— Меня очень заинтересовал старик, торгующий устрицами. Не знаете ли вы каких-нибудь подробностей о нем, о его жизни?
Капитана этот разговор начинал раздражать, и он сухо ответил:
— Это старый бродяга, француз. В прошлом году я подобрал его в Америке и теперь привез на родину; у него, кажется, есть родственники в Гавре, но он не хочет показываться им на глаза, потому что задолжал им. Его зовут Жюль… Жюдь Дарманш или Дарванш, что-то в этом роде. Говорят, в Америке он одно время был богат, а теперь сами видите, до чего дошел.
Отец был мертвенно бледен, глаза его блуждали. Сдавленным голосом он проговорил:
— Так… так… Очень хорошо… Прекрасно… Это меня ничуть не удивляет… Очень вам благодарен, капитан…
И отошел. Моряк в недоумении поглядел ему вслед. Отец вернулся к матери с таким расстроенным видом, что она сказала:
— Сядем… а то еще заметят.
Отец грузно опустился на скамью и пролепетал:
— Это он… Я ведь говорил: это он!
Немного погодя он спросил:
— Что же нам делать?
Мать решительно заявила:
— Надо прежде всего увести оттуда детей. Жозеф сейчас сходит за ними, раз уж он все знает. Главное, надо постараться, чтобы зять ни о чем не догадался…
Отец был сражен. Он еле слышно прошептал:
— Какое несчастье!
Мать, вдруг разъярившись, зашипела:
— Я так и знала, что этот дармоед никогда ничего не добьется и в конце концов опять сядет нам на шею. Да, от Давраншей не дождешься ничего хорошего!
Отец молча провел ладонью по лбу, как делал всегда, когда мать осыпала его упреками. А она продолжала:
— Дай Жозефу денег, пусть он сейчас же пойдет и рассчитается за устрицы… Недостает только, чтобы этот нищий узнал нас! Воображаю, какое это произвело бы впечатление на пассажиров! Мы перейдем на другой конец палубы, а ты уж позаботься о том, чтобы мы с ним больше не встретились.
Она встала, и они оба ушли, вручив мне пятифранковую монету. Сестры в недоумении дожидались отца. Объяснив им, что у матери легкий приступ морской болезни, я обратился к старику:
Сколько вам следует, сударь?
— Два франка пятьдесят, — ответил старик.
Я дал ему пять франков, он протянул мне сдачу.
Я смотрел на его руку, худую, морщинистую руку матроса; я вглядывался в его лицо, измученное, старое лицо, унылое и жалкое, и повторял про себя: «Это мой дядя, папин брат, мой дядя!».
Я дал ему десять су на чай. Он с благодарностью сказал:
— Да благословит вас господь, молодой человек!
Он произнес эти слова тоном нищего, который принимает подаяние. Я подумал, что там, за океаном, ему, наверно, приходилось просить милостыню. Сестры, пораженные моей щедростью, смотрели на меня во все глаза.
Когда я отдал отцу два франка сдачи, мать с изумлением спросила:
— Неужели устрицы стоили целых три франка? Не может быть…
Я твердо сказал:
— Я дал десять су на чай…
Мать привскочила и в упор посмотрела на меня:
— Ты с ума сошел! Дать десять су этому бродяге!..
Она запнулась: отец глазами указывал ей на зятя.
Все притихли.
Впереди, на горизонте, обозначалась темно-лиловая полоса, казалось, выраставшая из моря. Это был Джерси.
Когда мы подъезжали к пристани, меня охватило желание еще раз увидеть дядю Жюля, подойти к нему, сказать ему несколько ободряющих ласковых слов.
Но теперь уже никто не спрашивал устриц, и он исчез; вероятно, бедный старик спустился в вонючий трюм, служивший ему пристанищем.
Чтобы избежать встречи с ним на обратном пути, мы вернулись домой через Сен-Мало. Мать совсем извелась от беспокойства.
Я никогда больше не видел моего дядю.
Вот почему я иногда даю пять франков нищему.
Примечания
1 Ашиль Бенувиль (1815—1891) — французский художник-пейзажист.
