случаются, всегда готовят нам новые неожиданности и часто задевают наше самолюбие, показывая события такими, какими мы должны были бы их предвидеть. Наконец, мы обычно читаем литературные произведения только потому, что они приберегают для нас приятные неожиданности и восполняют пустоту разговоров, почти всегда вялых и неспособных произвести подобное впечатление. Удивление может быть вызвано самим предметом или нашей точкой зрения на него, так как мы видим предмет крупнее, мельче или же отличным от того, каким он является в действительности; а иногда мы видим предмет таким, каков он есть, но к нашему восприятию примешивается дополнительная мысль, которая нас поражает. Такова мысль о сложности, о способе или времени изготовления этого предмета, о человеке, его создавшем, или же о каком-нибудь другом обстоятельстве, которое ассоциируется с представлением об этом предмете. Светоний описывает злодеяния Нерона с хладнокровием, которое нас поражает, почти заставляя верить, что автор не испытывает перед ними никакого ужаса. Неожиданно он меняет тон и говорит: «Мир терпел это чудовище в течение четырнадцати лет и, наконец, сверг его: 1а1е топгит рег циа1иог(1ес1т аппо регрезиз 1еггагит огЫ5,1ап»1ет безШиП» (Светоний, VI, 40). (748)Все это вызывает в уме различные виды удивления: нас удивляет у автора изменение стиля, новый образ мыслей, изображение в немногих словах одного из величайших переворотов в истории. Таким образом, мы испытываем множество разных чувств, и они волнуют нас, доставляя нам удовольствие. О различных причинах, способных вызвать чувство Следует особо подчеркнуть, что чувство, возникающее в пашей душе, редко бывает вызвано одной причиной. Если можно так выразиться, сила и разнообразие чувств зависят от известной дозы причин. Ум должен суметь воздействовать одновременно на несколько органов чувств, и если мы припомним различных писателей, то заметим, возможно, что лучшие и наиболее любимые нами это те, кто умел одновременно возбудить в душе максимум ощущений. Давайте проанализируем множественность причин, вызывающих чувство. Мы предпочитаем видеть хорошо разбитый сад, а не беспорядочно растущие деревья и вот почему: 1) наш взор не ограничен преградами; 2) каждая аллея едина и является крупным объектом, в то время как при смешении деревьев каждое дерево представляет собой самостоятельный мелкий объект; 3) мы видим распорядок, к которому мы не привыкли; 4) мы ценим затраченный на это труд; 5) мы восхищаемся старанием, приложенным для беспрестанной борьбы с природой, которая пытается все нарушить своим непрошенным вмешательством. Последнее замечание вполне справедливо, так как вид запущенного сада для нас невыносим. Иногда нам нравится труд, вложенный в произведение, а иногда — легкость его выполнения. И хотя при виде роскошного сада мы восторгаемся его великолепием и щедростью владельца, все же подчас мы бываем довольны, когда нам сумеют доставить удовольствие при небольшой затрате денег и труда. Азартная игра нам нравится по следующим причинам: она потворствует нашей скупости, т. е. надежде на приобретение; она щекочет наше тщеславие, вызывая мысль опредпочтении, оказанном нам фортуной, и о внимании окружающих к нашему счастью; она удовлетворяет наше любопытство, доставляя нам развлечение, и, наконец, приносит различные удовольствия неожиданности. Танцы пленяют нас легкостью, известной грацией, красотой н разнообразием поз, своей связью с музыкой, ибо танцующая фигура кажется как бы аккомпанирующим инструментом; но, главное, они нравятся нам в силу предрасположения нашего мозга, тайно сводящего представление обо всех этих движениях к известным движениям, большинство этих поз — к известным позам. О случайной связи некоторых идей Почти каждый предмет нравится и не нравится нам с различных точек зрения. Например, итальянские певцы-кастраты не должны доставлять нам большого удовольствия по следующим причинам: 1) Неудивительно, что они хорошо поют: они подобны инструменту, в котором мастер удалил часть дерева, чтобы заставить его лучше звучать; 2) изображаемое ими чувство слишком легко заподозрить в неискренности; 3) сами исполнители не принадлежат ни к тому полу, который мы любим, ни к тому, который мы уважаем. С другой стороны, эти певцы могут нам нравиться, так как долго сохраняют моложавый вид и, кроме того, обладают только им свойственным гибким голосом. Таким образом, каждый предмет возбуждает в нас чувство, состоящее из многих других, которые взаимно ослабляют друг друга, а иногда приходят в столкновение-Часто душа сама создает себе поводы для удовольствия, и это ей особенно удается в силу связей, устанавливаемых ею между предметами. Таким образом, предмет, который нам понравился, продолжает нравиться нам по той единственной причине, что он нам когда-то понравился: мы связываем прежнее .