своих современников. И хотя труды Маймонида сложно назвать новым шагом в медицинской науке, уже благодаря этим качествам его имя часто и с благодарностью вспоминали медики последующих столетий.
Однако мы помним и чтим Маймонида как врача по другой, значительно более важной причине. Парадоксальным образом именно миф, связанный с его именем, стал самым важным медицинским наследием Маймонида — миф, существование которого он сам, вероятно, не одобрил бы, как не одобрял суеверие и магию. Впрочем, взглянув на эту проблему с практической точки зрения, свойственной ему как главе еврейской общины, Маймонид, возможно, изменил бы свою позицию. Самым главным для него всегда был вопрос сохранения еврейского народа, и поэтому он, безусловно, допустил бы возможность использования своего статуса в медицине как самого важного символа связи евреев с медицинским искусством. Его имя и осознаваемая многими исключительность его положения в истории медицины служили неизменным источником вдохновения для еврейских врачей на протяжении восьми веков, что прошли с момента его смерти. Память о Маймониде — это центр притяжения, благодаря которому многие из них могут выявить свое «медицинское наследие», а оно, в свою очередь, сосредотачивает в себе чувство ответственности еврейской общины перед миром. Несколько лет назад я посетил конференцию Маймонидовского медицинского общества, созданного незадолго до этого, в небольшом городке в Северной Каролине. На этой конференции трудно было не почувствовать ту преемственность, которая объединила этих целеустремленных врачей с еврейскими врачами других стран и предшествующих поколений; на конференции можно было ощутить их гордость и готовность претворить в жизнь то древнее призвание, чье начало было заложено в Торе и Талмуде, даже если сами они того не подозревали, а также их чувство долга, которое вытекает из учения Рамбама. Какими бы мирскими соображениями и потребностями они ни руководствовались в своей повседневной работе в суматошном коммерческом мире современной медицины, в этот вечер все они были сыновьями и дочерьми Маймонида. По крайней мере, в эту минуту легенда о Рамбаме ожила в их увлеченности своим делом — лечении больных. Миф о Рамбаме вскормил целую традицию.
В основе этой традиции лежит то обстоятельство, что Маймонид стал вечным образом для евреев всего мира. И вовсе не потому, что он написал «Комментарий к Мишне» и МишнеТора, хотя многие ученые по-прежнему изучают эти труды. И конечно, отнюдь не потому, что он написал «Путеводитель растерянных», который большей частью доступен лишь пониманию тех, кто обладает специальной подготовкой. Скорее, это именно память о человеке, чья жизнь была посвящена сохранению еврейского народа.
Именно этим, на мой взгляд, можно объяснить дело всей его жизни, причем не только сочинения и респонсы, но также его отношение к тем или иным проблемам или ситуациям. Как в послании к евреям Феса, которое Маймонид написал, когда ему было двадцать четыре года, так и в его поздних трудах, которые он сочинял до самой последней минуты своей жизни, будучи общепризнанным лидером еврейского мира, он проявил изумительный талант сохранения еврейской общины. Если рассмотреть с этой точки зрения три основных сочинения Маймонида, его респонсы, а также поступки, которые он совершал как в общественной, так и в частной жизни, то все они предстанут перед нами как единое целое. Благодаря «Комментарию к Мишне» основополагающая работа рабби Йеѓуды ѓа-Наси была предоставлена в интеллектуальное пользование всем евреям, дабы служить напоминанием о том, кто они такие, и о той солидарности, которая предписывалась им древней традицией и Законом; и это тогда, когда над еврейским народом нависли угрозы со всех сторон, когда былая ученость и соблюдение Закона отходили в прошлое, когда повсеместно можно было слышать об обращении евреев в ислам и христианство, когда знание древнееврейского языка встречалось все более редко, когда иудаизм стал бледной тенью самого себя. Уже в послании к евреям Феса Маймонид дал логическое обоснование возможности выстоять перед новыми угрозами, как физическими, так и духовными. Кроме того, он воззвал к еврейскому чувству общности и дал целый ряд предписаний, которые могли вернуть сбившихся с пути евреев в лоно народа, дабы спасти их от гибели в рассеянии. И хотя в то время Маймонид был еще очень молод, он говорил решительно, как человек, который готов взять на себя ответственность лидера. Именно благодаря уверенности в своих силах, которая основывалась на том, что его семья в течение многих веков занимала видное положение, а также глубокому и разностороннему образованию, Маймонид с такой готовностью взял на себя функцию руководителя. А это, в свою очередь, сыграло немаловажную роль в его успехе как главы евреев, который представлял их интересы перед мусульманскими властителями.
Высочайшая цель Рамбама — сплотить еврейский народ — была достигнута благодаря написанию Мишне Тора. Эта книга стала своего рода конституцией, предоставившей всем евреям, владевшим ивритом, свод законов, в соответствии с которым они должны жить. Евреев могло сплотить уже то, что ко всем ним предъявлялись единые требования, — ведь это укрепляло их связь с другими евреями и со всей общиной. Общий смысл этой книги сводится к ее второму названию —Яд ѓа-хазака («Сильная рука»). В самом деле, то была сильная рука Рамбама, указавшая народу путь к сплочению, идя по которому, он мог выстоять перед опасностями, окружавшими его со всех сторон.
