отпущен и пошел спать, польщенный милостью герцогов, исполнившись великих надежд, счастливый и успокоенный. Но герцоги, у которых на уме было совсем не то, что выражалось на лицах, приказали всем удалиться, кроме сэра Ричарда Рэтклифа и других ближайших участников их замысла, и, усевшись с ними подле стола, всю ночь напролет обсуждали свои планы. Когда же наконец они поднялись, то послали разбудить без шума своих спутников, чтобы они были наготове, так как сами они уже садятся на коней».}. Благодаря этому приказу многие их люди оказались наготове, тогда как большинство слуг лорда Риверса еще не собрались. Затем герцоги поставили стражу к ключам от гостиницы, чтобы никто не мог оттуда выйти без их дозволения; кроме того, на большой дороге к Стони Стаффорд, где остановился король, они расставили своих людей, которые должны были задерживать и возвращать всякого, кто направлялся из Нортгемптона в Стони Стаффорд, пока не последует нового распоряжения. Это делалось якобы потому, что герцоги намеревались показать свое усердие, первыми явившись в этот день к его величеству из Нортгемптона, — так объявили они людям.
Когда лорд Риверс узнал, что ворота заперты, все пути отрезаны и ни ему, ни его людям не позволено выходить, он сразу понял, что такое важное дело не началось бы по пустякам и без его ведома, а сравнив такое поведение герцогов со вчерашним пиром, он был поражен столь удивительной переменой за столь немногие часы. Как бы то ни было, поскольку выйти он не мог, а сидеть взаперти не хотел, дабы не показалось, будто он скрывается, чувствуя тайный страх за какой-либо свой проступок (а он ничего подобного за собой не знал), то он решил, полагаясь на чистую совесть, смело выйти к герцогам и спросить, что все это значит. Но те, едва его увидев, тотчас стали осыпать его попреками, утверждая {В 1565 добавлено: «что он возбуждает распри между вельможами».}, будто он собирается отдалить их от короля и потом погубить, но ему это будет не под силу. Когда же он начал пристойным образом оправдываться {1565 начинает фразу по-другому: «Удивленный такими словами и пытаясь себя оправдать», но замечание о его красноречии опущено.} (а был он человеком, умевшим убедительно говорить), то они не дождались конца его ответа, а тут же схватили его и заключили под стражу. Сделав так, герцоги тотчас вскочили на коней и направились к Стони Стаффорд.
Здесь они нашли короля и его свиту готовыми сесть на коней и двигаться дальше, а ночлег оставить для них, поскольку дом был мал для двух отрядов. И вот как только герцоги появились перед королем, они тотчас спешились со всею свитой {В 1565 добавлены важные детали: «Сойдя с коней, предшествуемые длинным строем слуг, они приблизились к королю, и здесь слуги встали двумя рядами, а герцоги прошли по проходу между ними».}; герцог Бэкингем сказал: «Идите вперед, джентльмены и йомены, займите ваши комнаты!» — а затем герцоги достойным образом подошли к королю и приветствовали его милость почтительнейшим коленопреклонением. Король их принял любезно и радостно, ничего еще не зная и не подозревая. А они тотчас затеяли ссору с лордом Ричардом Греем {30}, одним из сводных братьев короля по матери, утверждая, будто он с лордом-маркизом, своим братом, и лордом Риверсом, своим дядей, замышляли подчинить себе короля и королевство, перессорить дворянство, подавить и искоренить знатнейшие роды в стране. Именно ради этого, говорили они, лорд-маркиз ворвался в лондонский Тауэр {В 1565 добавлено: «как только умер король».} и увез оттуда королевскую казну, а моряков выслал в море {В 1565 детальнее: «и истратил королевскую казну на жалованье солдатам, которых он (Дорсет) послал во флот, чтобы усилить этим свою партию».} (между тем они хорошо знали {31}, что все это было сделано на благо и по необходимости, как решил весь лондонский совет, кроме разве что их самих) {В 1565 точнее: «герцоги клеветнически извратили это дело, чтобы им было на что ссылаться».}. На эти слова король {В 1565 добавлено: «опередив Грея, который приготовился говорить».} ответил: «Что сделал мой брат-маркиз в Лондоне, я сказать не могу {В 1565 добавлено: «поскольку его нет с нами, хотя я надеюсь, что ничего злого».}; но о дяде моем Риверсе и об этом моем брате, присутствующем здесь {В 1565 добавлено: «которые никогда не отлучались от меня надолго».}, я по чистой совести решаюсь утверждать, что они ни в чем подобном не виновны». — «Да, мой сеньор, — сказал герцог Бэкингем {В 1565: «сказал герцог Глостер».}, — они отлично умели скрывать свое участие в таких делах от вашей милости!» И тотчас на глазах у короля они взяли под стражу лорда Ричарда и сэра Томаса Вогена {32}, рыцаря {В 1565 добавлено: «Грей, который был крепок телом и пылок душой, при виде опасности взялся рукою за меч; но кто-то с попреком сказал ему, что теперь уже поздно что-либо сделать, и он, смирясь, сложил оружие».}, а короля со всеми спутниками доставили назад в Нортгемптон.
