в качестве рекламного герба на глянцевитой странице журнала под изображением отставного дельца, ошеломленного и польщенного на цветной фотографии видом закуски, которую предлагает ему стюардесса вместе со всем прочим, что она может дать; лучше пусть это возвышенное рукопожатие будет принято нашим циничным веком неистового гетеросексуализма как последний, но долговечный символ мужества и самоотвержения. Как горячо мечталось, что подобный же символ, но в словесной форме, осенит поэму другого умершего друга, — но этому не суждено было случиться… Тщетно было бы искать в «Бледном огне» (воистину бледном!) тепла моей руки, сжимающей твою руку, бедный Шейд!

Но вернемся к парижским крышам. Храбрость в Освине Бретвите сочеталась с честностью, добротой, достоинством и тем, что, как эвфемизм, можно назвать подкупающей наивностью. Когда Градус позвонил с аэродрома и, чтобы возбудить его аппетит, прочел ему записку барона Б. (за исключением латинской цитаты), Бретвит подумал только о предстоявшем ему удовольствии. Градус отказался сказать по телефону, какие именно это были «драгоценные бумаги», но случилось так, что экс-консул в последнее время надеялся получить обратно ценную коллекцию марок, которую его отец много лет назад завещал ныне покойному двоюродному брату. Двоюродный брат этот проживал в том же доме, что барон Б., и, погруженный во все эти сложные и увлекательные соображения, экс-консул, ожидая посетителя, беспокоился не о том, не является ли человек из Зембли опасным мошенником, а о том, доставит ли он все альбомы разом или постепенно, дабы посмотреть, что он может получить за свои труды. Бретвит надеялся, что сделка будет заключена в тот же вечер, так как на следующее утро он должен был лечь в больницу и, возможно, подвергнуться операции (так и случилось, и он умер под ножом).

Когда между двумя тайными агентами, принадлежащими к враждебным партиям, происходит поединок умов, то, если у одного таковой отсутствует, бой может быть забавным; но он скучен, если оба болваны. Я бросаю вызов кому угодно — пусть найдет в анналах заговоров и контрзаговоров что-либо более бессмысленное и скучное, чем сцена, занимающая конец этого добросовестного примечания.

Градус неудобно присел на край дивана (на котором меньше года назад отдыхал усталый король), всунул руку в свой портфель, вручил хозяину дома объемистый пакет в бурой бумаге и переместил свои чресла на стул близ сиденья Бретвита, чтобы удобнее было наблюдать, как он будет возиться с веревкой. В ошеломленном молчании Бретвит уставился на то, что он в конце концов развернул, а затем сказал:

«Что же — вот и конец мечтам. Эта переписка была опубликована в тысяча девятьсот шестом или тысяча девятьсот седьмом году — нет, все-таки в тысяча девятьсот шестом — вдовой Ферца Бретвита; у меня, может быть, даже есть экземпляр где-то среди книг. К тому же это не собственноручная копия, а переписано писцом для напечатания — вы можете заметить, что оба мэра пишут одним и тем же почерком».

«Как интересно», — сказал Градус, замечая.

«Я, конечно, благодарен за доброе намерение», — сказал Бретвит.

«Мы были в этом уверены», — сказал довольный Градус.

«Барон Б., должно быть, слегка выжил из ума, — продолжал Бретвит, — но, повторяю, его доброе намерение меня трогает. Полагаю, вы хотите денег за доставку этого сокровища?»

«Удовольствие, которое оно вам доставляет, будет нашей наградой, — ответил Градус. — Но позвольте сказать откровенно: мы не пожалели труда, чтобы устроить это как следует, и я проделал долгий путь. И вот — я хочу предложить вам маленькую сделку. Окажите нам услугу, и мы ответим тем же. Я знаю, вы в несколько стесненных…» (рука Градуса плеснулась, как маленькая рыбка, и он подмигнул).

«Что правда, то правда», — вздохнул Бретвит.

«Если вы пойдете нам навстречу, это не будет вам стоить ни копейки».

«О, я мог бы заплатить кое-что» (надутые губы, пожатие плеч).

«Нам не нужны ваши деньги (ладонь останавливает поток автомобилей). Но вот наш план. У меня есть записки от других баронов к другим беглецам. Фактически, у меня есть письма к самому таинственному из всех беглецов».

«Что? — вскричал Бретвит с искренним удивлением. — Там известно, что Его Величество покинул Земблю?» (Я бы отшлепал за это голубчика.)

«Именно так, — сказал Градус, потирая руки и чуть ли не пыхтя от животного удовольствия, — здесь несомненно действовал инстинкт, ибо он, конечно, не мог понять рассудком, что faux pas консула представляло собой ни больше ни меньше как первое подтверждение нахождения короля за границей. — Именно так, — повторил он с многозначительной ухмылкой, — и я был бы глубоко обязан вам, если бы вы меня рекомендовали господину X».

При этих словах Освина Бретвита осенило ложное прозрение, и он простонал про себя: да, конечно же! Какая тупость с моей стороны! Он же один из наших! Пальцы его левой руки невольно задергались, как если бы он натягивал на нее бибабо, между тем как глаза его напряженно следили за простонародным жестом удовлетворения собеседника. От карлистского агента, открывающегося старшему по рангу, ожидался знак, соответствующий букве «X» (первая буква имени Ксаверий по-земблянски) в одноручном алфавите глухонемых: рука в горизонтальном положении со слегка согнутым указательным пальцем и остальными, собранными щепоткой (многие критиковали этот знак как чересчур безвольный, теперь он заменен более мужественной комбинацией). В тех нескольких случаях, когда он был подан Бретвиту, откровению предшествовал для него миг напряженного ожидания — скорее прореха во времени, чем действительная пауза, — нечто вроде того, что врачи называют «аурой», странное ощущение одновременно напряженности и нереальности, одновременно жара и холода неизъяснимого раздражения, пронизывающего всю нервную систему перед припадком. И на сей раз тоже Бретвит почувствовал, как магическое вино ударяет ему в голову.

