Желая поскорее прервать тягостное молчание, Антуан обернулся со словами:
— Что же это вы не разговариваете?
— Погоди, дай срок, — отвечала старуха.
Он продолжал:
— Ну-ка, расскажи гостье про восемь яиц твоей курицы.
Это был знаменитый в семье анекдот. И, так как мать от сильного смущения все еще молчала, Антуан, заливаясь смехом, сам принялся рассказывать эту достопамятную историю. Отец, знавший ее наизусть, просиял при первых же словах. Вслед за ним развеселилась и жена, а негритянка в самом смешном месте рассказа разразилась вдруг таким громким, неудержимым, раскатистым смехом, что лошадь, испугавшись, пустилась галопом.
Знакомство завязалось. Начался разговор.
Как только они приехали на ферму и все вылезли из повозки, Антуан повел свою подругу в дом, чтобы она сняла нарядное платье, так как могла испачкать его, готовя вкусное кушанье собственного изобретения, которым они надеялись подкупить стариков. Затем он вызвал родителей за дверь и с бьющимся сердцем спросил:
— Ну, как? Что вы скажете?
Отец молчал. Мать, более смелая, объявила:
— Больно уж она черна! Нет, право, уж чересчур… У меня просто все нутро переворачивается!
— Привыкните! — уверял Антуан.
— Пожалуй, да только не сразу.
Они вошли в дом, и старушка умилилась, видя, как негритянка стряпает. Проворная, несмотря на свой возраст, она, подоткнув юбку, принялась помогать девушке.
Обед был вкусный, долгий, веселый. Когда он кончился и все вышли прогуляться, Антуан отвел отца в сторону:
— Ну, как, отец, что ты скажешь?
Крестьянин по обыкновению увернулся от прямого ответа:
— Не знаю, что и сказать. Спроси у матери.
Тогда Антуан догнал мать и, когда они отстали от всех, спросил:
— Что же, мама, как ты думаешь?
— Право, сынок, уж очень она черная! Будь она хоть чуточку посветлее, я бы не противилась. А то уж слишком… Настоящий сатана!
Зная упрямство старухи, сын больше не настаивал, но в душе его поднялась целая буря печали. Он не мог придумать, что теперь делать, что бы такое предпринять, и удивлялся, почему, негритянка не покорила его родных сразу, как пленила его самого. Все четверо шли медленно вдоль колосившихся полей, и разговор постепенно замирал. Когда они проходили мимо изгороди какой-нибудь фермы, обитатели ее устремлялись за ворота, мальчишки карабкались на пригорки, все спешили на дорогу, чтобы увидеть «арапку», которую привез сын Буателей. Издали было видно, как люди бежали через поле, словно на бой барабана, возвещающий о какой-нибудь живой диковинке. Старики Буатель, смущенные любопытством, которое всюду вызывало их появление, шагали все торопливее, вдвоем, оставив далеко позади сына и его спутницу, а та старалась тем временем выпытать, какого мнения о ней его родители. Антуан, запинаясь, отвечал, что они еще ничего не решили.
На деревенской площади из домов высыпал взбудораженный народ, и тут при виде растущей толпы старики Буатель бегом бросились домой, между тем как Антуан, задыхаясь от возмущения, величественно шествовал со своей дамой под изумленными взглядами деревенских жителей.
Он понимал, что все кончено, что надежды больше нет и ему не жениться на своей негритянке. Она тоже это поняла. И, подходя к ферме, оба заплакали.
Возвратившись на ферму, негритянка снова переоделась, чтобы помочь по хозяйству матери Антуана. Она ходила за старухой повсюду — в хлев, в погреб, на птичник, выполняя самую тяжелую работу и беспрестанно повторяла: «Давайте-ка, госпожа Буатель, я это сделаю», так что к вечеру мать, тронутая, но по-прежнему непреклонная, сказала сыну:
— А она славная девушка! Жаль, что такая черная, но, право, уж слишком черна! Мне к ней никак не привыкнуть… Пускай уезжает, уж больно черна!
И Антуан сказал своей возлюбленной:
— Она ни за что не хочет, говорит, что ты слишком черная. Придется тебе ехать обратно. Я тебя отвезу на станцию. Но это ничего, ты не горюй! Я еще с ними потолкую, когда ты уедешь.
Он проводил девушку на вокзал, все еще стараясь внушить ей надежду, поцеловал и усадил в поезд, а потом долго смотрел ему вслед распухшими от слез глазами.
Сколько он ни умолял стариков, они не дали согласия.
Рассказав эту историю, уже известную всей округе, Антуан Буатель неизменно добавлял:
— С той самой поры у меня уже ни к чему душа не лежала, ни к чему! Никакое ремесло мне не нравилось, вот я и стал золотарем.
Ему возражали:
— Однако вы все-таки женились.
— Да, женился. И не могу сказать, чтобы жена мне была не мила, раз я с ней прижил четырнадцать человек детей. Но это другое, совсем, совсем другое! Та, первая, негритянка моя, бывало, лишь взглянет — и я не помню себя от счастья!
Примечания
Напечатано в «Эко де Пари» 22 января 1889 года. Хотя Шарль Лапьер указывает, что тему этой новеллы Мопассан получил от Пеншона (A. Lumbroso, р. 611), но сам Робер Пеншон, по свидетельству Лумброзо, напротив, заявлял, что темой этой новеллы и некоторых других Мопассан обязан другому лицу: «Ги де Мопассан узнал о них от одного из моих близких друзей, помещика г-на Жозефа Обура, с которым я его познакомил и который, обедая с ним вместе, нередко рассказывал ему забавные истории, происходившие в его местах», именно в Нормандии (A. Lumbroso, pp. 359 — 360).