В Нортгемптоне они вновь стали совещаться. Они отослали от короля тех, кто был угоден ему, и приставили к нему новых слуг — таких, которые были милее им, чем ему. При виде этого король заплакал, выражая свое несогласие, но все оказалось бесполезным. Во время обеда герцог Глостер послал лорду Риверсу блюдо со своего стола, убеждая его не печалиться, потому что все обойдется благополучно {В 1565 подробнее: «приказав слуге ободрить его от имени герцога и сказать ему, чтобы он мужался и не сомневался, что эти неприятности кончатся благополучно».}, а тот поблагодарил герцога и просил слугу отнести это блюдо его племяннику лорду Ричарду, ободрив его теми же словами, — он полагал, что племяннику такая поддержка нужней, потому что такие превратности судьбы ему еще внове {В 1565 добавлено: «и поэтому он к ним чувствительней».}. Сам же лорд Риверс за свою жизнь к этому привык и переносил это легче. А герцог Глостер, хоть и выказал ему столь любезную учтивость, тем не менее выслал лорда Риверса и лорда Ричарда с сэром Томасом Вогеном на север страны, заточив их по разным местам, а затем доставил всех их в Помфрет {33}, где они и были обезглавлены в тюрьме. Так герцог Глостер принял на себя охрану и распоряжение юным королем; оказывая ему великие почести и смиренное почтение, он сопровождал его дальше и дальше к городу Лондону.
Не прошло и суток, как вести о случившемся дошли до королевы {34}, и вести эти были самые скорбные: король, ее сын, схвачен; брат ее, сын ее и другие друзья арестованы и отправлены неизвестно куда, а что с ними будет, знает только бог {В 1565 добавлено: «все переменилось, все смешалось и рухнуло; нельзя было терять времени, следовало, пока не поздно, позаботиться о себе и о своем добре, чтобы стремительно надвигавшиеся враги не захватили и всего остального».}. Услыхав такую весть, королева в великом страхе и горести стала оплакивать гибель сына, несчастье друзей и собственное свое злополучие, проклиная тот день, когда она согласилась распустить королевскую охрану. Как можно быстрее она перешла с младшим сыном и дочерьми из Вестминстерского дворца, где они жили, в святое убежище, расположившись со своею свитою в покоях аббата.
В ту же ночь, вскоре после полуночи, к канцлеру Англии архиепископу Йоркскому {35} в его резиденцию близ Вестминстера пришел от лорда-чемберлена гонец. Он объявил слугам, что принес такое важное известие, что господин его велел не пожалеть даже архиепископского сна. Слуги, не колеблясь, разбудили архиепископа, а тот допустил гонца к своей постели. От него он услышал, что герцоги с его королевской милостью вернулись из Стони Стаффорд в Нортгемптон. «Тем не менее, сэр, — сказал гонец, — мой господин дает слово вашей светлости, что бояться нечего: он заверяет вас, что все будет хорошо». — «Я же заверяю его, — ответил архиепископ, — что как бы все хорошо ни стало, никогда оно не будет так хорошо, как было». И поэтому тотчас, как гонец ушел, архиепископ спешно поднял всех своих слуг и так, окруженный свитою, в полном вооружении, взяв с собой большую государственную печать, еще до рассвета явился к королеве.
Там все было полно страхом, шумом, беготней и суетней: королевское добро доставляли и перетаскивали в убежище. Сундуки, ящики, короба, узлы, тюки — все на спинах людей, ни одного человека без дела: кто грузит, кто носит, кто разгружает, кто возвращается за новой ношей, кто ломает стену, чтобы расчистить прямой путь, кто хлопочет, чтобы помочь на окольном пути; а сама королева одиноко сидит на соломе, покинутая и растерянная {В 1565 добавлено: «стиснув пальцы и оплакивая участь свою и своих близких».}. Архиепископ ободрил ее как мог, сделав вид, что все не так уж плохо, как ей кажется {В 1565 пространнее: «убеждая ее не отчаиваться в происходящем и не оставлять надежду на лучшее: у него еще есть надежда, что дело обернется не так ужасно, а ей от страха все представляется в ложном свете».}, и что послание лорда-чемберлена обнадежило его и избавило от страха. «О будь он проклят! — воскликнула на это королева, — он и сам из тех, кто стремится погубить меня и мой род!» — «Государыня, — ответил ее собеседник, — не падайте духом: клянусь вам, если они коронуют кого-то другого вместо вашего сына, который сейчас у них в руках, то мы завтра же коронуем его брата, который при вас. А вот и большая государственная печать: как мне ее вверил благородный государь, ваш супруг, так я теперь вручаю ее вам для блага и пользы вашего сына». С этими словами он отдал ей большую печать и отправился обратно домой.
Уже занимался день, и из окна архиепископской палаты видна была Темза, полная лодок со слугами герцога Глостера, сторожившими, чтобы ни одна душа не проникла в королевское убежище и чтобы даже мимо никто не смог проплыть бы незамеченным. Великое волнение и ропот были и здесь, и всюду, и особенно в городе: всякий по-своему гадал о событиях; иные лорды, дворяне и джентльмены из преданности королеве или из страха за себя собирались группами там и сям и ходили, сгрудившись, с оружием в руках; а многие поступали так потому, что думали, будто такие действия герцогов направлены не столько против других лордов, сколько против самого короля,
