всех его замыслах, и только после коронации они расстались в Глостере, казалось бы, как добрые друзья. Но когда затем герцог прибыл домой, он вдруг так легко отвернулся от короля и так решительно стал строить против него заговор, что можно было только подивиться, откуда такая перемена.
И в самом деле, о причине их разногласий разные люди говорят по-разному. Некоторые, как я слышал, рассказывают, будто герцог незадолго до коронации попросил у протектора среди других даров владения герифордских герцогов, которые, он считал, принадлежат ему по наследству {132}. Но так как титул, которого он требовал по наследству, был чем-то связан с правом на корону по линии низложенного короля Генриха, протектор воспылал таким негодованием, что ответил на просьбу герцога отказом в самых гневных и угрожающих словах. Это ранило сердце герцога такой ненавистью и неприязнью, что он никогда с тех пор не мог смотреть прямо в глаза королю Ричарду, но всегда страшился за свою жизнь, — до того страшился, что, когда протектор ехал через Лондон на коронацию, он объявил себя больным, чтобы только не ехать рядом с ним. Тот увидел в этом злой умысел и послал ему приказ тотчас встать и приехать, пока его не привели силою; и герцог поехал, но не по доброй воле, а под утро покинул торжество, сказавшись больным, но, по мнению короля Ричарда, — лишь по злобе и ненависти к нему. После этого, говорят, оба они жили в такой взаимной злобе и ненависти, что герцог даже опасался, как бы его не прикончили в Глостере; но ему удалось оттуда благополучно удалиться. Однако некоторые люди, хорошо знавшие все тайные дела того времени, решительно отвергают такой рассказ; а если вспомнить, как умели эти двое притворяться, и как нужен был герцог протектору при его неокрепшей власти, и как рисковал бы герцог, навлекши на себя подозрение тирана, то понятно, что умные люди не верят, чтобы протектор дал герцогу повод обижаться или герцог протектору повод не доверять. И уж вовсе они не сомневаются, что будь у короля Ричарда какие-нибудь подозрения, он никогда не позволил бы герцогу ускользнуть из его рук.
Истина же в том, что герцог был очень самолюбивый человек и ему тяжко было видеть чужой успех: так, некоторые сами мне говорили, будто видели, что когда корона была в первый раз возложена на чело протектора, то герцог не мог вынести этого вида и отвел взгляд в другую сторону. Говорят также, что он вел себя беспокойно и король Ричард это знал, но ему было только приятно; поэтому ни одна просьба герцога не была неучтиво отвергнута, но он с большими подарками и высокими почестями, с видимым доверием и дружбою покинул Глостер. Но вскоре после этого, воротясь в Брекнок {133}, где под его охраной по приказу короля Ричарда находился доктор Мортон, епископ Эли {134}, который, как вы уже знаете, был взят под стражу на совете в Тауэре, герцог завел с ним дружбу; и вот тогда-то мудрость епископа воспользовалась гордынею герцога, чтобы себя спасти, а его погубить.
Епископ был человек большого природного ума, великой учености, достойного поведения, умевший снискивать милость самыми разумными средствами. Он был предан сторонникам короля Генриха, когда они были в силе, но не оставил и не забыл их и в беде; когда король оказался в заточении у короля Эдуарда, то епископ покинул королевство вместе с королевой и принцем и вернулся домой лишь затем, чтобы сражаться за них. После того как сражение было проиграно и партия Генриха разгромлена {135}, другая сторона не только согласилась принять его за твердую веру и ум, но даже звала его к себе и держала его с той поры в полном доверии и особом расположении. Он нимало не обманывал ее. Будучи, как вы уже слышали, после смерти короля Эдуарда арестован тираном за свою верность королю, он сумел нанести удар герцогу и стал объединять всех дворян ради помощи королю Генриху, тотчас предложив заключить брак между ним и дочерью короля Эдуарда; этим он доказал свою верность и добрую службу сразу обоим суверенам и облагодетельствовал все королевство, слив воедино две крови, чьи противоречивые права долгое время нарушали покой страны. Он покинул государство и отправился в Рим, решив не вмешиваться более в мирские дела, и пробыл там до той поры, пока благородный государь Генрих VII не пригласил его обратно, сделав архиепископом Кентербери и канцлером Англии, к чему папа присоединил еще и кардинальский сан. Так прожил он много дней в почете, о котором можно только мечтать, и окончил свою жизнь столь достойно, что по милости божией такая смерть преобразила и всю его жизнь. Вот каким образом, говорю я, вследствие долгих и часто превратных испытаний, как в удаче, так и в беде, этот муж приобрел великую опытность, истинную мать и госпожу людской мудрости, а с нею и глубокое понимание путей мирской политики.
