{В 1565 добавлено: «(как обычно думают даже в безнадежных случаях)».}; поэтому если уж суждено ей лишиться его, то лучше будет, решила она, отпустить его самой. А в верности кардинала и других присутствовавших лордов она не сомневалась, полагая, что хоть обмануть их и можно, но подкупить нельзя. Затем она подумала, что они будут бережнее наблюдать за ним и зорче следить за его безопасностью, если она доверит его им собственными руками {52}. И тогда она взяла юного герцога за руку и сказала лордам:
«Милорд-кардинал и вы все, милорды, я не настолько глупа, чтобы не доверять вашему уму, и не настолько подозрительна, чтобы сомневаться в вашей верности. И я хочу представить вам доказательство моего доверия: ведь если того или другого достоинства в вас не окажется, то мне это будет тяжким горем, королевству большой бедой, а вам великим позором. Вот перед вами этот благородный отрок {В 1565 добавлено: «мой сын и сын Эдуарда, еще недавно вашего обожаемого монарха».}, которого, несомненно, что бы там ни говорили, я могла бы здесь держать в безопасности. Несомненно и то, что там, за этими стенами, есть люди, которым так ненавистна моя кровь, что окажись ее частица в их собственных жилах, они выпустили бы ее своею рукой. А опыт учит нас, что жажда королевской власти не считается ни с каким родством: брат губит брата {В 1565 добавлено: «сыновья умерщвляют изгнанников, ближайшие родственники ссорятся из-за власти».}, и могут ли племянники полагаться на дядю? Каждый из этих детей защита другому, пока они находятся порознь, и жизнь одного — залог жизни другого. Уберегите одного, и спасены будут оба; а вместе им быть опаснее всего. Какой разумный купец доверит все свои товары одному кораблю? И вот, несмотря на все это, я сейчас передаю в ваши руки и его, и в его лице — его брата, и я буду просить вас за них перед богом и людьми. Верность вашу я знаю и мудрость вашу тоже; сил и средств для его защиты у вас при желании довольно, в поддержке у вас также не будет недостатка. Если вам трудно защищать его в другом месте, то оставьте его здесь; об одном только заклинаю вас, во имя доверия, которое всегда питал к вам его отец, и во имя доверия, которое теперь питаю к вам я сама: вы говорили, что страх мой слишком силен; постарайтесь же, чтобы ваш страх не оказался слишком слаб!» После таких слов она обратилась к сыну: «Прощай, мое милое дитя, и дай бог тебе заботливый присмотр! Дай мне поцеловать тебя перед уходом, потому что бог знает, когда придется нам поцеловаться вновь». С этими словами она поцеловала его, осенила его крестом, повернулась к нему спиной, заплакала и пошла прочь, оставив ребенка плачущим так же горько.
Когда лорд-кардинал и сопутствовавшие ему лорды получили таким образом юного герцога, они доставили его в Звездную палату {53}, где протектор взял ребенка на руки, поцеловал его и промолвил так: «Рад приветствовать моего господина всем своим сердцем!» И он выразил этим то, что думал. Тотчас затем они доставили его к королю, его брату, в епископский дворец у собора св. Павла, а оттуда через весь город с почетом препроводили детей в Тауэр {54}, откуда с этого дня они никогда уже не вышли {В 1565 пространнее: «вступили в Тауэр среди радостных криков со всех сторон и в сопровождении тех, кому суждено было сделать тщетными пожелания кричащей толпы, так как больше они уже никогда отсюда не вышли».}.
Теперь, захватив в свои руки обоих детей {55}, протектор стал уже смелее раскрывать свои намерения доверенным людям, более же всего герцогу Бэкингему. Правда, многие думают, как известно, что герцог был тайным участником этого заговора с самого начала, а некоторые из друзей протектора даже говорят, будто герцог первый и толкнул протектора на такое дело, послав к нему с этой мыслью тайного гонца сразу же после смерти короля Эдуарда; однако те, кто лучше знают хитрый ум протектора, твердо заявляют, что он открыл дальнейшее не раньше, чем исполнил предыдущее. Только заключив в тюрьму родственников королевы и прибрав к рукам ее обоих сыновей, открыл он уже смелее дальнейшие свои замыслы тем, кому считал нужным открыть их для дела, более же всего герцогу, чья поддержка, полагал он, удваивала его силу. Дело было открыто герцогу через хитрых людей, мастеров своего дела; они сообщили ему, что юный король в обиде на него за свою родню и при случае будет ему мстить; и если узники будут отпущены, то они сами станут подстрекать короля, памятуя свою тюрьму и оковы, если же их казнят, то король, пожалевший их в тюрьме, не простит их смерти. Раскаяние не поможет, никакими услугами уже не искупить преступления; герцог скорее погубит, чем спасет короля, который вместе с братом и родственниками, как ему известно, уже заключены в такие места, где протектор может одним кивком головы уничтожить их всех. Несомненно, тот так и сделает, едва только задумает что-то новое; к этому, как видно, дело и идет, так как протектор уже завел тайную охрану для себя, уже шпионит за герцогом и схватит его при малейшем противодействии, — опасность грозит ему даже от тех, кого он меньше всего подозревает, ведь и положение дел, и настроение людей таковы, что. невозможно быть уверенным, кому доверять, а кого бояться.
