лицезрения» – «Свет Великий» – «Срезанный Колос».

Радуйся, Жених,

Свет Новый, радуйся!

восклицает толпа, в священном ужасе, падая ниц.

XXV

Кто этот новорожденный бог? Будущий, последний, смотря по двум возможным счетам, третий или четвертый Дионис-Иакх – «первенец, рожденный в браке несказанном» arretois lektrois, по слову орфиков (Hymn. Orph., XXX, 2. – Арх. Хризанф. Религия Древнего мира, 463), а по нашему, в узле «кровосмешений», так сложно и туго затянутом, что распутать его почти невозможно.

«Кровосмешение» – грубое, кощунственное слово, не древнее, а наше. У древних для этого нет слова: это для них «несказанно-святое» в таинствах, arreton. Слишком, однако, не будем пугаться слова. Все наши слова о Боге грубы, слабы и невольно-кощунственны; не то говорят, и даже обратное тому, что хотят сказать; проклиная, благословляют и, кощунствуя, молятся. Если бы не глухота привычки, мы никогда не забывали бы, – и это к нашему благу, – что для «непосвященных» Крест, слава наша и спасение, – только «позорный столб», а приношение Сына Отцом в жертву – только «сыноубийство». Так же трудно не знающим, так же легко «посвященным» понять и этот, как будто кощунственный, символ «божественных кровосмешений».

Здесь, в «несказанном браке», человеческий Эрос как бы на самого себя восстает, преодолевает себя, чтобы кончить «дурную бесконечность» рождений-смертей; воля к обрекающему личность на смерть, безличному роду становится волей к вознесенной над родом, бессмертной личности. Тем, что сын зачинает от матери, дочь – oт отца, как бы обращается назад нисходящая во времени, естественная чреда поколений: рожденное рождает оттуда, откуда само родилось, как бы поворачивает время назад – заставляет реку течь вспять. Вечно вертящееся колесо рождений-смертей вдруг останавливается и начинает вертеться назад. Это беззаконно-чудовищно, в порядке человеческом, но в божественном – не может быть иначе, потому что здесь «Сын и Отец – одно». Если рождение Сына не пустая отвлеченность, чем уничтожался бы самый догмат Боговоплощения, то Сын в Отце рождает Себя от Духа-Матери. Или, говоря нашим грубым и слабым человеческим языком, все три Лица Божественной Троицы соединяются, рождая друг друга и друг от друга рождаясь, в Матерне-Отче-Сыновней, несказанно-брачной любви.

XXVI

Вот почему Эрос-Фанес орфиков тот же Иакх-Дионис есть «Мать и Отец самому себе» (G. Wobbermin. Religiongeschichtliche Studien, 1896). «Я – самим собою беременный; я – самого себя рождающий», – говорит умерший – воскресающий, в египетской Книге Мертвых. Вот почему у гностиков Дух-Мать есть Дочь и Возлюбленная Отца Своего, Бога Всевышнего (W. Bousset. Hauptprobleme der Gnosis, 1907, p. 337).

О, Мать моя! Жена моя!

скажет видению Сольвейг, возлюбленной своей, умирающий – «посвящаемый в великие таинства» – Пэр Гюнт. Это и значит: все еще до наших дней, «в браке несказанном», рождается Иакх.

XXVII

Человеческий Эрос восстает на себя самого и рушит закон естества своего – безличных рождений-смертей, в категории времени, кровосмешением, а в категории пространства, – двуполостью.

«Пребывать в половой раздельности, значит пребывать на пути к смерти… Кто поддерживает корень смерти, тот вкусит и плода ее… Бессмертным может быть только целый человек» (Вл. Соловьев). – «Личность есть равноденствие полов». – «Бессмертен только первый, полный Адам», Адамо-Ева, Мужеженщина (В. Розанов). – «Некогда был третий пол, состоявший из двух, мужского и женского… Эрос возвращает нас к этой первоначальной природе, делая все, чтобы соединить обе половины и восстановить их в древнем совершенстве» (Платон).

Сын-Отец соединяется с Дочерью-Матерью, Дионис-Дий – с Персефоной-Деметрой, чтобы рушить закон рождающего – умирающего естества во времени, а чтобы рушить тот же закон в пространстве, Отрок-Дева соединяется с Девою-Отроком, Дионис-Персефона – с Персефоной-Дионисом, Андрогин – с Андрогином.

