отражением скалы, торчавшей высоко над его местонахождением. И наконец, самая эта магическая натяжка образа заставила его распасться, и двойник в красном свитере и красной кепке повернулся и исчез, меж тем как наблюдатель оставался неподвижным. Тогда он приблизился к самому краю воды и там был встречен своим настоящим отражением, гораздо крупнее и яснее чем то, что обмануло его. Он пошел вокруг озера. Высоко в темно-голубом небе торчала пустая скала, на которой только что стоял фальшивый король. Дрожь от alfear (непреодолимый страх, нагоняемый эльфами) пробежала у него между лопаток. Он прошептал привычную молитву, перекрестился и решительно направился к перевалу. На верхушке ближнего хребта steinmann (груда камней, наваленная в память восхождения) надел в его честь кепку из красной шерсти. Он продолжал шагать. Но его сердце было концом боли, тыкавшимся снизу в горло, и погодя он снова остановился, чтобы обследовать положение и решить, карабкаться ли вверх по усыпанному обломками крутому склону впереди или же свернуть направо по травянистой полоске, украшенной горечавкой, которая вилась среди поросших лишайником скал. Он избрал второй маршрут и в должный срок достиг перевала.
Огромные свалившиеся скалы, разнообразные по форме, покрывали обочину. К югу nippern (куполообразные холмы, или «дымари») были разделены склоном из камня и травы на свет и тень. К северу таяли зеленые, серые, голубоватые горы — Фалькберг, со своим снежным капюшоном, Мутраберг, с лавинным веером, Паберг (Павлин-гора) и другие, разделенные узкими неясными долинами, перемежавшимися с клочками ватных облаков, которые, казалось, были всунуты между отступающими сериями хребтов, чтобы не дать их бокам тереться друг о друга. За ними, в конечной синеве, вздымалась гора Глиттернтин, как зубчатый край яркой фольги; а к югу нежная дымка обволакивала еще более далекие хребты гор, которые переходили один в другой бесконечной чередой, сквозь все градации мягкого расплывания.
Перевал был достигнут, гранит и сила притяжения были преодолены, но самая опасная часть пути лежала впереди. К западу череда вересковых склонов вела вниз, к сверкающему морю. До этой минуты гора стояла между ним и заливом, теперь он должен был вступить под этот палящий свод. Он начал спускаться.
Тремя часами позже он шел по ровной земле. Две старухи, работавшие во фруктовом саду, разогнулись с кинематографическим замедлением и уставились ему вслед. Он миновал сосновые рощи Боскобеля и приближался к Блавикской набережной, когда черная полицейская машина свернула из поперечной дороги и остановилась рядом с ним. «Эта шутка зашла слишком далеко, — сказал водитель машины. — Онхавская тюрьма набита сотней таких шутов, и бывший король должен быть среди них. Наша местная тюрьма слишком мала для еще новых королей. Следующий будет пристрелен на месте. Как твое настоящее имя, Чарли?» — «Я англичанин. Я турист», — сказал король. «Ладно, во всяком случае, снимай эту красную fufa. И кепку. Давай их сюда». Он бросил их на заднее сиденье и отъехал.
Король продолжал идти. Синяя пижамная куртка, заправленная в лыжные штаны, могла легко сойти за модную рубашку. В его левый башмак попал камушек, но у него не было сил что-либо сделать. Он узнал приморский ресторан, где много лет назад завтракал инкогнито с двумя забавными, очень забавными матросами. На окаймленной геранью веранде пили пиво несколько вооруженных до зубов экстремистов среди обыкновенных курортных гостей, иные из которых были заняты писанием писем далеким друзьям. Рука в перчатке протянула королю сквозь герань цветную открытку, на которой он нашел надпись: «Следуйте к Р. П. Bon voyage!» Под видом непринужденной прогулки он дошел до конца набережной.
Был прелестный день с легким ветром и лучистой пустотой на месте западного горизонта, которая всасывала в себя нетерпеливое человеческое сердце. Король, находившийся теперь в самом критическом пункте своего путешествия, оглядывался, осматривая редких гуляющих, стараясь решить, какие из них могут оказаться переодетыми полицейскими агентами, готовыми на него наброситься, как только он перепрыгнет парапет и направится к Риппльсоновой пещере. Только один парус, окрашенный в королевский пурпур, нарушал человеческим присутствием простор моря. Какой-то русский турист, коренастый, со многими подбородками и мясистым генеральским затылком, фотографировал с парапета Нитру и Индру (т. е. «внутренний» и «внешний»), два черных островка, которые, казалось, о чем-то сговаривались, накрывшись плащами. Его увядшая жена, в свободно накинутой разрисованной цветами écharpe, заметила с певучим московским выговором: «Всякий раз, что я вижу такое страшно обезображенное лицо, не могу не подумать о Нинином сыне. Война — это ужасная вещь». — «Война? — переспросил ее супруг. — Это скорее от взрыва на Стеклянном заводе в тысяча девятьсот пятьдесят первом году, чем от войны». Они медленно прошли мимо короля в том направлении, откуда он пришел. На скамейке, на тротуаре, лицом к морю, человек с прислоненными рядом костылями читал онхавскую Post, на первой странице которой было изображение Одона в экстремистской форме и Одона в роли Водяного. Как ни странно, дворцовая стража до тех пор не догадывалась, что это был один и тот же человек. Теперь за его поимку обещали изрядную награду. Волны ритмично облизывали гальку. Лицо читателя газеты было зверски изуродовано при недавно упомянутом взрыве, и все искусство пластической хирургии произвело лишь отталкивающую мозаичную поверхность, где части узора и части контура как будто менялись, сливались или разделялись, как изменяющиеся щеки и подбородки в кривом зеркале.