Измученный такими мыслями, герцог решил наконец, что на какую дорогу он вступил, хоть — и против совести, по той и должен идти дальше. Раз начав, нужно обдуманно действовать до конца; так и здесь, не в силах будучи ничему воспрепятствовать, он связал себя сочувствием и помощью злодейскому замыслу протектора, порешив, что раз уж общей беде не помочь, то надо хоть обратить ее, сколько можно, к личной выгоде.
Тогда-то и было решено, что герцог поможет протектору сделаться королем, что единственный законный сын протектора {56} вступит в брак с дочерью герцога и что протектор должен предоставить герцогу в полное владение графство Герифорд, которое он требовал по праву наследства {57} и не мог получить во времена короля Эдуарда. Вдобавок к этим притязаниям герцога протектор по своей доброй воле обещал ему немалую часть королевской казны и дворцового имущества. И когда на этих условиях они вступили в свой сговор, тотчас же для отвода глаз и умов начали они, ни дня не медля, усерднейше хлопотать о торжественной коронации нового короля. Были созваны во множестве лорды со всех концов королевства; было повелено лорду-кардиналу, канцлеру, архиепископу Йоркскому, епископу Эли {58}, лорду Стенли {59} и лорду-чемберлену лорду Гастингсу со многими другими вельможами собираться и совещаться о коронации; сами же протектор и герцог {В 1565 добавлено: «с теми, кого они вовлекли в свой заговор».} в то же время, но в другом месте, обдумывали противоположное — как бы сделать королем протектора. И хотя к этому второму совету допущены были очень немногие и в большой тайне, все же здесь и там уже пошли в народе разные толки, будто скоро всему благополучию конец; и хоть люди сами не знали, чего боятся и почему, однако так бывает, что накануне таких великих событий человеческие сердца по природе своей тайным чутьем предчувствуют их приближение. Как безветренное море само приходит в волнение перед бурей, так подчас один-единственный человек, случайно что-то заметив и не многим об этом сказав, многих заражает своим подозрением. Как бы то ни было, хоть заговор был и тайным, само поведение заговорщиков заставляло людей догадываться, в чем дело. Малопомалу люди все покинули Тауэр и пришли в дом Кросби на улице Бишопсгейт, где расположился двор протектора {60}. К протектору приходили, короля покидали. Некоторые по роду своих занятий обращались туда, где велись настоящие дела, другие были тайно предупреждены друзьями, что не к добру им может быть чрезмерное усердие к королю без приказа протектора, а некоторых старых слуг сам протектор отстранил от принцев, заменивши новыми {61}. Такое стечение многих событий, отчасти случайное, отчасти намеренное, привело наконец к тому, что не только простой народ, который колеблется, как трава на ветру, но и разумные люди, а также некоторые лорды стали обращать внимание на происходящее и задумываться о смысле его.
Так, даже сам лорд Стенли, будущий граф Дерби {В 1565 добавлено: «уже поседелый средь многих важных дел».}, испытывал разумное недоверие и говорил лорду Гастингсу {В 1565 добавлено: «с которым они доверяли друг другу во всех тайных делах».}, что ему очень не нравятся эти два разных совета. «В одном месте мы говорим об одном деле, — сказал он, — но много ли мы знаем, о чем они говорят в другом месте?»
«Милорд, — отвечал ему на это лорд Гастингс, — клянусь жизнью, вам не о чем беспокоиться! Там есть один человек, и пока он там, ни единое дело не будет у них обсуждаться без моего ведома: каждое слово их будет в моих ушах раньше, чем на их устах».
Говоря так, он имел в виду Кэтсби {62}. Это был один из ближних его тайных советников, и Гастингс очень ему доверял: в самых важных делах он полагался на него, как ни на кого другого, считая, что для Кэтсби он дороже всех, и зная, что Кэтсби ему обязан больше всех {В 1565 иначе: «поскольку он пожаловал Кэтсби большие богатства и помог занять высокое положение. Впрочем, выдвинуть его было нетрудно, так как, кроме редких познаний в английских законах, он обладал статным телом, красивым лицом, блестящей внешностью и был способен не только вести тяжбы, но и вершить дела поважней. Можно было только пожалеть, что такое дарование выпало человеку столь вероломному, ибо его-то коварство и стало причиною того поветрия всех бед, которое распространилось в самом скором времени. Если бы и Гастингс, и Стенли, граф Дерби, и другие его сторонники не питали к Кэтсби такого доверия, то они бежали бы при первом подозрении в обмане и своим бегством расстроили бы все тайные и преступные замыслы».}. Был этот Кэтсби большим знатоком законов государства и, по милости лорда-чемберлена, пользовался великим влиянием и властью во всем графстве Лейстер, которое и было главною опорою лорда-чемберлена. Но поистине было бы лучше, если бы у этого человека было или побольше честности, или поменьше тонкости ума, — ибо только
