просьбами. Однако обиделась и Надежда. В отношениях между ними образовалась первая малозаметная, но все же трещина. Впрочем, подобные разногласия случаются во всех семьях. Только конечный результат этих так называемых обид и недоразумений бывает разный.
У Иосифа Виссарионовича все оказалось сложнее. Во-первых, он не считал себя в чем-то виноватым; во-вторых, его обидело то, что самый близкий человек, жена, ставит его в ложное положение, не понимая, что всякий протекционизм противоречит его убеждениям; и, наконец, в-третьих, ему некогда заниматься подобной чепухой. Он уже тогда решал сложнейшие проблемы строительства государства, от которых зависели судьбы тысяч людей, целых отраслей промышленности и безопасность страны.
* * *
Первая мировая и Гражданская войны, иностранная интервенция дотла разрушили страну. Промышленность упала практически до нулевой отметки. В 1920 году продукции производилось почти в семь раз меньше довоенного уровня. Заводы и фабрики не работали, шахты и рудники были разрушены и затоплены, чугун плавила одна Енакиевская домна. Если в 1913 году Россия выплавляла 4,2 млн. тонн чугуна, то в 1920-м — всего 115 тыс. тонн. Это столько, сколько производили в 1718 году, еще при Петре I.
Количество индустриальных рабочих сократилось в два с лишним раза. В 1922 году страна отставала от США по производству чугуна в 72 раза, по стали — в 52, по добыче нефти — в 19 раз. В стране царил голод. Правда, новая экономическая политика, которая по замыслу Ленина должна была послужить фундаментом для строительства социализма, немного улучшила ситуацию в экономике. Появились мелкие частные предприятия, оживилась торговля… Однако наряду с этим выползли на свет божий всякого рода мелкобуржуазные элементы, спекулянты, перекупщики, ловкачи и просто грабители. Они набирали силу. На повестку дня ставился вопрос: кто кого. Было очевидно: еще немного, и страна попадет в полную зависимость от нэпманов.
Ленин был смертельно болен, и этим решили воспользоваться Троцкий и его единомышленники. Они подняли вопрос о необходимости внутрипартийной демократии и отмене решений X, XI и XII съездов, запрещающих фракционную и групповую деятельность внутри партии. Фактически ставился вопрос о целостности и единстве партии и превращении ее в дискуссионный клуб. А главной темой дискуссии являлась троцкистская теория о перманентной революции, где ленинское учение подменялось троцкизмом. Вместо реальной работы на восстановление страны, троцкисты вносили хаос и сумятицу.
Сталин, как Генеральный секретарь партии, был в центре всех этих событий. Его день, начиная со второй половины 1923 года, был расписан по часам и минутам. Он руководит работой пленумов, проводит совещания с ответственными работниками национальных республик и областей, выступает по вопросам о едином союзном государстве, готовит обращение «Ко всем народам и правительствам мира», публикует статьи «Октябрьская революция и вопрос о средних слоях», «О дискуссии…», работает над докладом на XIII конференцию РКП(б), где он намерен дать бой троцкистской оппозиции.
Он редко бывает дома, а когда появляется, то и тогда думает лишь о работе. Он все еще там, в самом центре политического котла, от которого он отошел, но в котором не перестал вариться; где один неверный шаг может привести к катастрофе, где все так зыбко и приходится не семь, а семьдесят раз все отмерить и только один раз отрезать. Он молча обедает или завтракает и уходит, или, запершись в кабинете, снова и снова просчитывает ходы и ищет ошибки.
Наде скучно. Она не понимает, чем объяснить такое поведение мужа. Первая мысль, которая приходит ей в голову: у него есть другая женщина. Разыгрывается дикая сцена ревности.
— Ты меня разлюбил, — заявляет Надя, — я больше так не могу. Ты не бываешь дома, а когда появляешься, все время молчишь.
Вначале он даже не понимает, о чем говорит жена. Он только что пытался сформулировать тезисы о положении партии в связи с новой троцкистской платформой.
— Ты это о чем? — растерянно спрашивает он жену. — Что случилось?
— Не притворяйся, — уже кричит Надя, — и не считай меня дурой. Ты думаешь, я не знаю, что у тебя есть женщина.
— Ну и ну, — внешне спокойно говорит Иосиф Виссарионович и уходит к себе в кабинет.
Сейчас, спустя годы, Сталин вспоминая взаимоотношения с женой, критически оценивает свое поведение.
«Возможно, нужно было тогда с ней поговорить, — думает он, — успокоить, сказать о своей занятости».
Но что он мог сказать жене о своей работе? Говорить ей о платформе Троцкого, о кознях оппозиции, о том, что за его спиной ведутся интриги с целью его отставки, о разрухе и голоде в стране… Он знал, что ей это неинтересно. Она была молодая, красивая, и ее не волновали мировые проблемы. Она чисто по-женски думала о себе, о своей судьбе, о своем неудавшемся замужестве с человеком, который вдвое старше ее и обременен государственными заботами. Ей было трудно подняться выше обычного житейского уровня и оценить роль мужа в происходящих событиях, понять его «странные» тревоги и дела. Ей хотелось более понятной, веселой и беззаботной жизни, хотелось компании, где бы она могла блистать, кружить головы мужчинам и ловить их восхищенные взгляды…
Стратегический маневр Троцкого
16 января начала работу XIII конференция РКП(б). Сталина избирают в состав президиума, и он выступает с докладом «Об очередных задачах партстроительства», в котором подвергает резкой критике группу партийцев, делающих попытку ревизовать решения X, XI, и XII съездов партии и под предлогом демократии открыть двери для фракционной и групповой деятельности внутри партии. «Для того, — говорил Сталин, — чтобы она, эта внутренняя демократия, стала возможной, нужны два условия или две группы условий, внутренних и внешних, без которых всуе говорить о демократии.