впечатление с новым. Так, актриса, очаровавшая нас на сцене, продолжает нравиться нам и в домашней обстановке; ее голос, выразительные интонации, воспоминание об ее успехе, да что я? представление о сыгранной ею роли принцессы, слившееся с представлением о ней самой, — все это вызывает у нас известный комплекс чувств, создающий, порождающий удовольствие. Ко всякому восприятию у нас примешиваются дополнительные представления. Женщина, которая пользуется известностью, но обладает небольшим недостатком, может иногда выиграть от этого недостатка, заставив рассматривать его как особое очарование. В пользу большинства любимых нами женщин говорит только ореол их знатности или богатства, почести или уважение, оказываемые им некоторыми людьми. Еще одно следствие связей, которые душа устанавливает между предметами Жизни на лоне природы, которую вел человек в начале своей истории, мы обязаны радостным тоном повествования всей мифологии, ее удачными описаниями, наивными событиями, благосклонными божествами, всем этим ароматом прошлого, достаточно отличного от наших дней, чтобы о нем мечтать, но не слишком отдаленного, чтобы казаться неправдоподобным, и, наконец, этой смесью страстей и покоя. Нам нравится воображать Диану, Пана, Аполлона, нимф, леса, луга, источники. Если бы первые люди жили, как мы, в городах, поэты сумели бы изобразить лишь то, что мы ежедневно наблюдаем с беспокойством и отвращением: скупость, тщеславие и мучительные страсти. Поэты, описывающие жизнь на лоне природы, говорят нам о золотом веке, т. е. о времени, еще более счастливом и спокойном, о котором они сожалеют. Об утонченности Утонченные люди это те. у которых к каждому представлению или восприятию присоединяется много дополнительных представлений или восприятии. Люди примитивные испытывают только одно ощущение: их душа неспособна ни соединять, ни разлагать. Они ничего не прибавляют к тому, что дано им природой, и ничего не отбрасывают. Наоборот, люди утонченные сами создают в любви большинство ее наслаждений. Поликсен и Апиций испытывали за столом массу удовольствий, незнакомых заурядным едокам. И те, кто умеет судить со вкусом о произведениях человеческого ума, испытывают и создают себе бесчисленное множество ощущений, неизвестных другим людям. О неуловимом Иногда в людях и предметах заключена незримая прелесть, естественное очарование, которое пришлось назвать неуловимым, ибо оно не поддается определению. Мне кажется, что это впечатление основано главным образом на неожиданности. Нас удивляет, например, что женщина, которая нам нравится, оказалась привлекательнее, чем мы ожидали; мы приятно удивлены тем, что ее недостатки стушевались: их видят наши глаза, но в них уже не верит сердце. Вот почему некрасивые женщины очень часто обладают обаянием, почти не встречающимся у красавиц. Действительно, в отношении красивой женщины зачастую получается-обратное тому, чего мы от нее ожидали: она начинает казаться менее очаровательной; сперва сна поразила нас с хорошей стороны, затем — с дурной. Но хорошее впечатление поблекло, а дурное — свежо, поэтому красивые женщины редко возбуждают сильную страсть, почти всегда достающуюся на долю тех, кто наделен обаянием, т. е. качеством, которого мы не ожидали и не имели основания ожидать. Роскошные наряды редко придают очарование, зато этим свойством обладает подчас-одежда пастушек. Мы восхищаемся величественными драпировками Паоло Веронезе 148, но нас трогают простота Рафаэля и чистота Корреджио. Паоло Веронезе много обещает и дает то, что обещал. Рафаэль и Корреджио обещают немного, но много дают, и это нас больше привлекает. Обаяние чаще заключается в уме, чем в лице, так как красота лица обнаруживается сразу и не таит ничего неожиданного; но ум раскрывается лишь понемногу, когда сам человек этого желает, и в той мере, в какой он этого желает. Ум можно скрыть с тем, чтобы проявить лишь впоследствии и создать ту неожиданность, которая порождает обаяние. Обаяние бывает реже свойственно чертам лица, чем мимике и движениям, так как последние постоянно меняются и могут ежеминутно создать неожиданность; словом, женщина может быть красивой только на один лад, а хорошенькой на 100 тысяч ладов. Как среди цивилизованных, так и диких народов закон обоих полов установил, что мужчина будет домогаться, а женщина только снисходить к нему; поэтому обаяние свойственно главным образом женщинам. Ввиду того что они должны все защищать, им приходится все скрывать; малейшее слово, малейший жест все, что проявляется и находит свое свободное выражение, не нарушая их основной добродетели, становится очарованием. И такова мудрость природы: то, что не имело бы значения без закона стыдливости, становится бесконечно цепным с тех пор, как этот благословенный закон составляет счастье человечества. Ни натянутость, ни аффектация не могут нас обмануть, поэтому очарование заключается не в натянутых или аффектированных манерах, а в известной свободе или непринужденности, находящейся между этими двумя крайностями; и мы бываем приятно удивлены, когда люди умеют избежать обоих подводных камней. Казалось бы, естественные манеры должны быть наиболее обычными, но это не так: воспитание, стесняя человека, заставляет его терять врожденную естественность, и мы бываем очарованы, когда видим ее проявление. Ничто так не нравится нам в убранстве, как та небрежность или даже беспорядок, который скрывает старания, обусловленные не аккуратностью, а лишь тщеславием. И умный человек только тогда бывает обаятелен, когда его слова кажутся естественными, а не надуманными. Говоря что-нибудь, стоившее вам известного умственного усилия, вы можете доказать лишь наличие ума, но не его обаяние. Чтобы обаяние проявилось, необходимо самому не замечать своего ума; но зато другие, которым ваша кажущаяся безыскусственность и простота не обещали ничего особенного, будут приятно удивлены подобным открытием. Итак, обаяние не приобретается; чтобы его иметь, надо быть безыскусственным. Но разве можно выработать безыскусственность? Один из прекраснейших вымыслов Гомера — это миф о поясе Венеры, от которого зависело ее искусство нравиться. Он дает почувствовать с особой силой все волшебство, всю власть обаяния, которое словно дано человеку невидимой силой и не зависит даже от красоты. Между тем этот пояс мог быть дан только Венере. Он не подошел бы к величественной красоте Юноны, ибо величие требует известной важности, т. е. внушительности, которая не вяжется с непосредственностью обаяния.
