пространен: «Он никогда не доверял никому своих планов, кроме тех, в ком нуждался для их выполнения; но даже им он не открывался ни раньше, ни больше, чем требовало дело. Любую роль мог он принимать, играть и старательно выдерживать: веселье, суровость, важность, распущенность принимал он на себя и хранил по мере надобности».} , со смирением в лице и высокомерием в сердце: внешне льстивый перед теми, кого внутренне ненавидел, он не упускал случая поцеловать того, кого думал убить; был жесток и безжалостен, не всегда по злой воле, но чаще из-за честолюбия и ради сохранения или умножения своего имущества.
К друзьям и врагам относился он с равным безразличием; если это вело к его выгоде, он не останавливался перед убийством любого человека, чья жизнь стояла на пути к его цели. Люди упорно говорят, что он собственными руками и убил заключенного в Тауэре короля Генриха VI {В 1565 добавлено: «после того, как он был лишен власти», «злобно погрузив кинжал ему под ребро, он пронзил его и зарезал».}, причем даже без приказа и ведома короля, который, несомненно, решившись на такое, поручил бы это палаческое дело кому-либо другому, а не родному брату {В 1565 добавлено: «которого он, быть может, считал выгоднее держать в своих руках живым».}. Некоторые разумные люди полагают также, что без его тайного содействия {15} не приключилась бы и смерть его брата Кларенса {В 1565 подробнее: «Хотя он выступал и возражал против этого открыто, но если вникнуть в дело, то кажется, что протестовал он слабее, чем человек, серьезно взявшийся защищать родного брата».}: хотя он и выступал открыто против нее, однако же (как люди отметили) далеко не так настойчиво, как если бы сердечно о нем заботился. И они, которые это думают, полагают также, что еще при жизни короля Эдуарда он замыслил, что сам будет королем в том случае, если королю, его брату (чья жизнь, он видел, должна укоротиться от недоброго питания), случится умереть, оставив детей малолетними (как это в действительности и произошло). Оттого-то, полагают они, и был он рад смерти своего брата, герцога Кларенса, чья жизнь неизбежно должна была помешать его намерениям в обоих случаях: сохранил бы герцог Кларенс верность своему племяннику, юному королю, или попытался бы сам стать государем. Все же твердой уверенности в этом нет, а кто в своих подозрениях опирается лишь на догадки, тот легко может угадать невпопад, а в перелет или в недолет. Как бы то ни было, я по достоверным сведениям узнал, что в ту самую ночь, когда умер король Эдуард, некий Мистлбрук еще до рассвета прибежал к дому некоего Поттиера {16}, что на Ред-Кросс-Стрит {17} за Крепл-Гэйт, и когда на частый стук его быстро впустили, то он сообщил Поттиеру, что король Эдуард почил {В 1565 добавлено: «Услышав весть, Поттиер едва не подпрыгнул от радости».}. «Клянусь честью, приятель, — сказал на это Поттиер, — теперь мой господин, герцог Глостер, будет королем!» По какой причине он так думал — то ли он по своей близости к герцогу что-то знал о таком его замысле, то ли еще почему-нибудь возымел такое подозрение, — это едва ли возможно решить {В 1565 добавлено: «Я помню, что узнал об этом разговоре от человека, который сам слышал собеседников и сообщил об этом моему отцу еще тогда, когда никаких подозрений об измене Ричарда не возникало».}, так как более он не хотел говорить об этом ни слова.
Вернемся, однако, к ходу нашей истории. Давно ли герцог Глостер предвидел такой исход, впервые ли он возымел теперь такую мысль и надежду, видя, как малы еще принцы, его племянники (ибо ведь скорая возможность и вероятность побуждают человека посягать даже на то, о чем он и помышлять не смел), — заведомо известно лишь то, что он задумал их погубить и захватить королевскую власть. И поскольку он хорошо знал и сам помогал разжигать {В 1565 пространнее: «которую он старательно поддерживал, поскольку это было ему выгодно».} давнюю вражду и пылкую ненависть между родней королевы и семьей короля, завидовавших могуществу друг друга, то теперь он думал, что раздоры их послужат хорошим началом для выполнения его замысла и надежным основанием для всей его постройки (как оно и случилось на самом деле), если только он сперва сумеет под предлогом мести за старые обиды усилить злобу и непримиримость каждой стороны на погибель другой стороне и затем привлечет на свою сторону всех, кого сможет, а кого не сможет привлечь, тех погубит раньше, чем они спохватятся {1565 излагает эту мысль лучше: «затем он мало-помалу в удобное время привлечет на свою сторону тех, кто останется; если же он столкнется с неподатливыми, то сокрушит их посредством обмана раньше, чем они заподозрят дурное».}. Но знал он твердо еще и другое: если его замыслы окажутся раскрытыми, мир между обеими партиями будет быстро установлен ценой его крови.