Короткая часть пляжа между рестораном в начале променады и гранитными скалами в конце была почти пуста. Далеко налево три рыбака грузили в гребную лодку бурый от водорослей невод, а прямо под тротуаром пожилая женщина в платье в горошинку, с треуголкой из газеты на голове («Экс-короля видели…»), сидела с вязаньем на гальке, спиной к улице. Ее забинтованные ноги были вытянуты на песке, с одной стороны лежала пара ковровых шлепанцев, а с другой — клубок красной шерсти, нить которого она то и дело дергала незапамятным резким движением локтя земблянской вязальщицы, поворачивая клубок и ослабляя натянутую нить. И наконец, маленькая девочка во вздувающейся юбке неуклюже, но энергично гремела по тротуару коньками на роликах. Мог ли карлик на полицейской службе изображать ребенка с косичками?
Ожидая, пока удалится русская чета, король остановился у скамьи. Человек с мозаичным лицом сложил газету, и за мгновение до того, как он заговорил (в нейтральном промежутке между облачком дыма и звуком выстрела), король понял, что это Одон. «Это все, что можно было сделать за такое короткое время», — сказал Одон и оттянул щеку, демонстрируя, каким образом разноцветная полупрозрачная пленка пристает к лицу, изменяя его контуры в соответствии с натянутостью. «Вежливый человек, — добавил он, — обычно не станет рассматривать чересчур близко изуродованное лицо несчастного». — «Я высматривал shpiks (шпиков)», — сказал король. «Целый день, — сказал Одон, — они патрулировали набережную. Сейчас они обедают». — «Я хочу пить и есть», — сказал король. «Кое-что есть в лодке, пусть только исчезнут эти русские. На ребенка можно не обращать внимания». — «А эта женщина на пляже?» — «Это молодой барон Мандевиль — тот самый, у которого была эта дуэль в прошлом году. Пойдемте теперь». — «Нельзя ли нам взять с собой и его тоже?» — «Не пойдет — жена, ребенок. Пошли, Чарли, пошли, Ваше Величество». — «Он был моим тронным пажом в день коронации». Болтая таким образом, они подошли к Риппльсоновой пещере. Надеюсь, это примечание доставило читателю удовольствие. >>>
Строка 162: Невинным языком, и т. д.
Это исключительно окольный способ описания застенчивого поцелуя сельской девушки, но и все описание весьма искусственно. Мое отрочество было слишком счастливым и здоровым, чтобы заключать в себе что-либо отдаленно напоминающее обморочные припадки, испытанные Шейдом. У него, вероятно, была легкая форма эпилепсии, схождение нервов с рельс в одном и том же месте, на одном и том же изгибе пути, каждый день в течение нескольких недель, пока природа не исправила повреждения. Кто может забыть добродушные лоснящиеся от пота лица медногрудых железнодорожных рабочих, опирающихся на свои лопаты и провожающих глазами окна осторожно скользящего мимо экспресса? >>>
Строка 167: В моей безумной юности, и т. д.
Поэт начал Песнь вторую (на четырнадцатой карточке) 5 июля, в свой шестидесятый день рождения (см. примечание к строке 181, «сегодня»). Моя оплошность, измените на шестьдесят первый. >>>
Строка 169: О посмертной жизни
См. примечание к строке 549. >>>
В течение почти целого года после побега короля экстремисты оставались уверены, что ни он, ни Одон не покинули Зембли. Эту ошибку можно объяснить только той примесью глупости, которая фатальным образом присуща самой компетентной тирании. Летательные машины и все с ними связанное околдовало умы наших новых правителей, которым благосклонная история вдруг подарила для развлечения целый ящик этих стрекочущих и возносящихся игрушек. Им казалось невероятным, чтобы столь важный беглец не совершил акта побега воздушным путем. Через несколько минут после того, как король и актер прогремели вниз по черной лестнице Королевского театра, каждое крыло в небе и на земле было взято на учет — такова была распорядительность правительства. В последующие недели ни один частный или коммерческий самолет не получил разрешения сняться, а проверка транзитных пассажиров стала такой строгой и затяжной, что международные линии решили отменить остановки в Онхаве. Было несколько жертв. Какой-то энтузиаст сбил малиновый воздушный шар, и аэронавт (известный метеоролог) утонул в заливе Изумления; пилот с лапландской базы, вылетевший со спасательной миссией, заблудился в тумане и подвергся такой травле со стороны земблянских истребителей, что снизился на горном пике. Всему этому можно найти оправдание. Иллюзия присутствия короля в земблянской глуши поддерживалась роялистами-заговорщиками, заманившими целые полки на поиски в горах и лесах нашего сурового полуострова. Правительство затратило несуразное количество энергии на торжественную проверку личности сотен самозванцев, переполнявших тюрьмы страны. Большинство из них отделалось шутками и вышло на свободу. Небольшое число, увы, погибло. А потом, весной следующего года, из-за границы пришла ошеломляющая новость. Земблянский актер Одон ставит фильм в Париже!
Теперь был сделан правильный вывод, что если Одон бежал, то бежал и король. На чрезвычайном заседании экстремистского правительства передавался из рук в руки в мрачном молчании номер французской газеты с заголовком: L’EX-ROI DE ZEMBLA EST-IL À PARIS? Мстительное раздражение скорее, чем государственная стратегия, подвигнуло тайную организацию, в которой Градус был мелким членом, на составление плана уничтожения царственного беглеца. Мстительные злодеи! Их можно сравнить с хулиганами, у которых руки чешутся истязать того неуязвимого человека, чье свидетельское показание упекло их в пожизненную тюрьму. Известны случаи, когда такие каторжники впадали в бешенство от мысли,