Хорошо это понимая, герцог тогда рад был с ним сойтись, говорил ему льстивые слова, расточал многие хвалы; и в этих разговорах епископ заметил, как то и дело гордыня герцога прорывалась вспышками зависти к успеху короля, и почувствовал, что при умелом обращении он легко пойдет по этому пути. И он стал искусными способами подталкивать его вперед, пользуясь всяким случаем для его привлечения; а так как он был у герцога в плену, тому казалось, что это он, пленник, следует за ним, а не он за пленником. Так, когда герцог начал было хвалить и славословить короля, рассуждая, как хорошо станет государству от его правления, Мортон прервал его словами: «Милорд! В моем положении глупо было бы лгать: если бы я и под клятвою вам солгал, ваша светлость вряд ли мне поверила. Конечно, если бы все обернулось так, как я хотел, то корону имел бы сын короля Генриха {136}, a никак не король Эдуард. Но так как бог ему судил ее лишиться, а королю Эдуарду воцариться, я никогда не был столь безумен, чтобы с мертвецом сражаться против живого. Поэтому я стал королю Эдуарду верным капелланом и был бы рад, когда бы его сын наследовал ему. Однако тайная воля божия предусмотрела иначе, и я не стану прать против рожна, стараясь укрепить, что бог разрушил. А что касается бывшего протектора, а ныне короля…», — и с этим он умолк, сказав, что он и так слишком много вмешивался в мирские дела, ныне же, кроме книг и четок, ничего ему не нужно.
Герцогу очень захотелось услышать то, что он хотел сказать, — так внезапно прервал епископ свою речь как раз на имени короля, — и он стал просить епископа как можно более дружески, чтобы он сказал все, что думает нехорошего: он, герцог, обещает, что вреда от этого не будет, а, может быть, будет даже больше пользы, чем кажется, и что он сам намерен воспользоваться его нелицеприятным тайным советом, — только для того он и добился у короля разрешения держать его под стражей у себя дома, чтобы он не попался в руки тем, от кого он не мог бы ждать такого благожелательства.
Епископ смиренным образом поблагодарил его и сказал: «Поверьте, милорд, я не люблю много говорить о государях — слишком уж это небезопасно: ведь даже если речь безупречна, поймут ее не так, как хотел бы говорящий, а так, как заблагорассудится правителю. Я всегда вспоминаю здесь одну басню Эзопа. Лев объявил, что под страхом смерти ни один рогатый зверь не должен долее находиться в лесу; и вот один из зверей с мясным наростом на лбу тоже кинулся бежать со всех ног. Лисица увидела, как он несется, и окликнула: куда это он так торопится? Тот ответил: «Вот уж я не думал, не гадал, что придется мне бежать из-за указа о рогатых животных!» — «Вот дурак! — сказала лисица, — ты ведь спокойно можешь оставаться здесь, лев не о тебе говорил: у тебя ведь голова не рогатая». — «Уж я-то это знаю, — ответил тот, — но коли он вдруг скажет, будто и это рог, то что со мною будет?»
Герцог рассмеялся на такой рассказ и сказал: «Милорд, я вам ручаюсь: ни лев, ни кабан не узнают о том, что здесь будет сказано, так как это никогда не достигнет их ушей».
«Если это так, сэр, — ответил епископ, — то все, о чем я намерен говорить, как я об этом мыслю перед господом, может заслуживать только благодарности. Но если перетолковать это иначе (чего я и опасаюсь), то мне от этого будет мало добра, а вам еще меньше».
Тогда герцог стал еще настойчивее допытываться, что это такое. И епископ наконец сказал: «Что касается бывшего протектора, а ныне полновластного короля, то я не намерен сейчас оспаривать его титул. Но для блага этого королевства, которым ныне правит его милость и малым членом которого являюсь я сам, я хотел бы пожелать, чтобы к тем добрым качествам, которых у него и так уж немало и которые вряд ли нуждаются в моей похвале, угодно было господу прибавить для полноты и некоторые иные превосходные добродетели, какие надобны для управления королевством и какими господь не обездолил особу вашей милости».
[Здесь труд Томаса Мора обрывается].
КОММЕНТАРИИ
1 Возраст Эдуарда IV указан Мором неточно: он родился в Руане 28 апреля 1442 г. Следовательно, к моменту смерти ему еще не исполнился сорок один год.
2 Инсценировка избрания Эдуарда IV королем толпой лондонских горожан произошла на «большом поле» у Клеркенвелл 1 марта (WW, р. 777). 3 марта совет знати, собравшийся в Байнард Касл, принял решение избрать Эдуарда королем (ChWR, р. 7-8; WW, р. 777). 4 марта состоялась торжественная процессия в Вестминстер, где Эдуарду вручили корону и скипетр (WW, р. 777). Итак, «Эдуард начал править королевством на четвертый день марта» (Stow. Summary, fol. 283).
3 Историки установили точную дату рождения первого сына Эдуарда IV — 2 ноября 1470 г. Второй сын родился (предположительно) 17 июня 1473 г. Разница в возрасте детей, таким образом, больше двух с половиной лет (RIII, р. 158). Елизавета родилась 11 февраля 1466 г., вступила в брак с Генрихом VII 18 февраля 1486 г., была коронована через год и десять месяцев — 25 ноября 1487 г. Она умерла в 1503 г.
Томас Говард