Пока жив был король Эдуард, эти распри между его друзьями порой досаждали ему, но, находясь в добром здравии, Эдуард мало обращал внимания на них; что бы ни происходило между двумя партиями, он всегда (так он думал) сам сумел бы с ними управиться. Но во время своей последней болезни {18}, когда он почувствовал, что жизненные силы в нем иссякли и надежды на выздоровление нет {В 1565 добавлено: «и когда доктора потеряли всякую надежду на спасение».}, он начал размышлять о юном возрасте своих детей. И хотя ничего подобного тому, что произошло, он не предчувствовал, однако он ясно видел, как много зла может случиться из-за придворных раздоров, если дети его по молодости лет и сами будут неосмотрительны, и доброго совета друзей лишены {В 1565 добавлено: «посредством которого (совета друзей) только и возможно было их поддержать; если же друзья будут разделены между собой разногласиями и враждой, то заботиться они «будут только о своих партиях и интересах, а на то, что на самом деле нужно, не найдется у них ни дум, ни забот.}, ибо каждая партия станет в своих советах искать лишь собственной выгоды, чтобы скорее вкрасться в милость угодливою подсказкою, чем оказать принцам услугу полезным предложением. Поэтому {В 1565 добавлено: «думая об этих и подобных вещах».} он призвал к себе некоторых из тех, которые были в ссоре {19}, и прежде всего лорда-маркиза Дорсета {20}, сына королевы от первого мужа, и Ричарда, лорда Гастингса {21}, барона и тогдашнего лорда-чемберлена, которого королева особенно ненавидела за то, что он был в великой милости у короля, а также подозревая, что он был тайным поверенным короля в его любовных похождениях. Ее родня тоже его не терпела как за то, что король назначил его капитаном Калэ (а эту должность требовал от короля лорд Риверс, брат королевы {22}, ссылаясь на его давнее обещание), так и за другие богатые дары, которые они искали, а он перехватил. И вот когда эти лорды вместе с другими из обеих партий явились перед ним, то король приподнялся и, опершись на подушки, обратился, говорят, к ним с такими словами:
«Милорды, любезные мои родственники и друзья! В каком бедственном состоянии лежу я здесь, вы это видите, а я чувствую. Поэтому чем меньше времени осталось мне прожить с вами, тем больше тревожусь я о том, в каком взаимном расположении я вас оставляю, — ибо какими я вас оставляю, такими же мои дети вас найдут. Так, если они (избави бог) найдут вас в распрях, то может случиться {В 1565 добавлено: «и они сами примкнут к вашим партиям и затеют между собою новые распри».}, что они окажутся ввергнуты в войну ранее, чем собственный их разум поможет им держать вас в мире. Вы видите юный их возраст; единственную его опору полагаю я в вашем согласии. Много ли пользы, что вы все любите их, коль скоро каждый из вас ненавидит другого? Будь они уже мужчинами, быть может, им было бы довольно и вашей верности; но детство должно быть поддержано мужской заботой, а нетвердая юность должна опираться на совет старшего, — а это они могут получить лишь от вас, а вы это можете им дать, лишь обретя согласие. Ибо где каждый старается разрушить то, что делает другой, где из ненависти друг к Другу все оспаривают мнения друг друга, там долго придется ждать, чтобы прийти к любому разумному решению. И пока каждая партия рвется к первенству, там будет больше лести, чем советов верных и прямых {В 1565 добавлено: «так как добрые советы не могут быть даны без вашего взаимного согласия».}; а неизбежным следствием этого будет дурное воспитание правителя, ум которого, смолоду развращенный {В 1565 добавлено: «дурной лестью».} легко впадет в злодейство и беззаконие, и тем приведет себя и все королевство к гибели, если только милость господня не обратит его на путь мудрости. Если же умудрит его бог, тогда те, кто прежде умел угождать ему дурными средствами, окажутся дальше всего от почета, ибо всегда в конце концов дурные умыслы ни к чему не ведут, а лишь пути прямые и добрые сулят торжество.
Долгое время между вами жила вражда, не всегда по важным причинам. Иногда намерения, направленные на благо, неверное наше понимание обращает во зло; порой малую обиду, причиненную нам, раздувает в большую либо собственное наше самолюбие, либо злые людские языки. Мне же ведомо одно: никогда у вас не было столько причин для ненависти, сколько есть для любви. Что все мы люди, что все мы христиане, об этом пусть говорят вам проповедники (хоть и думается мне, что больше любых проповедных слов должны бы вас тронуть слова человека, который вот уже отходит в те места, о которых и гласят эти проповеди). Я же лишь хочу вам напомнить, что одни из вас — мои родственники, а другие — мои свойственники и что каждый из вас связан с другим либо кровным родством, либо брачным свойством; духовное же родство, приобретаемое через брак, если таинства христовой церкви действительно имеют ту силу, какую они имеют по воле божьей, должно не в меньшей степени побуждать нас к любви, чем кровные узы. Господь запрещает вам враждовать из-за того, из-за чего должны вы, напротив, еще более любить друг друга. Но что случилось, то случилось: нигде мы не найдем столь жестоких разногласий, как среди тех, кто и
