— Как можем мы, — спрашивал он, — приписывая человеку осознанное восприятие ощущений, одновременно отрицать, что звери, которые слышат, видят, осязают, обоняют и различают вкус, обладают принципом восприятия, соответствующим их чувствам? И если вся сфера «одушевленного» мира наделена даром защищать себя от истребления и нападать на слабого, почему «неодушевленный» мир, ведущий такую же ожесточенную борьбу за существование, должен оставаться беззащитным и безоружным? И я отрицаю это. Бразильский эпифит душит дерево и высасывает из него соки. Дерево же, пытаясь уморить паразитического вампира голодом, направляет свои соки в корни, пронзает почву в другом месте и питает течением соков новые побеги. Эпифит оставляет мертвые ветви и набрасывается на свежие зеленые побеги, прорастающие из земли под ним — и борьба продолжается. Взгляните на индийский фикус: чем ожесточенная устремленность его корней к далекому водоему отличается от вызывающих жалость усилий верблюда добраться до оазиса или армии Синаххериба[22] — до спасительного Нила?
Лишены ли сознания мимозы? Я исходил много миль по их полям, наблюдая за ними, пока не начал опасаться, что растения наберутся смелости и восстанут против меня. Под моими стопами зеленый ковер бледнел и съеживался, становясь серебристо-серым. Я ощущал такое повсеместное отвращение к себе, что готов был воззвать к растениям; но все было напрасно. Даже тень протянутой руки ужасала растения до бесчувствия; при первом звуке моей речи листья сворачивались, а большие, пышные кусты, на чью крепость я по глупости надеялся, увядали в беспомощной мольбе, заслышав мои шаги. Ни единый лист не желал оставаться со мной. Мое дыхание отравляло саму жизнь. Мое присутствие парализовало их, и я был рад наконец оказаться среди менее боязливых растений и почувствовать, как злопамятная колкая трава мстит мне, неосторожно придавившему ее. Да, растительный мир способен на месть. Можно держать в клетке морскую свинку, но как приручить василиска? Небольшая мимоза в вашем саду может развлечь детей (которые находят удовольствие и в разглядывании корчащихся на булавках майских жуков), но как вы отнесетесь к растению, способному схватить бегущую антилопу или высасывать соки из человека, пока его плоть не станет такой же размякшей, как разум, так что все качества «одушевленного» существа не помогут ему вырваться из ужасных объятий — Господи упаси! — «неодушевленного» дерева?
— Много лет назад, — продолжал дядюшка, — я, не имея привычки сидеть на месте, отправился в Центральную Африку. Мое путешествие началось там, где река Сенегал впадает в Атлантический океан; я достиг Нила, обогнул Великую пустыню и по пути к восточному берегу добрался до Нубии. Со мной были трое туземцев-проводников: двое из них были братьями, а третий, Отона — молодой дикарь с Габонской возвышенности, еще мальчишка. Однажды я оставил мула с двумя мужчинами, занятыми установкой палатки, взял ружье и вместе с мальчиком пошел в заросли, которые заметил в отдалении. Подойдя ближе, я обнаружил, что лес разделен надвое широкой поляной. На ней паслось в тени небольшое стадо антилоп — лучшей дичи на ужин и пожелать нельзя. Я стал подбираться к ним. Стадо не замечало настоящей опасности, но держалось настороже. Антилопы неторопливо перебегали с места на место и я не меньше мили следовал за ними вдоль зарослей. Неожиданно я увидел посреди поляны одинокое дерево — одно-единственное. Я сразу же с удивлением понял, что никогда не встречал такие деревья; но я был поглощен добыванием дичи на ужин и потому лишь бросил на него беглый взгляд, чтобы удовлетворить свое любопытство: странно было видеть одинокое дерево с роскошной листвой в этом месте, где не росло, казалось, ничего, кроме колючего кустарника и древовидных папоротников.
Тем временем антилопы были уже на полпути между мной и деревом. Глядя на них, я понял, что они собираются пересечь поляну. Прямо напротив в лес уходила прогалина, где я непременно потерял бы свой ужин. Я выстрелил в середину стада, двигавшегося вереницей, и угодил в молодого теленка. Остальная часть стада в порыве ужаса кинулась в сторону дерева, оставив теленка дергаться на земле. По моему приказу Отона побежал за подранком, но маленькое создание, завидев его, попыталось последовать за своими собратьями и довольно быстро побежало в их направлении. Стадо успело достигнуть дерева, но вдруг, вместо того, чтобы пробежать под ним, на бегу резко свернуло и пронеслось в нескольких ярдах от дерева.
Не то я сошел с ума, не то растение действительно пыталось поймать антилопу! Краем глаза я увидел — или вообразил, что увидел — как растение пришло в бурное волнение. Кусты вокруг недвижно стояли в вечернем воздухе, не было ни ветерка, но ветви дерева в каком-то внезапном порыве потянулись к стаду и в этом резком движении склонились почти до земли. Я потер глаза, на секунду закрыл их и снова посмотрел на дерево. Оно было неподвижно, как и я.
К нему приближался мальчик, увлеченный погоней за маленькой антилопой. Он протянул руки, надеясь поймать ее, но она выскользнула из хватки пылкого преследователя. Он вновь потянулся к ней, и снова она увернулась. Еще один прыжок, и в следующее мгновение мальчик и антилопа очутились под деревом.
Теперь я уже не сомневался в том, что увидел.
