Итак, вот они, тут, рядом — эти три злодея, что причинили ему столько страданий.
Паран смотрел на них, закипая гневом, возмущаясь при воспоминании о всех своих муках, тоске, отчаянии. Особенно раздражал его их спокойный, удовлетворенный вид. Ему хотелось их убить, бросить в них бутылкой из-под сельтерской, раскроить голову Лимузену, который ежеминутно наклонялся к тарелке и тут же выпрямлялся.
Что же, они и дальше будут так жить, без забот и тревог? Нет, нет. Довольно! Он отомстит. И отомстит сейчас же, раз они тут, у него под рукой. Но как? Он придумывал, изобретал, всякие ужасы вроде тех, что описываются в газетных фельетонах, но не находил ничего мало-мальски осуществимого. И он пил рюмку за рюмкой, чтобы возбудить себя, набраться отваги, чтобы не упустить такого случая, который, конечно, никогда больше не повторится.
Вдруг ему пришла в голову мысль, страшная мысль: он даже перестал пить, чтобы ее обдумать. Улыбка морщила ему губы; он шептал: «Они у меня в руках, у меня в руках. Посмотрим, посмотрим».
Гарсон спросил его:
— Чего еще прикажете?
— Ничего. Кофе и коньяку, самого лучшего.
И он смотрел на них, пропуская рюмку за рюмкой. Здесь, в ресторане, было слишком людно для того, что он задумал; значит, надо подождать, выйти следом за ними; они, конечно, пойдут гулять на «Террасу» или в лес. Когда они немного отдалятся, он их догонит и отомстит, да, он отомстит! Пора, после двадцати трех лет мучений. О, они не подозревают, что их ждет!
Они неторопливо кончили завтрак и мирно беседовали. Парану не слышно было слов, но он видел их спокойные движения. Особенно раздражало его лицо жены. У нее появилось высокомерное выражение благополучной ханжи, неприступной ханжи, облекшейся в броню принципов, в доспехи добродетели.
Они заплатили по счету и поднялись. Тут он рассмотрел Лимузена. Его можно было принять за дипломата в отставке, — такой важный вид придавали ему холеные седые бакенбарды, концы которых лежали на лацканах сюртука.
Они вышли. Жорж закурил сигару, сдвинув цилиндр на затылок. Паран поспешил за ними следом.
Сперва они обошли террасу, мирно полюбовались пейзажем, как любуются сытые люди, потом направились в лес.
Паран потирал руки; он следовал за ними поодаль, прячась, чтобы не привлечь раньше времени их внимания.
Они шли медленно, упиваясь зеленью и воздухом. Анриетта опиралась на руку Лимузена, величаво выступая рядом с ним, как подобает верной и гордящейся этим супруге, Жорж сбивал тросточкой листья и время от времени легко перепрыгивал через придорожную канаву, как молодой норовистый конь, который вот-вот ускачет в кусты.
Паран потихоньку приближался, задыхаясь от волнения и усталости, так как отвык от ходьбы. Вскоре он догнал их, но его охватил страх, смутный, необъяснимый страх, и он прошел вперед, чтобы вернуться и встретиться с ними лицом к лицу.
Он шел, и сердце у него громко билось, так как они были здесь, позади него; и он мысленно повторял: «Ну, теперь пора; смелей, смелей! Пора».
Он обернулся. Они уселись на земле под большим деревом и продолжали беседовать.
Тогда он решился и быстро зашагал обратно. Остановившись перед ними посреди дороги, он выговорил прерывающимся голосом, заикаясь от волнения:
— Это я! Я! Не ждали?
Все трое смотрели на незнакомого человека, который казался им сумасшедшим. Он продолжал:
— Можно подумать, что вы меня не узнали. Так посмотрите хорошенько. Я Паран, Анри Паран. Что, не ждали? Думали, все кончено, кончено раз и навсегда, больше вы меня никогда, никогда не увидите? Так вот же нет, вот я и пришел. Теперь мы объяснимся.
Анриетта в ужасе закрыла лицо руками и пролепетала: «Господи боже мой!»
Видя, что посторонний человек угрожает матери, Жорж встал, собираясь схватить его за шиворот.
Лимузен, совсем пришибленный, растерянно глядел на него, как на выходца с того света, а Паран, передохнув минутку, продолжал:
— Ну-с, теперь мы объяснимся. Пора! А-а! Вы меня обманули, обрекли на каторжную жизнь и думали, я до вас не доберусь!
Но тут молодой человек взял его за плечи и оттолкнул:
— Вы что, с ума сошли? Что вам нужно? Ступайте своей дорогой, не то я вас изобью!
Паран ответил:
— Что мне нужно? Мне нужно, чтоб ты знал, что это за люди.
Жорж, выведенный из терпения, тряс его за плечи, готов был ударить. Но тот не унимался:
— Отпусти. Я твой отец… Посмотри, узнают ли они меня теперь, эти подлые люди?
