Тем не менее она много думала о своем доме в Дьепдале, об одиноком отце и тосковала по простору, деревне и свободе. Она узнала смутную тоску, которую испытывают люди, в силу своего долга или профессии оторванные от родных мест и запертые в душном городе, все те, чьи глаза, легкие и кожа с раннего детства впитали в себя чистый воздух полей и чьи маленькие ножки бегали по лесным дорогам, по лугам, по свежей прибрежной траве.
Точно так же дети Парижа, вынужденные жить и работать в провинции, страдают всю жизнь, словно от физического лишения, от непреодолимой потребности бродить по тротуарам и большим, многолюдным улицам.
Когда наступили каникулы, Жермэна с радостью уехала в Нормандию и была огорчена, когда осенью ей пришлось вернуться в Париж. Она провела там три зимы: с шестнадцати до девятнадцати лет. Затем г-н Бутмар взял ее к себе, чтобы скрасить свое одиночество вдовца.
Вскоре ему представился случай подумать о замужестве дочери. Он знал ее большую любовь к деревне, где она выросла, и сам в силу своей привязанности к Жермэне, своего эгоизма и избалованности считал удобным и приятным сохранить ее возле себя, особенно если бы к этому представилась возможность.
Обычно он очень легко находил способы для выполнения своих желаний.
Он уже давно знал графа де Бремонталь, своего соседа, владельца замка Дю-Бек в Саюре, напротив Ла-Буйя, всего в нескольких километрах от Дьепдаля. Он был знаком с графом по генеральному совету, членами которого они оба состояли; они вместе охотились и поддерживали добрососедские отношения.
Графу было двадцать восемь лет. Родители его умерли, оставив ему большое состояние, заключавшееся в землях; красивый собою, он прекрасно ездил верхом и был страстным охотником. Все его помыслы и желания были направлены к тому, чтобы хорошо управлять своим обширным имением, разводить домашний скот и обрабатывать землю, в чем он и преуспевал благодаря любви к земле, свойственной всем нормандцам. Он обладал немного тяжеловесным, но веселым умом нормандца, изяществом и хорошими манерами дворянина-помещика, умеющего держать себя в любом обществе.
Бутмар стал ухаживать за ним, обворожил его, обласкал, сделался его другом и спутником по охоте и развлечениям. Они часто обедали друг у друга, и когда молодая девушка окончательно вернулась к отцу, она встретила этого приятного соседа, который чувствовал себя у них как дома.
Он произвел на нее отличное впечатление. Она показалась ему очаровательной. Они вместе совершали по лесу длинные прогулки верхом, причем для соблюдения требуемых приличий их всегда сопровождал грум.
Устраивались всевозможные поездки, пикники, деревенские праздники с участием всех наиболее почтенных местных семейств. В конце концов он влюбился в нее, начал за ней ухаживать и вскоре пробудил в ней желание нравиться и побеждать, которое дремлет в сердце каждой молодой девушки. Она стала с ним более любезной, затем кокетливой, и он полюбил ее со всей страстью своей бесхитростной души. Через полгода он попросил ее руки. Отец сообщил об этом Жермэне, и когда она приняла предложение, с радостью дал свое согласие. Это был хороший брак.
Через пять лет у них родился сын. Графиня полюбила ребенка страстной материнской любовью. В ней как бы пробудился могучий инстинкт, о котором она до той поры и не подозревала, инстинкт, заставивший ее желать еще детей.
Особенно хотелось ей иметь дочь, чтобы воспитать ее согласно своим взглядам и вкусам, своему идеалу женщины.
Видя, что желание ее не исполняется, она грустила, волновалась, беспокоилась и, терзаемая этой несбывающейся мечтой, воссылала к небу свои женские мольбы. Своеобразная мистическая набожность заставляла ее взывать к деве Марии, покровительнице матерей. Она не молила ее, как молят фанатики, не прибегала к словам и заклинаниям, но обращалась к ней из глубины сердца с нежной и настойчивой молитвой.
Она не была богомольна, не отличалась пламенной верой, так как воспитывалась в семье, где отец относился к религии равнодушно, а мать была почти неверующей. Г-жа Бутмар, родившаяся в эпоху революции[6], великая моральная, философская и религиозная борьба которой привела к исчезновению во многих семьях старых благочестивых верований, сохранила на всю свою жизнь независимые взгляды, внушенные ей отцом.
Жермэну все же окрестили, и она была у первого причастия, но мать в дальнейшем не внушала ей никаких догматов и никакого стремления к религии.
В парижском пансионе для молодых девушек, где она провела три года после смерти матери и где пополняла свое образование во всех областях, ей преподавали и закон божий наряду с уроками музыки и прочим. Пансионский священник, которому надлежало следить за религиозным воспитанием девушек, был человеком ловким, гибким, настойчивым и властным. Обнаружив неопределенные, неустойчивые верования Жермэны, он с упорством миссионера задался целью обратить ее к вере, но добился этого только наполовину: она уверовала всем своим сердцем и воображением лишь в трогательную христианскую легенду.
Иногда ее охватывали порывы сентиментальной любви и сладостной набожности, обращенные к Спасителю и деве Марии, но обряды никогда не имели для нее значения, и она считала их созданными для простого народа. Правда, она охотно посещала церковь по воскресеньям и выполняла необходимые обязанности как из чувства долга, так и из чувства приличия.
Вот почему деву Марию, мать Христа, она молила послать ей дочь. Ее молитва не была услышана, но внезапно объявленная война 1870 года оказала гораздо большее влияние на исполнение ее желания, чем призывы к небу.