Дерево конвульсивно содрогнулось, наклонилось вперед, опустило до земли свои толстые, покрытые листвой ветви и скрыло от моего взгляда преследователя и добычу! Я был меньше чем в сотне ярдов от дерева, и из глубины листвы до меня отчетливо донесся страдальческий крик Отоны. Всего один сдавленный, приглушенный крик, и больше никаких признаков жизни — только листья волновались там, где ветви сомкнулись над мальчиком.
— Отона! — позвал я. Ответа не было. Я попытался позвать снова, но сумел лишь издать хрип, похожий на хрипение зверя, внезапно получившего смертельную рану. Я замер, утратив всякое сходство с человеческим существом. Все ужасы мира вместе взятые не заставили бы меня оторвать взгляд от чудовищного растения. Ноги будто прилипли к земле. Я простоял так, вероятно, не менее часа: тени, выползшие из леса, наполовину скрыли поляну, прежде чем жуткий приступ страха отпустил меня. Мне хотелось убежать подальше, незаметно скрыться, но вернувшийся рассудок заставил меня подойти к нему. Мальчик мог попасть в логово хищного зверя; возможно, страшное подергивание листьев вызвала крупная змея, притаившаяся среди ветвей. Готовый к любой неожиданности, я приблизился к безмолвному дереву. Под ногами непривычно громко хрустела жесткая трава, цикады в лесу пронзительно пели, и воздух вокруг словно пульсировал звуковыми волнами. Вскоре мне открылась небывалая и ужасная правда.
Растение ощутило мое присутствие на расстоянии ярдов пятидесяти. Я заметил, что листья с широкими краями украдкой заволновались, напоминая дикого зверя, медленно просыпающегося после долгого сна или громадный, беспокойно извивающийся клубок змей. Приходилось ли вам видеть пчелиный улей на ветке? Пчелы льнут друг к другу, но достаточно потрясти ветку или рассечь рукой воздух, и все это скопление живых существ начинает угрюмо рассеиваться, и каждое насекомое обретает право двигаться. Ни одна пчела еще не покинула висящий улей, но целое постепенно наполняется мрачной жизнью, становясь ужасающим шевелящимся множеством…
Я остановился в двадцати футах от дерева. Все ветви дрожали от жажды крови и тянулись ко мне, беспомощно пригвожденные к месту корнями. Так «ужас глубин», которого страшатся моряки северных фьордов, укорененный на какой-нибудь подводной скале, тянет в пустое воздушное пространство свои изголодавшиеся щупальцы, прозрачные и идущие волнами, как само море — раненый Полифем, на ощупь ищущий своих жертв.
Каждый листок трепетал и был голоден. Они соприкасались, как руки, их мясистые ладони обвивались друг вокруг друга, снова разворачивались, сжимались и вновь разжимались, толстые, беспомощные, беспалые руки — точнее, даже губы или язычки, тесно усеянные маленькими чашеобразными впадинами. Шаг за шагом я подходил ближе, пока не увидел, что все эти мягкие жуткие рты находились в движении, непрерывно открываясь и закрываясь.
Я уже в десяти ярдах от протянувшейся дальше других ветви. Вся она истерически дергалась от возбуждения, волнение проходило по всей ее длине — зрелище мерзкое, но завораживающее. В голодном экстазе, мечтая добраться до находившейся так близко пищи, листья набросились друг на друга. Сталкиваясь лицом к лицу, они впивались один в другой с такой силой, что общая их толщина утончалась до половины, превращая два листа в один. Они завивались, как двойная раковина, корчились, как зеленый червь и наконец, ослабев от ярости конвульсий, медленно расцеплялись, словно отпадающие от тела, раздутые от крови пиявки. В ямках блестела липкая роса, перетекала через края и капала вниз с листьев. Звуки перетекавших с листа на лист капель походили на бормотание. Листья хватали висящие тут и там прекрасные золотистые плоды, на миг сжимали их, скрывая из виду, и так же внезапно выпускали. Большой лист, как вампир, высосал соки листа поменьше. Тот повис, вялый и обескровленный, как содранная с пушного зверька шкура.
Я пристально наблюдал за ужасной борьбой, пока напряженные, неверящие глаза не начали мне изменять. Я едва ли смогу описать, что увидел дальше. Дерево словно превратилось в живого хищника. Надо мной дрожала, ощущая добычу, большая ветка, и каждая из ее клейких рук тянулась ко мне, ощупывая воздух. Дерево билось, трепетало, качалось, вздымалось и отчаянно дергалось. Ветви, до безумия измученные близостью плоти, метались из стороны в сторону в агонии исступленного желания. Листья смыкались и выворачивались: так заламывает руки человек, потерявший рассудок от внезапного несчастья. Я чувствовал, как на меня падала из набухших вен тошнотворная роса. Одежда пропиталась странным запахом. Земля вокруг поблескивала животными соками.
Ошеломил ли меня ужас? Покинули ли меня чувства в час нужды? Не знаю — но дерево, казалось, пришло в движение. Наклонившись ко мне, оно будто выдергивало корни из увлажненной земли. Оно приближалось, нападало, это колоссальное чудовище с мириадами шепчущих хором губ, жаждущими моей крови!
В отчаянной попытке защитить себя от неминуемой смерти я выстрелил из ружья в надвигающийся ужас. Мои притупившиеся чувства восприняли звук выстрела как далекий, но благодаря удару от отдачи я сумел несколько прийти в себя. Отступив, я перезарядил ружье. Пули вошли в мягкое тело громадного существа. Раненый ствол содрогнулся, и по всему дереву пробежала внезапная дрожь. Упал плод, скользнув по листьям — ставшим теперь
