получила. Я сказал, слегка щеголяя слэнгом, который начал в последнее время осваивать: «Да уж известное дело!». 62 Строки 403–404: «Восемь тридцать. Включу.» (Тут время начало двоиться.) Отсюда и до

Скачать:PDF TXT

Бледное пламя. 1-й вариант

получила. Я сказал, слегка щеголяя слэнгом, который начал в последнее время осваивать: «Да уж известное дело!».

Строки 403–404: «Восемь тридцать. Включу.» (Тут время начало двоиться.)

Отсюда и до строки 474 перемежаются в синхронном развитии две темы: телевизор в гостиной Шейдов и, так сказать, повторный просмотр действий Гэзель (уже подернутых затемнением) с момента появления Питера на заглазном свиданьи (406–407) и его извинений по поводу поспешного отбытия (426–428) до поездки Гэзель в автобусе (445–447 и 457–460), в завершенье которой сторож находит ее тело (474–477). Тему Гэзель я выделил курсивом.

В целом весь этот кусок представляется мне слишком разработанным и растянутым, в особенности оттого, что прием синхронизации уже заезжен Флобером и Джойсом до смерти. В остальном эта часть поэмы отличается изысканностью рисунка.

Строка 408: злодейская рука

10 июля, в день, когда Джон Шейд записал эти слова, а возможно и в самую ту минуту, когда он принялся за тридцать третью карточку (строки 406–416), Градус катил в прокатном автомобиле из Женевы в Лэ, где, по его сведениям, Одон, закончивший съемки фильмы, отдыхал на вилле своего старого друга Джозефа С. Лавендера (фамилия происходит не от «laundry» — «прачешная», а от «laund» — «прогалина»). Нашему блестящему выдумщику сообщили, что Джо Лавендер коллекционирует художественные фотографии той разновидности, что зовется у французов «ombrioles». Ему, правда, не сказали, что это в точности такое, и он мысленно отмахнулся от них, сочтя за «абажуры с пейзажами». Идиотский замысел его сводился к тому, чтобы выдать себя за агента страсбургского торговца произведениями искусства и затем, выпивая с гостями Лавендера, постараться подобрать ключи к местопребыванию короля. Ему и в голову не пришло, что Дональд Одон, с его абсолютным чутьем на подобные вещи, по тому, как Градус предъявляет перед рукопожатием пустую ладонь или кивает при каждом глотке, и по множеству иных мелких повадок (которых сам Градус никогда в людях не замечал, но перенимал охотно) сразу поймет, что Градус, где бы он ни родился, наверняка подолгу жил среди низших земблянских сословий, а стало быть он — шпион, если только не хуже. Не сознавал Градус и того, что «ombrioles», собираемые Лавендером (я верю, что Джо не осудит меня за такую нескромность), сочетали изысканную красоту формы с крайней непристойностью содержания — голые тела в ягодичных кущах, несоразмерные пылкости, тонные тени по ягодицам, а также женские крапленые прелести.

Из своего отеля в Женеве Градус пытался связаться с Лавендером по телефону, но услышал, что того до полудня беспокоить не велено. К полудню Градус уже катил и телефонировал снова, на сей раз из Монтре. Лавендеру о нем уже доложили, не соблаговолит ли господин Дегре приехать к чаю? Он позавтракал в приозерном кафе, прогулялся, приценился в сувенирной лавчонке к хрустальному жирафику, купил газету, прочитал ее на скамейке и, наконец, поехал дальше. Близ Лэ он заблудился в крутых извилистых улочках. Остановясь над виноградником у грубо намеченного входа в недостроенный дом, он увидал в направлении трех указательных пальцев троицы вольных каменщиков красную кровлю виллы Лавендера, высоко в восходящей зелени по другую сторону улочки. Он решил оставить машину и взобраться по каменным ступеням того, что представлялось кратчайшим путем. Пока он карабкался вверх стиснутой стенами дорожкой, не упуская из виду кроличьей лапы тополя, то скрывавшей красную крышу на вершине подъема, то вновь открывавшей, солнце отыскало в дождевых тучах слабое место, и сразу драная прорва в них обросла сияющим ободком. Он ощутил тягость и запах нового коричневого костюма, купленного в Копенгагене и уже измятого. Пыхтя, поглядывая на часы и обмахиваясь мягкой, тоже новешенькой фетровой шляпой, он, наконец, долез до поперечного продолжения петлистой улочки, оставленной им внизу. Пересекши ее, он миновал калитку, поднялся по гравистой тропке и оказался перед виллой Лавендера. Ее название, «Libitina», изображалось прописными буквами над одним из зарешеченных северных окон, буквы были из черного провода, а точки над каждой из трех i хитроумно подделывались смолеными шляпками запорошенных мелом гвоздей, вколоченных в белый фасад. Этот прием и эти решетки на обращенных к северу окнах Градус и прежде встречал на швейцарских виллах, а невосприимчивость к классическим мотивам не позволяла ему получить удовольствие от дани, уплаченной жутковатым весельем Лавендера римской богине могил и трупов. Иное увлекло его внимание: из-за створки углового окна доносились звуки рояля, мощная, мятежная музыка, которая по какой-то странной причине, — как он сам мне после рассказывал, — внушила ему мысль о возможности, им не учтенной, заставив руку его рвануться к заднему карману, ибо он изготовился встретить не Лавендера и не Одона, но самого одаренного псалмопевца — Карла Излюбленного. Музыка прервалась, покамест Градус, смущенный причудливой формой дома, мялся перед остекленным крыльцом. Из боковой зеленой двери возник пожилой прислужник в зеленом и повел его к другому входу. Изображая непринужденность (не ставшую более натуральной после утомительных репетиций), Градус спросил сперва на дурном французском, затем на еще худшем английском и, наконец, на сносном немецком, много ли в доме гостей, но лакей лишь улыбнулся и с поклоном указал ему на музыкальный салон. Музыканта тут не было. Арфоподобный рокот еще исходил из рояля, на котором чета пляжных сандалий стояла, будто на бережку озерца с кувшинками. С приоконной скамьи поднялась, сверкая стеклярусом, костлявая дама и представилась гувернанткой племянника мистера Лавендера. Градус поведал, как ему не терпится увидать сенсационную коллекцию мистера Лавендера, — это было самое подходящее определение для картинок, изображающих любодейства в плодовых садах, — но гувернантка (которую король называл — прямо в довольное лицо — «мадемуазель Белла» вместо «мадемуазель Блуд») поспешила признаться в полном своем неведеньи касательно увлечений и накоплений хозяина и предложила гостю осмотреть пока сад: «Гордон покажет вам свои любимые цветы», — сказала она и крикнула в соседнюю комнату: «Гордон!». С некоторой неохотой вышел оттуда худощавый, но крепкий на вид подросток лет четырнадцати-пятнадцати, окрашенный солнцем в нектариновые тона. На нем была одна только паховая повязка в леопардовых пятнах. Коротко подрезанные волосы были немного светлее кожи. На прелестном животном лице его выражались и замкнутость, и лукавство. Наш озабоченный заговорщик этих подробностей не заметил, а остался при общем ощущении некоторого неприличия. «Гордон у нас музыкальный кудесник», — сказала мисс Блуд, и мальчика перекосило. «Гордон, вы покажете этому господину сад?». Мальчик нехотя согласился, прибавив, что он бы тогда уж и окунулся, если никто не против. Обув сандалии, он вывел гостя наружу. Светом и тенью шла эта странная пара: грациозный отрок, увитый по чреслам черным плющом, и убогий убийца в коричневом дешевом костюме, со сложенной газетой, торчавшей из левого кармана пиджака.