Несмотря на то, что г-н де Бремонталь был свободен от обязательства военной службы, он, как пылкий патриот, при первом же известии о надвигавшейся на Францию опасности пожелал записаться добровольцем и идти на войну.
Жермэна, любившая его без особой страсти, как верная и преданная жена, скорее как мать, чем как женщина, безумно испугалась, что потеряет его: она только того и желала, чтобы прожить всю жизнь с ним и детьми в этом замке, который ей нравился, в этой местности, которую она обожала.
Мысль об опасности, угрожавшей мужу, возможность его смерти, беспокойство, от которого она стала бы страдать во время его отсутствия, побудили ее испробовать все средства, придумать все возможное, чтобы он отказался от своего решения.
Что же она сделала? То, что попробовала бы каждая молодая, красивая женщина: она опять стала любящей и до такой степени утонченно-кокетливой, что он был как бы захвачен новой любовью.
Удерживая мужа, стремившегося к выполнению великого долга, она обрела неожиданно средства обольщения и отдавалась ему со страстью пылкой и влюбленной любовницы.
Никогда еще она не была с ним такой, никогда он не испытывал этого волнующего соблазна, исходящего от нее, этой покоряющей власти поцелуев, которая заставляет все забыть, на все согласиться. Он с удивлением и восхищением наблюдал этот внезапный порыв страсти, охвативший его жену. И, побежденный, он сначала поддался всем ласкам, всем нежностям, всем искушениям любви, которыми она его сковала и пленила.
Но когда отступление французских армий стало неизбежным, когда он узнал об ужасной катастрофе, когда гибель страны стала очевидной, его чувства дворянина и патриота взяли верх над чувствами любовника. Потомок старинных нормандских дворян, унаследовавший их храбрость и предприимчивую отвагу, он понял и почувствовал, что должен показать достойный пример окружающим, и однажды утром внезапно уехал со слезами на глазах и отчаянием в душе.
В течение нескольких недель она получала от мужа письма и узнала, что ему удалось присоединиться к армии генерала Шанзи[7], которая еще сопротивлялась. Потом всякие известия прекратились. Потом она заболела, и в один прекрасный день доктор Патюрель сообщил ей о том, что в другое время было бы для нее величайшей радостью: она должна была снова стать матерью.
О, какие ужасные месяцы она провела! Пять месяцев отчаянной тоски, в течение которых она ничего от него не получала!
Убит он или в плену?
Этот вопрос, все один и тот же, не давал ей покоя ни днем, ни ночью.
И сейчас она опять задавала его себе, медленно прохаживаясь взад и вперед по комнате.
Проходил час за часом, а графиня все еще не решалась подняться наверх. Тоска, еще более острая, чем в другие вечера, и какое-то мрачное предчувствие сжимали ей сердце. Она села, снова встала, задумалась, а затем принесла диванные подушки и устроила себе из большого кресла перед камином нечто вроде постели. Утомленная душой и телом, она решила немного подремать здесь, так как спальня ее пугала.
Ее глаза уже начали смыкаться, мысли цепенеть, и все ее существо погружалось в состояние покоя, как это бывает в полусне. Вдруг странный, незнакомый шум заставил ее вздрогнуть и выпрямиться.
Тяжело дыша, она прислушалась. Это были голоса приближающихся мужчин. Она подбежала к окну и приоткрыла его, чтобы лучше слышать. Она различила топот лошадиных копыт по снегу, бряцание железа, звон сабель. А голоса все приближались, и до нее доносились иностранные слова.
Это они! Пруссаки!
Она бросилась к звонку и стала звонить, звонить изо всех сил, как бьют в набат в минуту опасности. Потом мысль о ребенке, о маленьком Анри пронзила ее, как пуля, и она бросилась на лестницу в спальню.
Разбуженные, полуодетые слуги сбегались с зажженными свечами: лакей, кучер, горничная, кухарка и няня.
Графиня кричала:
В то же мгновение сильный стук, похожий на удар тараном, потряс дверь, и грубый голос снаружи выкрикнул по-немецки какое-то приказание, которого никто не понял.
Тогда г-жа де Бремонталь сказала двум старым слугам:
— Сопротивляться им нечего, надо избежать насилий. Откройте им поскорей и дайте все, что они потребуют. Я же запрусь у себя с сыном. Если они спросят обо мне, скажите, что я больна и не могу спуститься.
Вторичный удар потряс дверь, и от него задрожал весь замок. Один за другим последовали новые удары. Они раздавались в коридорах, как пушечные выстрелы. Неистовые крики доносились из-за стен; казалось, началась осада.
Графиня вместе с Аннеттой спряталась в детской, в то время как двое мужчин со всех ног бросились открывать захватчикам. Кухарка и горничная, потеряв голову от страха, продолжали стоять на ступеньках лестницы, ожидая дальнейших событий и готовясь бежать в любую открытую дверь.
Когда г-жа де Бремонталь приоткрыла полог кроватки Анри, мальчик безмятежно спал: он ничего не слышал. Она разбудила его, но не знала, что сказать, чтобы его не взволновать и не испугать сообщением о прибытии этих негодяев, которые находились внизу с оружием в руках.
Когда под ее поцелуями мальчик открыл глаза, она рассказала ему, что проходившие в этой местности солдаты пришли в замок. И так как ребенок часто слышал разговоры о войне, он спросил:
— Это чужие солдаты, мама?
— Да, дитя мое, чужие.
— Как ты думаешь, они не видели папу?
Она почувствовала болезненный толчок