Растерявшись, молодой человек разжал руки и оглянулся на мать.
Очутившись на свободе, Паран подошел к ней:
— Ну-ка, скажите ему, кто я! Скажите ему, что меня зовут Анри Паран и что я его отец, раз его зовут Жорж Паран, раз вы моя жена, раз вы все втроем живете на мой счет, на пенсию в десять тысяч франков, которую я выплачиваю вам с того момента, как выгнал из своего дома. Скажите ему также, за что я вас выгнал из дому. За то, что застал вас с этим мерзавцем, с этим подлецом, с вашим любовником! Скажите ему, что я был порядочным человеком, за которого вы вышли замуж ради денег и которому изменяли с первого же дня. Скажите ему, кто вы и кто я…
От ярости он заикался, с трудом переводил дух.
Женщина крикнула раздирающим душу голосом:
— Поль, Поль запрети ему говорить такие вещи при моем сыне!
Лимузен тоже встал. Он пробормотал очень тихо:
— Замолчите! Замолчите! Поймите же, что вы делаете!
Паран запальчиво повторил:
— Я отлично знаю, что делаю. И это еще не все. Есть еще одна вещь, которую мне нужно знать; она мучает меня вот уже двадцать лет.
Потом обернулся к потрясенному Жоржу, который стоял, прислонясь к дереву:
— Теперь слушай ты. Уходя от меня, она решила, что мало изменить мне — ей захотелось довести меня до отчаяния. В тебе была вся моя радость; так вот, она унесла тебя, поклявшись мне, что я не твой отец, что твой отец — он! Солгала она или сказала правду? Я не знаю. Двадцать лет я задаю себе этот вопрос.
Он подошел вплотную к ней, трагически-грозный, и отдернул руку, которой она закрыла лицо.
— Так вот, теперь я требую, чтобы вы сказали мне, кто из нас двоих отец этого юноши: он или я, муж или любовник? Ну, скорей, говорите!
Лимузен бросился на него. Паран его оттолкнул и злобно захохотал:
— Сейчас ты осмелел, не так трусишь, как в тот день, когда удрал на лестницу, потому что я хотел тебя убить. Ну, если она не отвечает, ответь ты. Ты должен знать не хуже нее. Скажи, ты его отец? Ну, говори же, говори!
Он снова повернулся к жене:
— Если вы не хотите сказать мне, скажите хоть сыну. Он уже взрослый человек. Он вправе знать, кто его отец. Я не знаю этого и никогда не знал, никогда, никогда! И тебе я не могу сказать это, мой мальчик.
Он терял самообладание, в его голосе появились визгливые нотки. Руки дергались, как у припадочного.
— Ну… ну… Отвечайте же… Она не знает… Держу пари, что не знает… Нет… не знает… черт возьми!.. Она спала с нами обоими… ха-ха-ха, никто не знает… никто… Разве это можно знать?.. Ты, мальчик, тоже этого не узнаешь, как и я… никогда… Ну, спроси ее… спроси… увидишь, что не знает. И я не знаю… и он… и ты… Никто не знает… Можешь выбирать… да… можешь выбирать… его или меня… Выбирай. Прощайте… Я кончил… Если она решится тебе сказать, приди сообщить мне в гостиницу «Континенталь». Придешь?.. Мне бы хотелось знать. Прощайте… Счастливо оставаться…
И он ушел, жестикулируя, разговаривая сам с собой под высокими деревьями; свежий прозрачный воздух вокруг был насыщен благоуханием древесных соков. Он ни разу не оглянулся. Он шел, куда глаза глядят, гонимый яростью, неистовым возбуждением, поглощенный одной навязчивой мыслью.
Неожиданно для себя он очутился у вокзала. Как раз уходил поезд. Он сел в него. Дорогой гнев его улегся, он опомнился и, вернувшись в Париж, удивлялся собственной смелости.
Он чувствовал себя разбитым, словно ему переломали все кости. Все же он зашел выпить кружку в своей пивной.
Увидя его, мадмуазель Зоэ спросила в удивлении:
— Уже вернулись? Верно, устали?
Он ответил:
— Да, устал, очень устал!.. Понимаете… с непривычки… Хватит, больше уже не поеду за город. Лучше бы мне оставаться здесь. Больше никуда не двинусь.
И ей не удалось вызвать его на разговор о прогулке, как она ни старалась.
Первый раз в жизни он в этот вечер напился так, что его пришлось отвести домой.
Примечания
Была ли опубликована эта новелла в прессе до ее появления в сборнике, французскими библиографами все еще не установлено (имеется лишь указание на то, что 3 января 1886 года она была напечатана в журнале «Народная жизнь», но там новеллы Мопассана обычно перепечатывались после их первоначального появления в газете). В ряде своих основных положений повесть представляет собой расширенную переработку новеллы «Малыш» (см. сборник «Сказки дня и ночи»).