Вот Грот, — сказал Гордон. — Я как-то скоротал здесь ночку с другом.

Градус проник равнодушным взором в мшистую нишу, где различался надувной матрац с темным пятном на оранжевом нейлоне. Алчными губами мальчик припал к трубочке родниковой воды и вытер мокрые руки о свои черные плавки. Градус посмотрел на часы. Пошли дальше.

Вы еще ничего не видели, — сказал Гордон.

Хотя в доме имелось по меньшей мере с полдюжины ватерклозетов, мистер Лавендер, на добрую память о дедушкиной ферме в Делавере, установил под самым высоким тополем своего роскошного сада деревенский нужник, а для особо избранных гостей, коих чувство юмора умело это снести, снимал с крюка, удобно соседствующего с камином в бильярдной, красиво вышитый валик, изогнутый в форме сердца, чтобы гостю было что подложить под себя, усаживаясь на трон.

Дверь нужника стояла наотмашь, на внутренней ее стороне мальчишеская рука нацарапала углем: «Здесь был Король».

— Неплохая визитная карточка, — выдавив смешок, отметил Градус. — А кстати, где он теперь, этот король?

— А кто его знает, — сказал мальчик, хлопнув себя по бокам в белых теннисных шортах, — это было в прошлом году. Он, вроде, собирался на Лазурный берег, да только я не уверен.

Милый Гордон соврал и правильно сделал. Он отлично знал, что его огромного друга нет уж больше в Европе, — вот только не стоило милому Гордону упоминать о Ривьере, потому что это была правда, и потому что упоминание заставило Градуса, знавшего о тамошнем палаццо королевы Дизы, мысленно хлопнуть себя в лоб.

Дошли до плавательного бассейна. Градус, в глубоком раздумьи, опал в холщовое кресло. Надо будет немедленно телеграмму в Управление. Затягивать визит ни к чему. С другой стороны, внезапный отъезд может навлечь подозрения. Кресло под ним крякнуло, он огляделся в поисках другого сиденья. Юный сатир уже смежил глаза и простерся навзничь на мраморном окаеме бассейна, тарзанские трусики валялись, отброшенные, в траве. Градус с отвращением плюнул и поплелся обратно в дом. Тут же побежал со ступеней террасы старый служитель, сообщая на трех языках, что Градуса требуют к телефону. Мистер Лавендер так ко времени и не управился, но хотел бы поговорить с господином Дегре. За обменом приветствиями наступила недолгая пауза, и Лавендер спросил: «А вы, точно, не из поганых проныр этой трепаной французской газетки?». «Что?» — спросил Градус, он так и выговорил — «что». «Пронырливый трепанный сучий потрох, а?». Градус повесил трубку.

Он вернулся к машине и въехал по склону горы повыше. Вот с этого изгиба дороги дымчатым и светозарным сентябрьским днем, с рассекавшей видный меж двух балясин простор прокосиной первой серебряной нити, смотрел король на искристые зыби Женевского озера и обнаружил для них антифонный отзыв — отблески станиолевых пугал в виноградниках на склоне горы. Стоя тут и уныло глядя на красные черепицы уютно укрытой деревьями виллы Лавендера, Градус способен был разглядеть, не без помощи тех, кто его превосходит, кусочек лужайки, частичку бассейна, он различил даже пару сандалий на мраморном его ободке — все, что осталось от Нарцисса. Видимо, он размышлял, не послоняться ли немного окрест, дабы увериться, что его не надули. Издалека снизу доносились лязги и дрязги каменщиков за работой, и внезапно поезд пронесся садами, и геральдическая бабочка, volant en arrière, червленый пояс по черному щиту, перемахнула каменный парапет, и Джон Шейд взялся за новую карточку.