Необходимо, во-первых, чтобы индустрия развивалась, чтобы материальное положение рабочего класса не ухудшалось, чтобы рабочий класс рос количественно, чтобы культурность рабочего класса поднималась и чтобы рабочий класс рос также качественно. Необходимо, чтобы партия, как авангард рабочего класса, также росла, прежде всего качественно и прежде всего за счет пролетарских элементов страны. Эти условия внутреннего характера абсолютно необходимы для того, чтобы можно было поставить вопрос о действительном, а не о бумажном проведении внутрипартийной демократии.
Вторая группа условий — условия внешнего характера, без наличия которых демократия внутри партии невозможна. Я имею в виду известные международные условия, более или менее обеспечивающие мир, мирное развитие, без чего демократия в партии немыслима. Иначе говоря, если на нас нападут и нам придется защищать страну с оружием в руках, то о демократии не может быть и речи, ибо придется ее свернуть. Партия мобилизуется, мы ее, Должно быть, мобилизуем…»
Сталин говорил об ошибках Троцкого. Но он знал, что это не ошибки, а сознательно провокационные действия. Уж такой он человек. Сегодня одно, завтра — другое. Вчера он голосовал за резолюцию Политбюро и Президиума ЦК, где обсуждался вопрос о внутрипартийной демократии, а на второй день выдвинул свою личную платформу, где противопоставлял партийный аппарат — партии, молодежь — старым большевистским кадрам, предлагал изменить качественный состав партии за счет большого приема в ее ряды интеллигенции и просто праздношатающихся, настаивал на допущении фракционной и групповой работы внутри партии. В своей платформе Троцкий давал понять, что ЦК ему не указ и что всякие решения, исходящие из этого органа, не заслуживают внимания.
«Ошибка Троцкого, — констатировал Сталин, — заключается в том, что он возомнил себя сверхчеловеком и противопоставил себя ЦК».
Сталин не говорит вслух, что скрывается за этой «ошибкой», но он знает, что Троцкий рвется к власти. Он спровоцировал дискуссионные митинги по всей стране, а сам спрятался и делал вид, что все происходит само по себе, без его участия. Он отмалчивался и тогда, когда у него спрашивали за кого он: за ЦК или за оппозицию.
Не было Троцкого и на конференции. Говорили, что он болен. Однако Сталин знал, что это очередная его уловка. Он всегда уходил от прямой дискуссии. Больше того, он считал (и Сталин знал о том), будто Сталин просто не достоин, чтобы он, Троцкий, вступал с ним в полемику. Вместо себя он подставлял кого-либо из своих единомышленников, которые выкрикивали из зала всякие несуразности. Сталин досконально изучил повадки Троцкого. Разглагольствования о демократии — его конек и стратегический маневр, за которыми он стремится спрятать свои истинные намерения и цели: подменить ленинизм троцкизмом, растащить партию по национальным группам и фракциям и захватить власть в стране.
Уже в первой половине двадцатых годов, при жизни Ленина, Сталин определил направление своей деятельности: не допустить раскола партии, пополнить ее ряды сознательными рабочими и избавиться от троцкистской оппозиции. Без решения этих вопросов строительство социализма окажется под угрозой, останется просто благим пожеланием. Больше того, будет создана угроза, что к власти придут политические приспособленцы, карьеристы и всякого рода проходимцы, которые предадут и продадут интересы государства и с поднятыми руками сдадутся на милость мирового капитала. И первый, кто это сделает, будет Троцкий.
Отступление к размышлению
То, чего опасался Сталин в середине двадцатых годов и от чего он тогда уберег партию и страну, случилось шестьдесят лет спустя, когда к власти пришел Горбачев. Он действовал точно по рецепту Троцкого. Прежде всего, он поставил себя над Политбюро и самостоятельно принимал решения по вопросам внутренней и внешней политики государства. Троцкистский лозунг «за демократию» он дополнил лозунгами: «за плюрализм»; даешь «социализм с человеческим лицом», «новое мышление» и прочей тарабарщиной. Он настолько заморочил голову партии и народу своей демагогией, что уже никто ничего не мог понять.
Он открыл двери в партию карьеристам, крохоборам, рвачам, для которых интересы народа и государства просто не существовали. На эту публику (язык не поворачивается назвать их коммунистами) он и решил опереться в своей перестроечной политике. Однако в компартиях республик, крайкомах, обкомах и горкомах партии, где были настоящие коммунисты, его не поддерживали. Тогда он вытаскивает на свет другой троцкистский лозунг, где партийный аппарат противопоставляется партии и призывает «открыть огонь по штабам». «Вы снизу, — заявляет он, — а я сверху». Начался повсеместный развал партийного руководства, шельмование и травля требовательных и стойких руководителей партии. Их обвиняли в бюрократизме, консерватизме, сталинизме, обливали грязью за проявленную принципиальность. Местечковые перестройщики из числа тех, которых уже успел воспитать Горбачев, даже призывали к физической расправе с «партийными бюрократами».
Когда авторитет партии был подорван, горбачевцы реанимировали троцкистскую идею о фракциях и по-новому использовали ее в новых условиях. Они разделили партию на демократов и консерваторов. Естественно, демократы — это горбачевцы, а консерваторы — сталинисты. И тогда случилось то, что и должно было случиться после раскола и разгрома правящей партии. К власти в стране пришли… — я не могу подобрать слова, как их