«Хорошо, я готов. Подайте знак», — сказал он жадно.

Градус, решившись рискнуть, взглянул на лежавшую на коленях Бретвита руку — незаметно для своего хозяина она, казалось, ручным шепотом подсказывала Градусу. Он попытался повторить то, что она изо всех сил старалась внушить ему, — всего лишь рудименты нужного знака.

«Нет-нет, — сказал Бретвит, снисходительно улыбаясь жесту неловкого новичка. — Другой рукой, друг мой. Вы же знаете, Его Величество левша».

Градус попытался опять — но, подобно изгнанной марионетке, пугливый маленький суфлер исчез. По-бараньи уставившись на свои пять ставших чужими обрубков, Градус проделал движение неумелого, полупарализованного тенеписца и наконец неуверенно изобразил V — знак победы. Улыбка Бретвита начала блекнуть.

Когда она исчезла, Бретвит (это имя означает «шахматный ум») встал со стула. В более просторной комнате он зашагал бы взад и вперед, но это было невозможно в набитом вещами кабинете. Градус-Неудачник застегнул все три пуговицы своего тесного коричневого пиджака и несколько раз тряхнул головой.

«Я считаю, — сказал он сердито, — надо быть справедливым. Коли я привез вам эти ценные бумаги, вы должны мне за это устроить свидание или по крайней мере дать мне его адрес».

«Я знаю, кто вы такой! — вскричал Бретвит, указывая на него пальцем. — Вы репортер! Вы из этого паршивого датского листка, который торчит у вас из кармана. — (Градус машинально потрогал его и нахмурился.) — Я надеялся, что они перестали меня изводить! Вульгарная назойливость! Ничто для вас не свято — ни рак, ни изгнание, ни гордость короля!» (Увы, это правда не только в отношении Градуса, есть у него коллеги и в Аркадии.)

Градус сидел, уставясь на свои новые башмаки цвета красного дерева, с дырчатыми передками. Карета скорой помощи, нетерпеливо вскрикнув, промчалась по темным улицам тремя этажами ниже. Бретвит выместил свое раздражение на лежавшей на столе переписке предков. Он схватил аккуратную пачку вместе с отделившейся от нее оберткой и швырнул все это вместе в мусорную корзинку. Веревка упала снаружи, к ногам Градуса, который поднял ее и добавил к scripta.

«Пожалуйста, уходите, — сказал бедный Бретвит. — У меня боль в паху, которая сводит меня с ума. Я не спал три ночи. Вы, журналисты, упрямая шайка, но я тоже упрям. Вы никогда от меня не узнаете о моем короле. Прощайте».

Он подождал на площадке, пока шаги его посетителя не спустились вниз и не дошли до двери подъезда. Она открылась и закрылась, и потом со звуком пинка погас автоматический свет на лестнице. >>>

Строка 287: Напеваешь, укладывая

Карточка (двадцать четвертая) с этим текстом (строки 287–299) помечена 7 июля, и под этой датой я нахожу в моей записной книжечке следующую запись: «Доктор Аллерт, 3.30 пополудни». Испытывая легкую нервозность, как большинство людей перед посещением врача, я решил купить по дороге какое-нибудь успокоительное средство, чтобы не дать учащенному пульсу ввести в заблуждение доверчивую науку. Я нашел капли, которые хотел, в аптеке же принял ароматное питье и как раз выходил, когда заметил Шейдов, покидающих соседний магазин. Она несла новый чемодан. Ужасная мысль, что они, пожалуй, уезжают на летние каникулы, уничтожила действие лекарства, которое я только что принял. Так привыкаешь к тому, что чужая жизнь протекает рядом с твоей собственной, что неожиданный поворот параллельного тебе сателлита вызывает чувство остолбенения, пустоты и несправедливости. И главное, он еще не кончил «моей» поэмы!

«Собираетесь в путешествие?» — спросил я, улыбаясь и указывая на чемодан.

Сибилла приподняла его за уши, как зайца, и осмотрела моими глазами.

«Да, в конце месяца, — сказала она. — Как только Джон покончит со своей работой».

(Поэма!)

«А куда, позвольте узнать?» (Поворачиваясь к Джону.)

Г-н Шейд взглянул на г-жу Шейд, и она ответила за него со своей обычной бесцеремонной манерой, что они еще не знают наверно — может быть, в Вайоминг, или Юту, или Монтану, и возможно, что снимут домик где-нибудь на высоте 6000–7000 футов.

«Среди лупины и осин», — степенно сказал поэт (создавая сцену в воображении).

Я начал высчитывать вслух высоту в метрах, которую считал слишком большой для сердца Джона, но Сибилла потянула его за рукав, напоминая, что им надо еще кое-что купить, и я был покинут на высоте примерно в 2000 метров, с отдающей валерьянкой отрыжкой.

Но временами чернокрылая судьба выказывает чудесную предусмотрительность! Десятью минутами позже доктор А., лечивший также и Шейда, рассказал мне с вялыми подробностями, что Шейды сняли маленькое ранчо у своих друзей, уезжающих в другое место, в Сидарне, Ютана, на границе Айдоминга. От доктора я перепорхнул в бюро путешествий, получил карты и брошюры, изучил их, вычитал, что на горных склонах над Сидарной имеются две или три группы домиков, спешно послал заказ в Сидарнский почтамт и несколькими днями позже снял на август месяц нечто напоминавшее на присланных мне снимках помесь мужицкой избы и альпийского убежища, но с кафельной ванной, и ценой дороже, чем мой