года (вспомним, в то время царский поезд сумбурно перемещался от одной станции к другой, не имея возможности попасть в столицу. — Авт.). Уже несколько дней мы жили на вулкане… В Петрограде не стало хлеба — транспорт сильно разладился из-за необычайных снегов, морозов и, главное, конечно, из-за напряжения войны… Произошли уличные беспорядки… Но дело было, конечно, не в хлебе… Это была последняя капля… Дело было в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сот людей, которые бы сочувствовали власти… И даже не в этом… Дело было в том, что власть сама себе не сочувствовала…
Не было, в сущности, ни одного министра, который верил бы в себя и в то, что он делает…
Класс белых властителей сходил на нет…
Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышками власти хвалить ее или порицать… Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… Под условием, чтобы императорский караул охранял нас…
Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала у нас кружилась голова и немело сердце.
Бессилие смотрело на меня из-за белых колон Таврического дворца. И был этот взгляд презрителен до ужаса…»
Шульгин говорит о том, что улицы города заполнили толпы людей — рабочих, солдат и «всяких». Их было тысяч тридцать. Они шли в Государственную думу.
«Живым, вязким человеческим повидлом они залили растерзанный Таврический дворец, залепили зал за залом, комнату за комнатой, помещение за помещением…
С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу, и с тех пор оно не оставляло меня во всю длительность «великой» русской революции.
Стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее бессилие и потому еще более злобное бешенство.
Пулеметов!
Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлоги вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы — этот зверь был… Его Величество русский народ!»…
Шульгин подробно рассказывает, как он с Гучковым вернулся в Петроград с царским манифестом об отречении и как все члены Государственной думы и вновь образованного правительства, собравшись на улице Миллионной на квартире Путятина, обсуждали вопрос о передаче короны. Здесь же был и великий князь Михаил Александрович, в пользу которого царь отказался от престола. Теперь слово было за Михаилом Александровичем. Он был волен принять престол или отказаться от него. Однако он не спешил с принятием решения, а предоставлял слово желающим высказаться по этому вопросу.
— Вы, кажется, хотели что-то сказать? — обратился великий князь к Милюкову.
«Милюков, — пишет в своих мемуарах Шульгин, — встрепенулся и стал говорить. Эта речь его, если это можно назвать речью, была потрясающая…
Головой — белый как лунь, сизый — лицом (от бессонницы), совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он не говорил, он каркал хрипло…
«Если вы откажетесь… Ваше величество… будет гибель!.. Потому, что Россия… Россия потеряет… свою ось… Монарх — это ось… Единственная ось страны!.. Масса, русская масса… вокруг чего… вокруг чего она соберется? Если вы откажетесь… будет анархия!.. Хаос… кровавое месиво!.. Монарх — это единственный центр… Единственное, что все знают… Единственное — общее… Единственное понятие о власти!.. Пока в России… Если вы откажетесь, будет ужас!.. Полная неизвестность… ужасная неизвестность… потому, что… не будет… не будет присяги!.. А присяга это все — это ответ… единственный ответ, который может дать народ… нам всем… на то, что случилось… Это его санкция… его одобрение… его согласие… без которого не будет… государства… России… ничего не будет».
Белый как лунь, он каркал, как ворон… Он каркал мудрые, великие слова… самые большие слова его жизни…
Великий князь слушал его, чуть наклонив голову… Тонкий, с длинным, почти юношеским лицом, он весь был олицетворением хрупкости… Этому человеку говорил Милюков свои вещие слова. Ему он предлагал совершить «подвиг силы беспримерной»… Что значит совет принять престол в эту минуту?
Я только что прорезал Петербург. Стотысячный гарнизон был на улицах. Солдаты с винтовками, но без офицеров шлялись по улицам беспорядочными толпами…
А за этой штыковой стихией — кто?
«Совет рабочих депутатов» и германский штаб — злейшие враги: социалисты и немцы.
Совет принять престол обозначал в эту минуту:
— На коня! На площадь!
Принять престол сейчас — значило во главе верного полка броситься на социалистов и раздавить их пулеметами.
Но в наличии нет такого полка. При входе в дом стоят только два часовых, охраняющих последнее заседание последней думы, где решалась судьба монархии.
— Ваше высочество… обращается он к великому князю, — мои убеждения — республиканские. Я против монархии?.. Разрешите вам сказать… как русский — русскому! Павел Николаевич Милюков ошибается. Приняв престол, вы не спасете России!.. Наоборот… Я знаю настроение массы!.. Рабочих и солдат… Сейчас резкое недовольство направлено именно против монархии… Именно этот вопрос будет причиной кровавого развала!.. И это в то время, когда России нужно полное единство… Перед лицом внешнего врага… начнется гражданская, внутренняя война!.. И поэтому я обращаюсь к вашему высочеству… как русский — к русскому!.. Умоляю вас во имя России принести эту жертву!.. Если это жертва… Потому, что с другой стороны… Я не вправе скрыть здесь, каким опасностям вы лично подвергаетесь в случае решения принять престол… Во всяком случае… я не ручаюсь за жизнь вашего высочества!..