Тайна воскресения совершается в тайне личности, восстановляемой в первоначальной целости, двуполости, и тем замыкающей врата смерти – половой расщеп, распад на мужское и женское. Древняя заповедь: «Да будут двое одна плоть», получает только здесь свой окончательный смысл. Как бы, сближаясь и входя одна в другую, падают, рушатся стены пространства, отделяющие пол от пола – две половины одной, некогда целостной, Личности, «да будет новая тварь kaine ktisis, новый Человек, который есть Мужеженщина, arsenothelys», – как учат гностики Офиты (Hippol., Philosoph., V, 7).

Вот почему все божества Елевзинского цикла – Дий-Урания, Персефона-Загрей, Деметра-Дионис, Кора-Иакх – двуполы: «двуестественны», diphyes. В иератических изображениях, младенца Иакха кормит грудью Персефона-Андрогин (Новосадский, 1. с., 170).

«Вакх тройной… первородный… Сын-Отец… Бог-Дева»… – «Мужа-Деву призываю, двуестественного Иакха Освободителя», – молятся орфики (Hymn. Orph., XLIX, XLI, ap. – Fr. Lenormant. Monographie de la voie Eleusinienne, 380). Бог Фанес-Эрикапей – тот же Иакх – выходящий из первичного яйца (может быть, андрогинной «сферы» Платона), «златокрылый, вологлавый, змеевенчанный», Мужеженщина, есть Всевышний Бог гностиков Валентиниан – Metropator, «Матереотец» (Greuzer, 305).

XXVIII

В иератических росписях ваз Иакх, так же как Дионис-Загрей, изображается крылатым Отроком-Девою, едва отличимым от наших ангелов.

Что такое ангел? Существо бесполое, ни мужчина, ни женщина? Нет, сыны чертога брачного – не скопцы и скопчихи, а женихи и невесты. Это знают святые, знает и последний посвященный в Елевзинские таинства, Гете.

Мефистофель, во главе сатанинского воинства, борется с ангельским – за душу умершего Фауста. Рдеющие угли-розы небесной любви, попаляя бесов, обращают их в бегство.

Как режут ухо, визгливо-звонки,

Мне ваши с неба голоса,

Полумальчишки, полудевчонки,

Ханжам любезная краса!

Постыднейшим, что есть в душе и в теле,

Чем род людской мы погубить хотели,

Вы их умеете пленять…

…И нас хотя за то клянете,

Вы – мастера соблазном плоти

Мужчин и женщин соблазнять! —

все еще смеется Мефистофель и борется, но уже слабеет, разжигаемый содомскою похотью к мужеженской прелести Ангелов и, отступая, выпускает из когтей добычу – душу Фауста, возносимую ангельским хором к Матереотцу, Мэтропатору (Faust, II, Th., V, Act., Grablegung).

Здесь небывалому

Сказано: будь!

Вечная Женственность —

К этому путь!

Нет, Мужеженственность вечная.

XXIX

Человеческий Эрос тает в божественном, как снег под вешним солнцем. Все более бесплодные, все менее рождающие, соединения двух Андрогинов – Дия с Уранией, Загрея с Хтонией, Диониса с Персефоною, Иакха с Корою – стремятся к совершенной двуполости, «двуестественности», освобождающей от колеса «дурной бесконечности» – рождения-смерти. В этой цепи двуполых браков, убывающих рождений, последнее звено – уже как будто нерожденный, невоплощенный Иакх – острие пирамиды – всего до-христианского человечества; высшая точка, как будто не-сущая, а на самом деле, единственно-сущая, потому что вся пирамида только для нее и строится, только и стремится к ней.

Здесь величайшая радость и ужас таинства, слепое касание, осязание грядущего Сына, – как бы Его самого, еще во мраке незримого, живое дыхание в лицо.

XXX

Царство Божие наступит тогда,

когда два будут одно…

мужское будет как женское,

и не будет ни мужского, ни женского,

это «незаписанное слово» Господне, agraphon, это «неизреченное», arreton, столь непонятное для нас, поняли бы здесь, в Елевзисе, пред лицом Мужа-Девы, Иакха. Вот куда привел нас великий Средиземно-Атлантический путь двух Двуострых Секир, двух двуполых божеств – Сына и Матери.

XXXI

Св. Иоанн Дамаскин, ссылаясь на древние, для своего, VIII века, значит, вероятно, первохристианские свидетельства, говорит о Христе, как будто незначительно, а на самом