Хотя евреи всегда сохраняли обособленность, они не могли полностью отгородиться от внешнего мира с его интеллектуальными достижениями. С ранней юности Моше увлекался философией Аристотеля и усвоил многие доступные в то время научные знания, сознавая, что философские и научные принципы будут играть все более важную роль в мысли ведущих нееврейских ученых. Уже в ранних сочинениях Маймонида присутствовали элементы философии и науки, благодаря чему его сочинения получили широкую известность. Маймонид понимал, что перед наиболее образованными из его читателей, интересующихся как религией, так и философией, встанет противоречие, которое он для себя уже преодолел и разрешил — насколько это было возможно. Чтобы эти просвещенные умы не утратили связи с еврейством; более того, чтобы иудаизм занял подобающее ему место среди прочих религиозных учений и чтобы новые исламские и христианские мыслители не пренебрегали им как учением архаичным, еврейская теология должна вобрать в себя мудрость греков. Маймонид хотел показать, что религия евреев не противоречит методам и логике последователей Аристотеля. В понимании Рамбама, концепция иудаизма не только предполагала прогресс, но, более того, именно прогресс иудаизма был залогом его сохранения.
Немало исследований и монографий посвящено вопросу, каковы были истинные причины, побудившие Маймонида написать «Путеводитель растерянных». Следует ли принимать за чистую монету его собственные слова, что этот труд он написал для того, чтобы помочь Йосефу ибн Акнину примирить веру и разум? Если большая часть этой книги не предназначена для буквального понимания и многое в ней сознательно затемнено, то нет ли в ней какого-то другого, скрытого смысла? Некоторые исследователи даже высказывали предположение, что Рамбам был тайным агностиком, который утаивал свой скептицизм от широкой публики, однако в этом сочинении раскрыл его для тех, кто был способен расшифровать его послание. По мнению таких ученых, для себя лично Рамбам разрешил конфликт между верой и разумом — он полностью отрекся от веры и встал на сторону разума. Таким образом, «Путеводитель» есть, с одной стороны, его исповедь в этом, а с другой — попытка убедить тех избранных, которые способны понять эту книгу, поступить так же.
Позволю себе заметить, что подобные соображения кажутся мне очень спорными. Представление об абсолютной несовместимости разума и веры было сформулировано только в XVIII в., в эпоху Просвещения. Точка зрения, согласно которой Маймонид в какой-то мере утратил веру и тайными тропами подводил других к своей позиции, основанной исключительно на разуме, не выдерживает критики. Философская проблематика эпохи, в которую он жил, сводилась к попытке найти такое решение, которое примирило бы веру и разум. Найти это решение пытались столь несхожие друг с другом мыслители, как парижанин Абеляр и житель Кордовы Аверроэс. Если в тот век и существовал хотя бы один философ, который отвергал религию в пользу философии и науки, то нам неизвестно его имя (по прошествии пяти или шести столетий таких мыслителей нашлось немало). В течение всей своей жизни, с самых ранних трудов, написанных задолго до «Путеводителя», Рамбам пытался объединить философию и науку с религиозной мыслью — не только потому, что был убежден в их единстве, но также и потому, что всегда вставал на прогрессивные позиции. Что бы ни скрывалось за этим последним мотивом, он служил одной цели — сблизить еврейское религиозное восприятие с тем, что сегодня мы назвали бы философской тенденцией. Такого рода соображения не только обладали для Маймонида теологическим смыслом, но и согласовывались с его стремлением сохранить еврейский народ.
Однако мы еще не ответили на вопрос: если целью автора «Путеводителя» не было утаить мнимую потерю веры от тех, кто не благоволил к подобной позиции, то почему эта книга была написана так, чтобы ее истинный смысл могли понять только отдельные просвещенные люди той эпохи? Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, нужно вспомнить, что в эпоху Маймонида подобного рода «зашифрованные» сочинения были не редкостью, ибо если бы автор писал открыто, в столь враждебной среде ему могла бы угрожать опасность. К несчастью, чтобы расшифровать «Путеводитель», нам потребовалось бы владеть всеми знаниями, которыми обладали образованные евреи в XII в. Это означает, что любые попытки понять этот текст до конца, как сегодня, так и в будущем, в какой-то мере обречены на провал. И дело вовсе не в степени компетенции тех ученых, которые брались толковать «Путеводитель» в последние века, и не в обоснованности их притязаний. Никто не может претендовать на решение этого неразрешимого вопроса.
Нет ответа и на более серьезный вопрос: почему Маймонид обращается только к тем читателям, которые способны понять скрытый смысл его сочинения? Однако здесь к нам на помощь могут прийти некоторые «косвенные улики». Ко времени написания «Путеводителя» Маймонид уже не раз становился объектом критики, подчас крайне ожесточенной, из-за широкого использования философских и научных концепций в «Комментарии к Мишне» и Мишне Тора. Возможно, при написании «Путеводителя» Маймонид исходил из того, что лишь немногие его современники обладали достаточной интеллектуальной подготовкой, чтобы понять обоснованность его суждений. К этому времени он уже не заботился о том, чтобы быть понятым, ибо знал, что для многих его слова были лишь поводом для новых споров и обвинений. В некотором смысле Маймонид сознательно обращал свой труд к очень ограниченному кругу читателей, распространяя среди них такие представления, которые в то время были еще слишком