Потом выступали еще и еще. Одни советовали великому князю принять престол, другие — нет. Последним выступил Шульгин.
— Обращаю внимание вашего высочества, — сказал он, — на то, что те, кто должны быть вашей опорой в случае принятия престола, т. е. почти все члены нового правительства, этой опоры вам не оказали…
Можно ли опереться на других? Если нет, то у меня не хватит мужества при этих условиях советовать вашему высочеству принять престол…
— Я хочу подумать полчаса, — сказал он.
Подскочил Керенский.
— Ваше высочество… мы просим вас, чтобы вы приняли решение наедине с вашей совестью… не выслушивая кого-либо из нас… отдельно.
Великий князь кивнул ему головой и вышел в соседнюю комнату…
Великий князь вошел… это было около двенадцати часов дня… Мы поняли, что настала минута.
Он прошел до середины комнаты.
Мы столпились вокруг него.
Он сказал:
— При этих условиях я не могу принять престол, потому что…
Он не договорил:
— Потому что… потому что… — И заплакал…»
Престол, от которого отказался Николай II, оказался бесхозным, а корона, венчавшая 300 лет головы представителей династии Романовых, брошенной.
Дневник царя
Теперь вернемся к дневниковым записям царя.
«1-е марта. Среда.
Ночью повернули с М. Вишеры назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Видел Рузского. Он, Данилов и Савич обедали. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор. (Непонятно, кого Николай стыдит и позорит. — Авт.) Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Алекс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам, Господь!»
2 марта. Четверг.
Утром пришел Рузской и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь Министерство и Дума бессильны что-либо сделать, т. к. с ними борется соц[иал]-демократическая] партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузской передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 221/2 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот[орыми] я переговорил и передал им подписанный и переделанный Манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.
Кругом измена, трусость, обман!
3 марта. Пятница.
Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыл в Могилев. Все чины Штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9.30 перебрался в дом. Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается Миша (младший брат Николая, в пользу которого он отрекся от престола у. который также отказался принять престол. — Авт.) подписал Манифест, кончающийся четыреххвосткой (что такое «четыреххвостка», видимо, было понятно только Николаю. — Авт.) для выборов через 6 месяцев учредительного собрания. Бог знает кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше.
4 марта. Суббота.
Спал хорошо. В 10 часов пришел Алекс. Затем пошел к докладу. К 12 часов поехал на платформу встретить дорогую мама, прибывшую из Киева. Повез ее к себе и завтракал с нею и нашими. Долго сидели и разговаривали. Сегодня, наконец, получил две телеграммы от дорогой Алекс. Погулял. Погода была отвратительная — холод, метель. После чая принял Алексеева и Фредерикса. К 8 часам поехал к обеду к мама и просидел с нею до 11 часов.
5 марта. Воскресенье.
Ночью сильно дуло. День был ясный, морозный. В 10 часов поехал к обедне. Мама приехала позже. Она завтракала и осталась у меня до 3.15. Погулял в садике. После чая принял Н.И.Иванова, вернувшегося из командировки. Он побывал в Царском Селе и видел Алекс. Простился с бедными гр. Фредериксом и Войковым, присутствие которых почему-то раздражает всех здесь — они уехали в его имение [в] Пензенской губ[ернии]. 8 час. Поехал к мама к обеду».
Как видим, не заметно, что положение в стране и судьба народа царя волновали. На что он надеялся? На то, что «скоро все образуется» и его снова пригласят на царствование? Ничего из этого не вышло. Император не владел ситуацией. Он не знал ни своей страны, ни своего народа и не мог понять, осмыслить происходящие события, которые развивались с головокружительной быстротой, не мог и повлиять на них.
8 марта генерал Корнилов, посетив царский дворец, объявил Александре Федоровне, что она находится под арестом. Однако он тут же сделал оговорку, что целью ареста является не преследование царской семьи, а защита ее от революционно настроенной солдатни. С той же целью, добавил он, в Могилеве арестован и государь, который будет препровожден в Царское Село. И последнее, что пообещал генерал Александре Федоровне: «Как только позволят обстоятельства, Временное правительство отправит всю семью государя в Мурманск, где их будет ждать английский крейсер, на котором они отправятся в Англию».
Персона «поп grata»
Такой был план. Однако ему не суждено оказалось исполнится. Английское правительство и, в частности, король Георг V, двоюродный брат Николая, направил телеграмму в
